Мэтью начал было возражать в том смысле, что сдаваться еще рано, но умолк на полуслове.
— Я очень, очень устала, — тихо произнесла Рейчел и, прижав пальцы правой руки ко лбу, на несколько секунд закрыла глаза. — Когда придет время, я буду готова покинуть эту клетку… Я действительно любила своего мужа. Но я так долго была одинокой… что смерть станет для меня избавлением. — Она открыла глаза и опустила руку. — Вы придете посмотреть?
Мэтью понял, что она имела в виду.
— Нет, — сказал он.
— Меня похоронят рядом с мужем? Или в другом месте?
Не имело смысла говорить ей что-то, кроме правды.
— Скорее всего, за пределами города.
— Так я и думала. Но они меня не обезглавят? Я хочу сказать… после сожжения мое тело не будет еще и расчленено?
— Нет.
Он твердо решил не допустить, чтобы хоть одну фалангу ее пальца отсекли для последующего показа в таверне Ван Ганди за два пенса с носа. Конечно, после их с Вудвордом отъезда он не сможет обезопасить ее скелет от покушений каких-нибудь грабителей могил, но об этом сейчас не хотелось и думать.
По озабоченному выражению на лице Рейчел он понял, что ее посетила та же самая мысль, однако она не стала ее озвучивать. Вместо этого она сказала:
— Я сожалею лишь об одном: что настоящего убийцу Дэниела и преподобного Гроува так и не привлекут к суду. Разве это справедливо?
— Конечно нет.
— Впрочем, к тому времени мне уже будет все равно. — Она посмотрела на хмурое небо в проеме люка. — Я думала — я надеялась — дожить до глубокой старости и умереть в своей постели. Даже помыслить не могла, что моя жизнь закончится таким образом и что мне даже не позволят лечь в могилу рядом с моим мужем! И это еще одна несправедливость, не так ли?
Она глубоко вздохнула, наконец опустила глаза и сжала губы в твердую линию.
В следующую минуту дверь тюрьмы отворилась, и Рейчел, опознав входящего, тотчас сделала шаг назад от решетки.
— А-ха-ха! — Исход Иерусалим склонил голову набок, лукаво улыбаясь. — Что означает сия сцена?
Мэтью повернулся лицом к нему:
— Позвольте узнать, что вам здесь нужно?
— Что бы я ни делал, куда бы ни направлял свои стопы, сие надобно моему Господу, — заявил Иерусалим, облаченный в черный костюм и черную треуголку, и приблизился к Мэтью на расстояние вытянутой руки. — Готов поспорить, что ты пребываешь тут с далеко не столь праведной целью.
— Ваше присутствие здесь нежелательно, сэр.
— О, в этом я не сомневаюсь. Однако я пришел говорить с ведьмой, а не с ее петушком-кукарекой.
Мэтью ощутил прилив крови к щекам.
— Не думаю, что у мадам Ховарт есть что вам сказать.
— Глядишь, и найдется словечко, ибо без моего покровительства язык ее смолкнет навеки.
Засим проповедник обратился к Рейчел:
— Ведьма Ховарт, отмеренный тебе срок истекает. До меня дошла весть, что выбрано древо, из которого сделают столб для твоего костра. Дровосеки уже острят топоры. Лелею надежду, что ты сподобилась поразмыслить над предложением, сделанным в мой давешний визит.
— Каким предложением? Стать вашей походной шлюхой? — резко спросила Рейчел.
— Стать моей странствующей ученицей, — произнес он ровным голосом, с этакой оттяжкой, и Мэтью подумал, что в этой фразе, явно ставшей привычной для пастыря, лучше всего отражена его вторая натура. А быть может, и первая.
— И моей спутницей в учении и молитвах.
— Изучать греховные непотребства и молиться о том, чтобы вам удалось выудить из тюрьмы очередную наложницу? — Лицо Рейчел выражало такое отвращение, что от одной этой гримасы могло бы разом скиснуть целое ведро молока. — Уж лучше поцеловаться с огнем.
— Это твое пожелание станет реальностью, — сказал Иерусалим. — И твоя темная красота обуглится на твоем черепе и будет растоптана стопою Господней, и не будет тебе упокоения даже после смерти, ибо дикие звери придут глодать твои кости.
Гнев поднимался в Мэтью, как приливная волна.
— Извольте немедля выйти вон!
— Юнец, это общественное место, и у меня не меньше прав здесь находиться, чем у тебя. — Он прищурился. — По крайней мере, я здесь для того, чтобы предложить спасение ведьме, а не ради ее непристойных благосклонностей.
— Мадам Ховарт и я знаем вашу истинную цель.
— А, так вы уже успели спеться? Я так и знал, что за этим дело не станет. — Он поднес к лицу правую руку и начал разглядывать свои ногти. — Немало ведьм я видел в действии. Я видел, как они обещали юнцам невиданные блаженства. Скажи-ка, с какой стороны она предложила себя оседлать: с южной или северной?
Мэтью вложил все силы в удар. Это случилось так быстро, что он не успел толком осознать свои действия — кровь зашумела в ушах, правый кулак мигом взметнулся и вошел в смачный контакт с выдающейся челюстью пастыря. Иерусалим покачнулся, сделал два шага назад, но устоял на ногах; затем поморгал, дотронулся до нижней губы и осмотрел алые пятна на кончиках своих пальцев. Но вместо обиды и гнева, как того ожидал Мэтью, на его лице появилась улыбка, исполненная злобного торжества.
— Ты меня крепко задел, юнец. Но будем считать, что я первым пролил кровь.
— Мне надо бы извиниться, но я не стану этого делать, — сказал Мэтью, потирая разбитые костяшки пальцев.
— О, никаких извинений! Твой поступок говорит сам за себя, и об этом будет уведомлен твой господин.
— Ну и пусть. Судья мне доверяет.
— Неужели? — Улыбка Иерусалима стала шире. Он облизнул разбитую губу. — Интересно, что скажет Вудворд при известии, что его секретарь по-свойски якшался с ведьмой, а затем впал в такое неистовство, что ударил истинного посланника Божия? И подтверждение у меня на лице!
— Можете рассказывать, что вам вздумается. — Мэтью изобразил безразличие, хотя знал, что судья вряд ли посмотрит на этот инцидент сквозь пальцы.
— Если приличный христианский юноша поддается ведьмовским чарам — как думаешь, к чему это ведет? Ты можешь очутиться на костре вместе с ней, чтобы потом блудить в Аду, к своему вечному удовольствию.
Мэтью взорвался.
— Вон отсюда! — заорал он. — Убирайтесь, не то, клянусь Богом, я снова вас ударю!
— Так ты еще и Бога поминаешь всуе! — прокаркал Иерусалим. — Сей день станет печальным для тебя, это я обещаю!
Он перевел взгляд на Рейчел.
— Раз так, тогда гори, ведьма! — Его набравший силу голос, казалось, потрясал стены тюрьмы. — Я показал тебе путь к спасению, но ты грубо отвергла последнюю надежду на праведную жизнь! Из огня ты сама призовешь меня в муках с предсмертным вздохом, но…
Рейчел нагнулась.
— Отойдите-ка! — сказала она Мэтью, который при виде того, что она подняла с пола камеры, поспешил убраться в сторону от неминуемого потопа.
— …Тщетны будут твои призывы, ибо Исход Иерусалим на них не отве… охххх! — вдруг взвыл он, когда Рейчел через решетку выплеснула на него содержимое своего помойного ведра.
Пастырь панически отскочил назад в попытке избежать слияния святости со скверной. Отчасти ему это удалось, но его сапогам досталось изрядно. Мэтью не смог удержаться и разразился хохотом при виде прыжков и вертлявых ужимок пастыря, чем навлек на себя его наигневнейшую тираду.
— Чтоб ты сдох, сопляк паршивый! — Забавно было наблюдать, с какой легкостью ведро мочи может низвести высокопарный слог до похабной ругани. — Я призову гнев небесный на обе ваши головы!
— Ну и призывай! — сказала Рейчел. — Только где-нибудь подальше отсюда!
Мэтью все еще ухмылялся. И вдруг заметил промелькнувшее в глазах Иерусалима выражение, которое можно было описать не иначе как словом «ужас». В этот момент Мэтью понял, что публичное осмеяние — это самое острое оружие, которое может проткнуть непомерно раздутый пузырь его гордыни. Меж тем Иерусалим, крутнувшись на месте, стремительно бежал прочь, как кот с подпаленным хвостом.
Рейчел откинула в сторону опустошенное ведро и посмотрела на мокрый пол.
— Уверена, мистеру Грину не придется долго подбирать нужные слова при виде этого.
Ухмылка сошла с лица Мэтью, как исчезла и веселость, ненадолго озарившая его душу.
— Я расскажу судье о случившемся.
— Иерусалим будет там раньше вас. — Она села на скамью. — Так что на вашу долю уже достанутся оправдания.
— Ничего, я с этим разберусь.
— Судья не поймет, зачем вы приходили в тюрьму. Да и мне это не вполне понятно.
— Я хотел увидеть вас, — произнес он сразу, не подумавши.
— Но почему? Все ваши дела здесь уже закончены, разве нет?
— Это судья Вудворд свое дело закончил, — поправил он. — А я намерен и далее решать эту головоломку.
— Понятно. Значит, вот чем я теперь стала — просто занятной головоломкой?
— Не только.
Рейчел смотрела на него, долгое время не говоря ни слова. Затем тихо спросила:
— У вас ко мне какой-то особый интерес?
— Да, — ответил он и, сглотнув, продолжил: — К вашей сложной ситуации, я имел в виду.
— Я говорю не о сложности моей ситуации, Мэтью. Спрошу прямо: вы мною увлеклись?
Мэтью молчал, просто не зная, что сказать. Рейчел со вздохом опустила взгляд.
— Я польщена, — сказала она. — Честное слово. Вы очень умный и добрый молодой человек. Но… хотя вам двадцать лет, а мне двадцать шесть, на самом деле я старше вас лет на пятьдесят. Сердцем я уже давно состарилась. Вы меня понимаете?
И вновь он не смог ничего ответить. Еще ни разу в жизни он не был так смущен и робок. Он не узнавал самого себя, как будто все его самообладание растаяло, подобно куску масла на горячей сковородке. Он предпочел бы получить три дополнительных удара плетью, чем оказаться в столь дурацком положении.
— Как я уже говорила, когда придет время, я буду готова умереть, — продолжила Рейчел. — А это время придет скоро, я знаю. Благодарю вас за помощь и заботу… но прошу не делать мою смерть еще более мучительной, чем ей суждено быть.
Она немного посидела молча, сложив руки на коленях, а потом подняла голову:
— Как там здоровье судьи?