Гром повторился, на сей раз еще ближе и сильнее. Рейчел крепко — почти до боли — стиснула его руку. Он не сказал ничего, потому что оглушительный стук сердца делал речь попросту невозможной.
Какое-то время гроза бесчинствовала в Фаунт-Ройале, словно вконец распоясавшийся молодой буян, а затем начала удаляться к океану, по ходу превращаясь в дряхлеющего ворчливого старца. Руки двух узников оставались сцепленными, даже когда сон повел каждого из них своей дорогой. Один раз Мэтью проснулся, вслушиваясь в безмолвную тьму. Сознание его еще не совсем прояснилось, и потому он не был уверен, действительно ли в этой тишине раздался сдавленный всхлип.
Был этот звук реальным или нет, но он не повторился. Он сжал руку Рейчел. Та ответила на пожатие.
И все.
Глава двадцатая
Мэтью пробудился до первых петухов и обнаружил, что все еще держит за руку Рейчел. Когда он осторожно попытался высвободить свои пальцы, Рейчел открыла глаза и села. В сером полумраке были видны застрявшие в ее волосах соломинки.
Настало утро двух очень разных благословений: сперва «благословив» плетьми, его затем благословят свободой. Рейчел, не сказав ни слова, удалилась вглубь своей камеры для иллюзорного уединения с помойным ведром. Мэтью также отошел от разделявшей их решетки, сполоснул лицо холодной водой, а потом справил нужду в свое ведро. Если в первый день заключения его ужасала сама мысль о подобных вещах, то теперь это уже воспринималось как рутинный ритуал, с которым надо как можно быстрее покончить.
Он съел кусок черствого хлеба, сохраненный с вечера, а затем сел на скамью и, опустив голову, стал дожидаться звука открываемой двери.
Долго ждать не пришлось. Вскоре в тюрьму вошел Ганнибал Грин с фонарем в руке. За ним следовал судья в застегнутой куртке и с шарфом на шее, распространяя резкий запах медикаментов. Теперь его лицо было скорее молочно-белым, чем серым, а под распухшими глазами залегли темно-фиолетовые круги. Нездоровый вид Вудворда и его медленная, нетвердая поступь встревожили Мэтью даже больше, чем перспектива порки.
— Пора, — сказал Грин, отпирая камеру Мэтью. — На выход.
Мэтью поднялся со скамьи. Ему было страшно, однако тянуть время не имело смысла. Он вышел из камеры.
— Мэтью?
Рейчел стояла у самой решетки. Он повернулся к ней всем корпусом.
— Что бы со мной ни случилось, — тихо сказала она, и свет фонаря отразился в ее янтарных глазах, — хочу поблагодарить вас за то, что меня выслушали.
Он кивнул. Грин поторопил его тычком в ребра.
— Мужайтесь, — сказала она.
— И вы тоже, — ответил Мэтью.
Он хотел запомнить ее такой, как в этот момент: при виде столь красивого и гордого лица нельзя было поверить, что вскоре ее ждет мучительная смерть. Она помедлила, глядя ему в глаза, а потом отступила к скамье, села и закуталась в свой балахон.
— Шевелись! — прикрикнул Грин.
Вудворд взял Мэтью за плечо почти отеческим жестом и направил его к выходу. Уже в дверях Мэтью подавил желание оглянуться на Рейчел, пусть и было такое чувство, будто он ее бросает, хотя он сам прекрасно понимал, что на свободе может сделать куда больше для ее спасения.
Когда он вышел из темницы навстречу дымке и бледному утреннему свету, Мэтью вдруг осенило: а ведь он только что взял на себя — в меру сил и способностей — непривычную роль «на все готового заступника».
Грин затворил тюремную дверь.
— Сюда. — Он сцапал Мэтью за левую руку, весьма грубо оторвав его от Вудворда, и потащил к позорному столбу перед зданием тюрьмы.
— Разве нельзя без этого? — произнес Вудворд, голос которого, хоть и все еще слабый, несколько окреп по сравнению с предыдущим днем.
Грин не счел нужным ему отвечать. Ведомый таким манером, Мэтью обнаружил, что столь редкое здесь развлечение, как публичная порка, привлекло с дюжину зевак, ради этого покинувших свои дома в этот ранний час. Среди них выделялся Сет Хэзелтон, ухмылку на физиономии которого наполовину скрывала все та же грязная тряпица. Была здесь и Лукреция Воган с корзиной булочек и кексов, которые она активно распродавала собравшимся. Из стоявшего неподалеку экипажа за этим действом наблюдал и сам хозяин Фаунт-Ройала, который прибыл лично удостовериться в торжестве справедливости. Восседавший на козлах Гуд меланхолически строгал какую-то деревяшку.
— Раздери ему спину, Грин! — призвал Хэзелтон. — Раздери так же, как он разодрал мне лицо!
Грин ключом из своей связки открыл замок на колодках и поднял их выше по столбу.
— Снимай рубаху, — сказал он Мэтью.
Когда Мэтью начал выполнять этот приказ, в животе у него тревожно екнуло — справа от себя он заметил намотанную на коновязь кожаную плеть примерно двухфутовой длины. Конечно, она была далеко не столь устрашающей, как сыромятный кнут или плетка-девятихвостка, но и эта плеть могла нанести серьезные травмы, будучи применена с достаточной силой, — а уж ею был никак не обделен Грин, в эту минуту более всего походивший на чудовищного рыжебородого Голиафа.
— Давай к столбу, — скомандовал гигант.
Мэтью сунул руки в прорези, а затем положил на влажное дерево и шею. Грин опустил верхнюю доску и запер колодки на замок, сковав голову и руки Мэтью. Теперь он стоял в полусогнутом положении, подставив под удары обнаженную спину.
Грин щелкнул плетью для проверки. Мэтью вздрогнул и поежился.
— Всыпь ему за милую душу! — заорал Хэзелтон.
Мэтью не мог сколь-нибудь существенно приподнять или опустить голову. Охваченный чувством ужасной беспомощности, он сжал кулаки и зажмурил глаза.
— Раз! — возгласил Грин, и Мэтью понял, что сейчас последует удар.
Стоявший поблизости судья был вынужден отвернуться и направить взгляд в землю. К его горлу подступила тошнота.
Мэтью ждал. Наконец он скорее почувствовал, чем услышал, как Грин отводит руку назад. Зрители смолкли. Мэтью понял, что плеть уже в воздухе и вот-вот…
— Хлесь!
…Поперек плеч, и жгучая боль — с каждой секундой все горячее, как адское пламя, пожирающее плоть и выжимающее слезы из зажмуренных глаз. Он услышал собственное громкое «ох!», но сохранил самообладание в достаточной степени, чтобы оставить рот открытым и не прикусить язык. После отвода плети полоса ужаленной кожи продолжала гореть все жарче; это была наихудшая физическая боль из всех когда-либо им испытанных — а ведь на очереди были еще второй и третий удары.
— Черт возьми, Грин! — взвыл Хэзелтон. — Покажи нам его кровь!
— Заткни пасть! — рявкнул в ответ Грин. — Здесь тебе не грошовый цирк!
И вновь Мэтью ждал с крепко зажмуренными глазами. Вновь он почувствовал, как Грин делает замах, и уже по свисту плетки в сыром воздухе понял, что тюремщик вложил в этот удар больше силы.
— Два! — крикнул Грин.
— Хлесь! — пришлось точнехонько по вздувшемуся следу от первого удара.
В тот же миг перед глазами Мэтью вспыхнули и завертелись ярко-алые и угольно-черные круги, подобно реющим боевым знаменам, а затем в него впилась боль, воистину жесточайшая и дичайшая из всех известных под небом Господним. И когда эта боль разлилась по спине и шее, поднимаясь к самой макушке, он издал животный стон, однако сумел сдержать рвавшийся наружу вопль.
— Три! — объявил Грин.
И снова свист плети. Мэтью чувствовал слезы на щеках. О Боже, подумал он. О Боже… о Боже… о…
— Хлесь!
На сей раз удар пришелся парой дюймов ниже двух предыдущих, но от этого он не стал менее болезненным. Мэтью трясло, колени его подгибались. Боль была столь свирепой, что он испугался, как бы не обмочиться, и целиком сосредоточился на том, чтобы контролировать свой мочевой пузырь. К счастью, позора удалось избежать. Он открыл глаза. А затем до него донеслись слова Грина, которые он будет с радостью вспоминать до конца своих дней:
— Готово, мистер Бидвелл!
— Нет! — яростно взревел Хэзелтон. — Ты смягчил удар, будь ты проклят! Я видел, как ты его смягчил!
— Следи за языком, Сет, не то я тебе его укорочу, видит Бог!
— Джентльмены! Джентльмены! — Бидвелл вылез из своего экипажа и направился к позорному столбу. — Полагаю, на это утро с нас довольно насилия.
Он наклонился и заглянул в липкое от пота лицо Мэтью.
— Ты усвоил урок, писарь?
— Грин смягчил удары! — настаивал кузнец. — Несправедливо так щадить мальчишку, который оставил мне шрам на всю жизнь!
— Вы сами согласились с этим наказанием, мистер Хэзелтон, — напомнил ему Бидвелл. — Я уверен, что мистер Грин поработал плетью с надлежащим усердием. Вы что-нибудь добавите, господин судья?
— Да. — Вудворд посмотрел на красные рубцы, вздувшиеся на плечах Мэтью. — Сим объявляю наказание должным образом исполненным. Теперь этот молодой человек свободен. Отпустите его, мистер Грин.
Но Хэзелтон был до того разъярен, что начал буквально приплясывать на месте.
— Так не годится! Ты даже крови не пролил!
— Будешь вякать, и за этим дело не станет, — предупредил его Грин, сворачивая кольцом плеть. Затем он начал размыкать колодки.
Хэзелтон сделал пару шагов вперед, нагнулся и почти вплотную приблизил свою уродливую рожу к лицу Мэтью.
— Еще раз ступишь на мою землю хоть одной ногой, и я самолично спущу с тебя шкуру! Уж я-то с тобой нежничать не стану!
Он выпрямился и вперил злобный взгляд в Бидвелла.
— Запомните это как черный день для правосудия! — заявил кузнец и с этими словами двинулся в сторону своего дома.
Замок был наконец открыт. Мэтью высвободился из тисков и, распрямляясь, был вынужден закусить губу, когда вторичная волна острой боли прошлась по его плечам. Если Грин и вправду не слишком усердствовал, то Мэтью страшно было даже представить, каково это — угодить под кнут, которым этот великан орудует во всю свою мощь. Голова Мэтью шла кругом, и он с минуту постоял, держась рукой за столб.
— Ты в порядке? — спросил Вудворд.
— Да, сэр. То есть скоро буду.
— Идем! — позвал Бидвелл, почти не скрывая усмешки. — Теперь самое время подкрепиться завтраком!