Мэтью взял серебряную монету, явно очень старую, с начисто стершимся изображением. Хотя ему удалось различить слабый намек на «Dei Grat».
Он посмотрел на стоящего рядом Гуда.
— Откуда они у вас?
— Из нутра черепах, — сказал Гуд.
— То есть как это?
— Так и есть, сэр. — Гуд покивал головой. — Я нашел их в черепашьих желудках. Ложка и серебряная монета были в брюхе той, что я поймал в прошлом году. Голубой осколок попал ко мне тем же манером… дайте вспомнить… где-то пару месяцев назад.
— А золотая монета?
— В первый вечер после того, как вы и судья сюда прибыли, — сообщил Гуд. — Масса Бидвелл велел мне поймать черепаху для ужина на следующий день. Мне попалась большущая. Вон ее панцирь висит. А монета оказалась в брюхе, когда я его вспорол.
Мэтью хмыкнул и повертел золотую монету в пальцах.
— Ты поймал всех этих черепах в источнике?
— В нем самом. Да, сэр. Им, видать, по вкусу тамошний камыш.
Мэтью отложил монеты и приступил к осмотру серебряной ложки. Покрытая темным налетом, с погнутым черенком, она тем не менее неплохо сохранилась после пребывания в черепашьем желудке.
— Это очень странно, не так ли? — сказал он.
— Вот я и так подумал, сэр. Когда я нашел эту золотую монету, а потом узнал, что вас через несколько дней обворовали… я даже не знал, что и подумать.
— Понятно.
Мэтью еще раз взглянул на дату чеканки золотой монеты, а затем осмотрел голубой осколок, прежде чем опустить его обратно в кувшин вместе с остальными находками. Он заметил, с каким облегчением восприняла это Мэй.
— Обещаю об этом молчать, — сказал он. — Насколько могу судить, это никого не касается.
— Спасибо, сэр, — сказала она с благодарностью.
Мэтью поднялся.
— Не имею понятия, почему эти вещи оказались в желудках черепах, и это действительно вопрос, требующий ответа. Гуд, если при поимке черепахи тебе снова что-нибудь такое попадется, дашь мне знать?
— Обязательно, сэр.
— Хорошо. А теперь я должен вернуться в дом. Отвозить меня не надо, я охотно пройдусь пешком.
Он проследил за тем, как Гуд закрывает кувшин и ставит его на полку.
— Позволь задать один вопрос, на который мне нужен прямой и честный ответ: ты считаешь Рейчел Ховарт ведьмой?
Гуд ответил без колебаний:
— Нет, сэр.
— Тогда как ты объяснишь показания свидетелей?
— Я не могу это объяснить, сэр.
— Вот и я не могу, — сказал Мэтью. — В этом вся проблема.
— Я вас провожу, — вызвался Гуд.
Мэтью попрощался с Мэй и в сопровождении старика вышел из дома. По пути обратно к конюшне Гуд, державший руки в карманах коричневых бриджей, тихо сказал:
— Мэй вбила себе в голову, что нам надо бежать во Флориду. Мол, возьмем эти монеты, золотую и серебряную, и однажды ночью сбежим. Пусть себе думает, если ей от этого легче. Но мы с ней давно уже не в том возрасте, чтобы бегать. — Он взглянул на грязную дорогу под ногами. — Я ведь попал в рабство еще мальчишкой. Моим первым хозяином был масса Каллох, в Виргинии. Я видел, как распродали восьмерых детей. Видел, как запороли до смерти моего брата за то, что он пнул собаку белого человека. Видел, как выжигали клеймо на спине моей маленькой дочери, а она умоляла меня их остановить. Вот почему я играю на скрипке, которую дал мне масса Бидвелл, — только так я могу заглушить ее голос в моей голове.
— Извини, — вымолвил Мэтью.
— За что? Разве это вы ее клеймили? Да я и не жду никаких извинений. Я лишь говорю, что моей старухе нужно мечтать о побеге во Флориду так же, как мне нужно играть на скрипке. Как любому человеку нужна какая-то причина, чтобы жить дальше. Такие вот дела… сэр, — добавил он в последний момент, вспоминая свое место.
Когда они достигли конюшни, Мэтью заметил, что старый раб замедляет шаг. Похоже, он хотел что-то добавить, но еще не сформулировал свою мысль. Но вот Гуд прочистил горло и сказал, опасливо понижая голос:
— Я не верю, что миссис Ховарт ведьма, сэр, но все же в наших краях творятся очень нехорошие вещи.
— Не могу не согласиться.
— Вы не знаете и половины, сэр. — Гуд остановился, и Мэтью поступил так же. — Я говорю о человеке, который иногда появляется из болота в самый темный час ночи.
Мэтью сразу вспомнилась фигура, которую он видел в невольничьем квартале во время ночной грозы.
— Какой человек? Кто он?
— Я не видел его лица. Однажды посреди ночи заволновались лошади, и я пошел их успокоить. А на обратном пути вижу: какой-то мужчина идет в сторону болота. В руке фонарь, но незажженный. Резво так идет, словно спешит куда-то. Чую, дело нечисто, ну я и пошел за ним. А он прошмыгнул мимо дозорного и дальше лесочком. — Гуд кивком указал в сторону сосен. — Человек, которого масса Бидвелл поставил сторожить, плохо несет службу. Мне пришлось будить его на рассвете.
— А мужчина, который шел в сторону болота? — сказал Мэтью, весьма заинтригованный. — Ты выяснил, с какой целью?
— Скажу вам так, сэр: никто с хорошей целью в те места не сунется. Туда ездят только подводы с дерьмом из выгребных ям. Да и опасно там — того и гляди сгинешь в топи. Но тот мужчина шел прямиком в ту сторону. Я за ним следил, держась поодаль, но по болоту ходить тяжело. Пришлось мне повернуть обратно, так и не узнав, что ему там было нужно.
— Когда это случилось?
— Да уж… месяца три-четыре прошло. Но потом я видел его снова, примерно неделю назад.
— И он опять пришел со стороны болота?
— Я видел, как он туда возвращался. Мы вдвоем с Эрлибоем его видели — чуть не столкнулись с ним, выворачивая из-за угла. Накануне Булхед — это муж Джинджер — где-то раздобыл колоду карт. Мы сели играть у него дома и проторчали там полночи, потому и оказались на улице в самый глухой час. Мы видели того мужчину только со спины, а он нас не заприметил. В этот раз он, кроме погашенного фонаря, нес еще и ведро.
— Ведро… — повторил Мэтью.
— Да, сэр. Должно быть, с плотной крышкой. Потому что оно сильно качалось при ходьбе, но ничего оттуда не пролилось.
Мэтью кивнул, припоминая, что также видел в руке ночного бродяги какой-то предмет, который вполне мог быть ведром.
— Эрлибой здорово струхнул, — продолжил Гуд. — Он спросил у меня, не Дьявол ли это, но я сказал ему, что это всего лишь человек. — Старик приподнял густые белые брови. — Я был прав, сэр?
Мэтью подумал над этим и после паузы молвил:
— Да, похоже, ты прав. Хотя в нем может быть и что-то дьявольское.
— Как и в любом человеке, рожденном под солнцем, — рассудил Гуд. — Ума не приложу, зачем кому-то понадобилось ходить в ту болотную пустошь, да еще среди ночи. Там же ничего нет вообще.
— Выходит, все же есть что-то для него ценное. И это «невесть что» можно переносить в ведре.
Мэтью оглянулся на сторожевую вышку. Дозорный все так же держал ноги на перекладине и, казалось, дремал даже в этот час дня. Если кто-то захочет незаметно пройти там ночью, это будет несложно, особенно с погашенным фонарем. Но довольно об этом, сейчас ему нужнее всего сытный завтрак и горячая ванна, чтобы смыть тюремную грязь.
— Еще раз спасибо за бальзам, — сказал он Гуду.
— Да, сэр, был рад услужить. Удачи вам.
— И тебе тоже.
Мэтью развернулся и пошел по улице Мира, оставляя позади невольничий квартал. Теперь у него было больше пищи для размышлений, но еще меньше времени для того, чтобы разложить все по полочкам. Было такое чувство, что некто — возможно, действуя не в одиночку, — сплел хитроумную паутину из кровавых преступлений и лжи в этом страждущем, погрязшем в предрассудках городке, приложив невероятные усилия к тому, чтобы изобразить Рейчел Ховарт приспешницей Сатаны. Но с какой целью? Зачем кому-то тратить столько сил, фабрикуя против нее обвинение в ведьмовстве? Мэтью не видел в этом никакого смысла.
Однако смысл — неясно какой и для кого — во всем этом несомненно был.
И теперь ему предстояло в полной мере задействовать разум и интуицию, чтобы докопаться до сути происходящего, потому что если этого не сделать — и как можно скорее, — ему останется лишь попрощаться с Рейчел на горящем костре.
Так кто же этот человек с незажженным фонарем и ведром, по ночам уходящий вглубь заболоченной пустоши? Почему испанская золотая монета очутилась в желудке черепахи? И вдобавок еще вопрос Гуда: «Как оно вышло, что здешний Сатана не говорит по-немецки или по-голландски, да и нам, черным, не показывается вовсе?»
Новые загадки внутри большой тайны, подумал Мэтью. Чтобы распутать этот клубок, нужен заступник намного более сильный, чем он, — но никого другого у Рейчел нет. А если не он, то кто же еще? Здесь ответ как раз очевиден: никто.
Глава двадцать первая
Теплая ванна, приготовленная для него в каморке рядом с кухней, была скорее прохладной, а в процессе бритья он порезал подбородок, но после всех процедур, облачаясь в чистую одежду, Мэтью ощутил себя посвежевшим и бодрым. Он позавтракал яичницей с колбасой и солониной, выпил две чашки чая, сдобрив его хорошим глотком рома, и решил проведать Вудворда, благо утро было уже в самом разгаре. На его стук никто не откликнулся, однако дверь была не заперта. Заглянув в комнату, Мэтью увидел спящего судью с коробкой документов под боком. Очевидно, он приступил к чтению протоколов — несколько листов лежали россыпью под его правой рукой, — но общая слабость взяла свое. Мэтью тихо подошел к кровати и вгляделся в изжелта-бледное лицо больного.
Рот судьи был приоткрыт. Хворь не отпускала его и во сне, судя по хриплому, с присвистом, дыханию. Внимание Мэтью привлекли коричневые пятна на наволочке рядом с его левым ухом. В комнате стоял густой тлетворный запах — засохшей крови, гноя и… смерти?
Эта мысль ужаснула Мэтью. О таком грех было подумать даже мельком, а тем паче углубляться в подобные размышления. Он перевел взгляд на истертые половицы, слушая, как судья борется за каждый глоток воздуха.
В сиротском приюте Мэтью видел, как некоторые мальчики болели и угасали схожим образом. Он подозревал, что заболевание Вудворда было спровоцировано холодным дождем, насквозь промочившим их во время ночного побега из трактира Шоукомба. Вспомнив об этом, он мысленно вновь пожелал подлому душегубу вечных мук в самом жарком адском пламени. Теперь он с возрастающей тревогой осознал, что состояние судьи впредь будет только ухудшаться, если его в ближайшее время не перевезти в Чарльз-Таун. Он полагал — или, скорее, предполагал, — что Шилдс знает свое дело, однако же, по собственному признанию доктора, Фаунт-Ройал постепенно превращался в придаток местного кладбища. Кроме того, Мэтью часто вспоминалась одна фраза судьи касательно доктора Шилдса: «Что побудило его отказаться от, вероятно, обширной и благополучной практики в городе ради мучений и тягот фронтира?»