— Еще бы они не глазели, — с легкой улыбкой прокомментировал Гуд. — Вы здесь не частые гости.
Под словом «вы», как понял Мэтью, он подразумевал английских колонистов, а то и всех белых людей вообще. Из-за угла хижины выглянула девушка, в которой он опознал одну из служанок Бидвелла. На миг встретившись глазами с Мэтью, она поспешно исчезла из виду. Наконец Гуд остановился перед своим домом.
— Если подождете здесь, сэр, я вынесу бальзам. — Он поднял щеколду. — Но, если угодно, можете войти.
Он распахнул дверь и крикнул вглубь дома:
— У нас гость, Мэй!
Уже перешагнув порог, он задержался. Его бездонные черные глаза всмотрелись в лицо Мэтью, который понял, что старик готовится принять какое-то решение.
— В чем дело? — спросил Мэтью.
Решение, похоже, было принято, судя по напрягшимся желвакам на скулах негра.
— Сэр, не окажете мне честь посещением этого дома?
— Что-то не так?
— Нет, сэр.
Гуд не стал ничего пояснять, а только стоял и ждал, когда Мэтью войдет. За этим чувствовалось нечто большее, чем просто гостеприимство. Мэтью прошел внутрь дома, и Гуд закрыл дверь за его спиной.
— Кто это? — спросила крупная женщина, стоявшая у очага.
Перед тем она помешивала содержимое стоявшего на углях котла, но теперь круговые движения деревянной поварешки прекратились. Глубоко сидящие глаза смотрели настороженно; лицо ниже головной повязки из грубой коричневой ткани было изборождено морщинами.
— Это масса Мэтью Корбетт, — представил его Гуд. — Масса Корбетт, это моя жена Мэй.
— Рад знакомству, — сказал Мэтью, но старуха не ответила. Она оглядела его с головы до ног, издала легкий свистящий звук и вернулась к своей стряпне.
— На нем и рубахи-то нет, — заявила она.
— Масса Корбетт сегодня получил три удара плетью. Помнишь, я тебе рассказывал, как они назначили ему порку.
Мэй хмыкнула. Похоже, она не считала серьезной поркой какие-то три удара плетью.
— Не присядете, сэр? — Гуд указал на короткую скамейку рядом с грубо сколоченным столом, и Мэтью принял приглашение.
А когда хозяин дома направился к полке, на которой выстроились разномастные деревянные сосуды, Мэтью воспользовался случаем, чтобы осмотреться. Это не заняло много времени, ибо все жилище состояло из одной комнаты. Постелью служил помост с тощим тюфяком, а прочая обстановка, помимо стола и скамьи, включала полуразвалившееся, но некогда элегантное кресло с высокой спинкой, глиняную чашу для умывания, плетеную корзину со стопкой сложенной одежды и пару свечных ламп. Мэтью также отметил большой черепаховый панцирь, подвешенный на стене над очагом, и завернутый в мешковину предмет (без сомнения, скрипку) на отдельной полке рядом с постелью. Еще одна полка была занята деревянными чашками и тарелками. Похоже, это было все имущество семьи.
Гуд взял с полки один из кувшинчиков, откупорил его и обошел Мэтью сзади.
— Можно дотрагиваться пальцами, сэр?
— Можно.
— Сперва это малость пощиплет.
Мэтью вздрогнул, когда холодная субстанция коснулась его свежих рубцов. Щипало вполне терпимо, если сравнить с тем, что он перенес недавно. А через несколько секунд это прекратилось, и Мэтью почувствовал онемение в пострадавших местах.
— Все не так уж страшно, — заметил Гуд. — Видал я и похуже.
— Уже начало действовать, — сказал Мэтью. — Боль уменьшилась.
— Тоже мне боль, — фыркнула старуха, орудуя поварешкой. Прозвучало это почти издевательски. — Много ли боли с каких-то трех ударов? Болеть по-настоящему начинает после тридцати.
— Ладно тебе, не распускай язык! — одернул ее Гуд, закончив смазывать раны и заткнув кувшин пробкой. — Я сделал все, как нужно, сэр. Хотя навряд ли вы будете хорошо спать этой ночью, потому как рубцы от плети поначалу прямо горят, пока не начнут затягиваться.
Он вернулся к полке и поставил кувшин на прежнее место.
— Вы уж простите за такие речи, — сказал он, — но масса Бидвелл вас не очень-то жалует, да?
— Не жалует, верно. И это чувство, должен признаться, взаимно.
— Кажется, он считает, что вы на стороне миссис Ховарт? — Гуд аккуратно снял с полки сверток со скрипкой и начал разматывать материю. — Простите за прямоту, но вы и вправду на ее стороне?
— Ее дело вызывает у меня определенные вопросы.
— Вопросы? — Гуд отложил в сторону ткань. При желтом свете лампы в задымленной комнате скрипка приобрела мягкий маслянистый блеск. — Можно и мне задать вопрос, сэр?
— Конечно.
— Сдается мне, миссис Ховарт вскорости отправят на костер. Я не очень хорошо ее знал, но как-то раз поутру она помогла Джинджер дотащить до дома ведро воды, когда Джинджер была на сносях.
— Да он знать не знает, кто такая Джинджер! — встряла Мэй. — Чего трепаться попусту?
— Джинджер — это сестра Мэй, — пояснил Гуд. — Живет через дорогу от нас. В любом случае это был добрый поступок. Из ряда вон, понимаете?
Гуд щипнул струну, прислушался и подкрутил колок.
— Почему-то никто из рабов никакой дьявольщины не видел и не слышал. — Он начал настраивать вторую струну. — Нет, сэр, все эти вещи видели только англичане. А это, знаете ли, тоже из ряда вон.
— Из ряда вон? В каком смысле?
— Судите сами, сэр. Когда все это началось, было много перетолков по всему Фаунт-Ройалу. Среди немцев и голландцев тоже. Многие из них перепугались и удрали отсюда, хотя как раз им-то миссис Ховарт ничем таким не досаждала. Нет, сэр, это видели и слышали только англичане.
Попробовав третью струну, он нашел звук удовлетворительным, после чего взглянул Мэтью прямо в лицо.
— Чуете, к чему я клоню, сэр? Отсюда и мой вопрос: как оно вышло, что здешний Сатана не говорит по-немецки или по-голландски да и нам, черным, не показывается вовсе?
— Этого я не знаю, — сказал Мэтью, прикидывая, что тут и впрямь есть о чем поразмыслить.
— Я-то всегда думал, что Сатане ведомы все языки на свете, — продолжил Гуд. — А тут такая вот странность.
Закончив настраивать скрипку, он пробежал пальцами по струнам.
— Масса Бидвелл имеет на вас зуб, — сказал он, — потому что вы задаете такие вопросы. Масса Бидвелл хочет поскорее сжечь миссис Ховарт и покончить с этим делом, чтобы спасти Фаунт-Ройал… Однако я заболтался, простите.
— Все это так, — сказал Мэтью. Он попробовал надеть свою рубашку, но прикосновение ткани к плечам все еще было слишком болезненным. — Я знаю, что у вашего хозяина большие планы.
— Да, сэр, огромные планы. Я слышал его разговор об осушении болот, для чего он хочет привезти сюда еще много черных. Работа, скажу вам, аховая. Москитов и других кусачих тварей там тьма-тьмущая, да еще аллигаторы и змеи. Только черные могут такое вынести. Вы, англичане, — уж простите за прямоту — хиловаты для этого. Я когда-то был крепок, да нынче уже староват.
Он вновь пробежался по струнам. Мэй долила воды из ведра в котел, а потом занялась котелком поменьше, гревшимся на приступке очага.
— Вот уж не думал, что доживу до таких времен, — тихо произнес Гуд, перебирая струны. — Тысяча шестьсот девяносто девятый. Еще чуток, и сменится столетие!
— Осталось недолго, — подхватила Мэй. — Низвергнется огонь небесный, и сгинет этот мир.
Гуд улыбнулся:
— Это уж как оно повернется. Может, мир сгинет в огне, а может, настанет век чудес.
— В огне, — твердо заявила Мэй. Мэтью догадался, что эта тема давно уже стала яблоком раздора в отношениях между ними. — Все сгорит дотла и потом начнется заново. Таков завет Божий.
— Там будет видно, — сказал Гуд примирительно, как настоящий дипломат. — Там будет видно.
Мэтью решил, что пора возвращаться в особняк.
— Еще раз спасибо за помощь, — сказал он, вставая. — Я вам очень…
— Нет-нет, не уходите так скоро! — засуетился Гуд. — Сделайте милость, сэр! Я ведь привел вас сюда, чтобы показать кое-что интересное.
Он отложил скрипку и вновь направился к полке с разными сосудами. Когда он выбрал среди них один, стоявший рядом с кувшином бальзама, Мэй тревожно воскликнула:
— Ты что такое удумал, Джон Гуд?
— Хочу ему показать. Пусть увидит.
Этот сосуд был накрыт крышкой вместо простой затычки, как у остальных, и Гуд эту крышку поднял.
— Нет! Это нельзя показывать! — На морщинистом лице Мэй появилось выражение, которое Мэтью определил бы как «неописуемый ужас». — Ты совсем умом тронулся?
— Все в порядке, — сказал Гуд спокойно, но твердо. — Я так решил.
Он посмотрел на Мэтью.
— Сэр, я верю, что вы порядочный человек. Я давно хотел показать это кому-нибудь, но… просто боялся.
Он заглянул в кувшин, а затем вновь перевел взгляд на Мэтью.
— Вы можете обещать, сэр, что никому не расскажете о том, что я сейчас покажу.
— Не уверен, что могу дать такое обещание, — сказал Мэтью. — О чем вообще речь?
— Видишь? Видишь? — Мэй ломала руки в отчаянии. — Он уже думает, как бы их стащить!
— Тихо! — шикнул на нее Гуд. — Не хочет он их стащить! Уймись ты, хватит уже!
— Что бы там ни было, обещаю это не красть, — обратился Мэтью непосредственно к Мэй, после чего снова сел на скамью.
— Это он только сейчас так говорит! — воскликнула старуха со слезами в голосе.
— Все будет хорошо. — Гуд положил руку ей на плечо. — Пусть он все увидит, потому что с этим нужно разобраться. Я считаю, он должен это знать, поскольку его самого недавно обокрали.
Гуд подошел к столу, перевернул кувшин и высыпал его содержимое перед Мэтью. У того враз перехватило дыхание. На столешнице лежали четыре предмета: осколок голубой керамики, изящная серебряная ложечка, серебряная монета и…
Рука Мэтью потянулась к четвертому предмету. Он взял его и начал внимательно рассматривать.
Это была золотая монета. Крест в ее центре разделял изображения двух львов и двух башен. По краю явственно читались надписи: «Carolus II» и «Dei Grat».
В первый момент он подумал, что это та самая монета, которая была украдена из его спальни, но уже беглый осмотр показал обратное. Золото было испанским, без сомнения, но монета была другая. Чеканка на ней сохранилась гораздо лучше, а на обратной стороне присутствовала буква «Е» с завитушками и полустертая, но различимая дата: 1675.