— А утром вы рассказали своей супруге о случившемся?
— Нет, сэр. Мне было стыдно рассказывать Пейшенс такие вещи. Опять же, я боялся, что ведьма прикончит ее, если я проговорюсь. Я никому о том не рассказывал даже после того, как услышал историю Элиаса Гаррика. А попозже Лестер Крейн сказал мне, что Стивен Дантон видел те же самые нечестивые вещи с тремя тварями и ведьмой, только они предавались разврату не в саду, а в бывшем доме Пулов, по соседству с фермой Дантона. Но сам я тогда держал язык за зубами.
— Что же, в конечном счете, побудило вас рассказать об увиденном? — спросил Вудворд. — И кому вы это рассказали?
— Я решился на это… когда нашлись те куклы в ведьмином доме. Тогда я пошел к мистеру Бидвеллу и выложил ему все как на духу.
— Мне следует побеседовать с мистером Дантоном, — обратился Вудворд к Мэтью. — Сделай заметку на память, будь добр.
— Не выйдет, — сказал Бакнер. — Он с женой и детишками уехал отсюдова пару месяцев назад. А вскорости его дом сгорел. И Лестер Крейн со всеми своими дал деру примерно в одно время с ним.
Вудворд помолчал, собираясь с мыслями.
— Вы знали Дэниела Ховарта?
— Знал, сэр.
— Что он был за человек?
— Только что не юноша, по моим-то меркам. Лет сорока, от силы сорока пяти. Здоровяк был, каких поискать. С таким только демон и справится, коли один на один, уж поверьте!
— Вам случалось видеть мистера Ховарта вместе с его женой?
— Разве что изредка. Дэниел особняком держался. Нелюдимый он был какой-то.
— А как насчет его жены? Она дружила с соседями?
— Ну… об этом мне трудно судить. Дэниел и эта женщина прожили здесь около трех лет. Участок ему достался хороший от одного голландца, Нидекера. У того жена померла при родах, как и дитя, тогда он махнул на все рукой и продал землю. Дэниел всегда был сам по себе. Не помню, чтобы хоть раз просил у кого-то помощи. — Бакнер пожал плечами. — А эта женщина… попробуй она только с кем-нибудь подружиться, сразу нарвалась бы на скандал.
— Скандал? Почему скандал?
— Да вы взгляните на нее, сэр. Ежели духу хватит после того, что я вам поведал. Это что-то между негритоской и испанкой. Вы бы сами согласились сидеть в церкви на одной скамье с ней?
— Ведьма посещала церковь? — удивленно поднял брови Вудворд.
— Еще до того, как она спуталась с нечистью, — пояснил Бакнер. — Она побывала на двух или трех воскресных службах. Люди, конечно, держались от нее подальше. Эти португалы, скажу вам, препоганый народец.
— То есть в церкви ее видеть не хотели, я вас правильно понял?
— Она вольна была делать все, что ей вздумается. Никто не запрещал ей приходить в храм Господа нашего. Но, помнится, когда она в последний раз показалась перед церковью, кто-то — я-то знаю кто, но имен называть не буду — запустил в нее тухлым яйцом перед самым входом. Яйцо угодило ей сбоку в голову. И знаете, что она сделала?
— Что?
— Вошла-таки в церковь и уселась на скамью — со всей этой вонью и тухлятиной в волосах. Так и просидела, хоть бы хны, добрых четыре часа, пока преподобный Гроув не прочел все молитвы, вплоть до последнего «аминь». Понятное дело, ему пришлось подсократить службу — под такой-то душок среди паствы.
Мэтью краем глаза уловил движение. Дописав фразу, он посмотрел в ту сторону — Рейчел Ховарт стояла у решетки со стиснутыми зубами и выражением лютой ярости на лице. Ее правая рука поднялась и метнулась вперед так стремительно и опасно, что Мэтью сей же миг вскричал:
— Ваша честь!
От столь громкого и тревожного звука череп Вудворда вполне мог лишиться последних волос. Он вздрогнул и обернулся, а Бакнер со сдавленным воплем попытался ладонью прикрыть лицо от, казалось, неминуемой струи сатанинского пламени.
С громким «хрясь!» рука женщины вступила в контакт с одним из прутьев. На солому посыпались красно-коричневые осколки. Теперь Мэтью разглядел в ее пальцах ручку от чашки — остальное разбилось вдребезги.
— Я выпила свой чай, — сказала Рейчел и, разжав пальцы, уронила последний осколок на пол камеры. — Кажется, именно в таком виде хотела получить назад свою посуду Лукреция Воган?
— Да, примерно так. Спасибо тебе, Мэтью, за мое неурочное облегчение по-малому. А теперь, пожалуйста, собери эти осколки.
Судья в который уже раз вытер рукавом лицо и постарался сдержать бешеное сердцебиение. Мэтью пришлось встать на колени и просунуть руку между прутьев, чтобы дотянуться до осколков. Совсем близко нависала над ним эта женщина, что само по себе могло внушить страх, а сейчас — после рассказа фермера — так и вовсе запредельный ужас, совладать с которым было непросто даже всегда рассудительному и хладнокровному Мэтью.
— Погодите, — сказала женщина, когда он уже начал подниматься с колен. Ее рука опустилась к полу и подняла еще один мелкий осколок. — Вы это пропустили.
Она положила кусочек керамики на ладонь Мэтью, протянутую и быстро убранную назад сквозь решетку.
Вудворд поместил осколки в корзину миссис Воган.
— Давайте продолжим, хотя у меня уже голова вот-вот расколется, как эта несчастная чашка. — Он потер пальцами виски. — Мэтью, у тебя есть вопросы к свидетелю?
— Да, сэр, — с готовностью откликнулся секретарь и взял перо, чтобы записывать собственные слова. — Мистер Бакнер, давно вы ходите с этой тростью?
— С тростью? Да уж, почитай, лет восемь-девять тому. Сдают мои старые косточки.
— Понятно, что той ночью в саду вы были очень испуганы. Я знаю, что страх может придать дополнительную силу ногам. Но скажите мне вот что: когда человек позади вас произнес: «Джеремия, беги домой», вы по-настоящему побежали?
— Не знаю. Но как-то ведь я добрался до своей постели?
— А вы помните сам процесс бега? Помните боль в ногах?
— Нет, — сказал Бакнер, — этого я не помню.
— Через какую дверь вы вошли в дом?
— Дверь? Ну… через заднюю, должно быть.
— Значит, вы не помните, через какую именно?
— В доме всего две двери, — фыркнув, сообщил Бакнер. — Передняя и задняя. Я был позади дома, так что должен был войти через заднюю.
— Ночь была холодной? — спросил Мэтью, вновь макая перо в чернила.
— Я же сказал, дело было в феврале.
— Да, сэр, но я хочу выяснить, ощущали вы холод или нет?
— А разве могло быть иначе — февральской-то ночью!
— То есть вы не уверены, что ощущали холод? Вы этого не помните?
— Это меня здесь судят, что ли? — Старик повернулся к Вудворду за поддержкой. — Чего он ко мне прицепился?
— В твоих расспросах есть резон, Мэтью?
— Да, сэр. Вы готовы немного потерпеть?
— Ладно, — кивнул Вудворд. — Только не забывай, что мистер Бакнер — свидетель, а не обвиняемый.
— Мистер Бакнер, когда вы встали с постели, чтобы выйти в сад холодной февральской ночью, у вас нашлось время облачиться соответственным образом?
— Каким-каким образом? Что это вообще значит?
— Это значит надеть сюртук, — пояснил Мэтью. — Или плащ. А также шляпу. Перчатки. Уж башмаки-то вы не могли не надеть.
Бакнер сердито нахмурился.
— Ну… ясное дело, я надел башмаки!
— И плащ?
— Да, и плащ тоже, а как же! Ты что, меня за дурака держишь?
— Отнюдь, сэр. Но не похоже, что эти подробности отложились у вас в памяти. Теперь такой вопрос: когда вы услышали крик петуха, лежа в постели, на вас все еще были башмаки и плащ?
— Что?
— Согласно вашим показаниям, вы лежали и тряслись в своей постели, весь в поту. По возвращении из сада вы успели снять одежду и обувь, прежде чем лечь в постель?
— Да, — не очень уверенно молвил Бакнер. — А как же иначе?
— Но вы этого не помните, так?
— Я ж был напуган чуть не до смерти!
— А где была ваша трость? — спросил Мэтью. — Вы взяли ее с собой, выходя в сад?
— Само собой. Без нее я вообще не ходок.
— А куда вы дели трость, вернувшись в дом?
— Я… ее… — Он провел рукой по своему рту. — Я ее поставил… в угол рядом с кроватью… должно быть. Она всегда там стоит.
— Значит, там она и находилась, когда настало утро?
— Да, в том самом углу.
— А куда вы дели плащ и башмаки?
— Я… снял плащ вместе с башмаками, оставил его на полу рядом кроватью…
— И там же вы обнаружили их поутру?
— Нет, постойте, — сказал Бакнер, морща лоб. — Плащ я повесил на крюк в передней. Утром я нашел его там.
— В передней? Однако вы вошли через заднюю дверь, не так ли? Внутри дома горела хоть одна лампа?
— Было темно. Никакого света я не помню.
— Значит, вы — насмотревшись демонических мерзостей и будучи до смерти напуганным, по вашим же словам, — прошли в темноте через весь дом и аккуратно повесили плащ на обычный крюк? — Мэтью поднял палец, помешав Бакнеру ответить. — А, понимаю! Вы поступили так, чтобы ваша жена не догадалась о ваших ночных блужданиях по саду, верно?
— Да, похоже на то. — Он энергично кивнул. — Так я и сделал, должно быть.
— Сэр, но если вы так и сделали, почему вы минуту назад были уверены, что сбросили плащ и башмаки перед кроватью? Почему вы не смогли толком запомнить, где оставили свой плащ?
— Я был заколдован! Вроде того. Я же говорил, что после той ночи у меня с головой нелады.
— Мистер Бакнер… — Мэтью всмотрелся ему в глаза. — Вы только что рассказали нам историю с массой потрясающих подробностей, которые вам удалось разглядеть в ночной тьме. Почему же тогда ваша память не сохранила в подробностях то, что происходило до и после сцены в саду?
Лицо Бакнера исказилось от гнева.
— Вы считаете меня лжецом?
— Мистер Бакнер, — заговорил Вудворд, — никто здесь этого не утверждает.
— А утверждать и не нужно! Я и так это понял по вашим въедливым расспросам — о плащах, башмаках, моей трости и все такое. Я честный человек, хоть кого спросите!
— Прошу вас, сэр, не надо лишних эмоций.
— Я не лжец! — почти прокричал Бакнер и, с трудом поднявшись, указал на Рейчел Ховарт. — Вот эту ведьму я видел с теми тремя исчадиями ада! Это была она, никакой ошибки! Она суть само зло вплоть до ее черного сердца, а если вы считаете меня лжецом, значит она и вас уже заколдовала!