Однако Мэтью знал самого себя. Он знал, что может приводить какие угодно доводы против нового визита во владения кузнеца и поисков того загадочного мешка — вплоть до вероятности повторной порки, — но все будет напрасно. Им уже овладело то самое неудержимое любопытство, которое, по словам судьи, действовало на него подобно крепкому напитку: «Чуть перебрал и уже теряешь рассудок». У него как раз был при себе фонарь, а тут и шанс представился. Если еще было можно найти столь ревниво охраняемую вещь, то этот момент был самый подходящий для поиска. Стоит ли рискнуть? Или стоит прислушаться к тихому голосу благоразумия и занести шрамы на своей спине в счет выученных уроков?
Мэтью развернулся и быстро пошел прочь от пожара. Один взгляд через плечо подтвердил, что Хэзелтон его так и не заметил: кузнец стоял на прежнем месте, вновь прикладываясь к своему кувшину. Между тем «совет присяжных» в голове Мэтью все еще не определился относительно будущих действий. Он знал, что сказал бы по этому поводу Вудворд, и знал, что сказал бы Бидвелл. С другой стороны, никто из них не сомневался в виновности Рейчел. А вдруг то, что прячет Хэзелтон, окажется как-то связанным с ее делом?
Собственно говоря, именно такой ход мыслей и побудил его в прошлый раз вытянуть мешок из-под сена. И тогда это было оправдано, учитывая обстоятельства. Но что он решит сейчас?
К тому времени, когда он достиг перекрестка, чаша весов склонилась на ту сторону, на которую и должна была в конце концов склониться. Мэтью еще раз оглянулся, проверяя, не идет ли следом Хэзелтон, а затем поспешил к его участку, освещая дорогу фонарем.
Добравшись до сарая, он поднял запорный брус и приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь. Две лошади в стойлах начали беспокойно перебирать ногами при виде чужака с фонарем. Он сразу же направился в тот угол, где прежде обнаружил мешок, поставил фонарь на землю и начал рыться в куче сена. Но не нашел там ничего, кроме сена. Как и следовало ожидать, Хэзелтон перепрятал мешок в другом месте — либо в этом же сарае, либо еще где-нибудь, хотя бы в своем доме. Мэтью распрямился, подошел к другой куче справа от себя и пошарил там, с тем же результатом. Он продолжил поиски в глубине сарая, где холмики соломы, которую выгребли из стойл, были обильно сдобрены «конскими яблоками». Мэтью запускал руки в эту дурно пахнущую смесь, пытаясь нащупать мешковину, но безуспешно.
Однако пора было уходить — он и так задержался тут дольше разумного. Мешок, если он и был спрятан где-то в глубине этих залежей, на сей раз уже не найти. Вот тебе и удачная возможность!
Он поднялся с колен, взял фонарь и пошел к двери. Но на полпути что-то — предохранительный инстинкт или внезапное шевеление волос на затылке — побудило его остановиться и задуть свечу в фонаре, поскольку теперь не было особой нужды в свете, который лишь мог его выдать.
И на сей раз фортуна ему благоволила, ибо уже на выходе Мэтью увидел шатающуюся фигуру, причем совсем близко, — казалось, Хэзелтон вот-вот его заметит и с яростным ревом кинется на врага, замахиваясь кувшином. Мэтью застыл в дверном проеме, не зная, что делать: пуститься наутек или отступить вглубь сарая. У него были считаные секунды на принятие решения. Хэзелтон, опустив голову, вихляющей походкой двигался прямо на него.
Мэтью отступил. Быстро вернулся к дальней стене, лег плашмя, положив рядом фонарь, и начал лихорадочно закапываться в кучу соломы. Он успел сделать это лишь наполовину, когда дверь открылась шире и в проеме возникла массивная фигура Хэзелтона.
— Кто здесь? — пьяно прорычал он. — Будь ты проклят, убью гада!
Мэтью перестал двигаться и затаил дыхание.
— Я знаю, что ты здесь! Я запирал эту сраную дверь!
Мэтью не шевелился, хотя какая-то соломинка назойливо щекотала его верхнюю губу.
— Дверь была закрыта! — сказал Хэзелтон. — Я это помню!
Он поднял кувшин, и Мэтью услышал звучный глоток. Затем кузнец вытер губы рукавом и продолжил:
— Я ведь запирал ее, верно, Люси?
Мэтью догадался, что он обращается к одной из лошадей.
— Вроде бы запирал. Срань господня, как же я пьян! — Он грубо хохотнул. — Нализался в хламину, чего уж там! Как тебе это понравится, Люси?
В темноте он добрел до лошади и начал похлопывать ее по крупу:
— Моя милая девочка. Люблю тебя, так и знай.
Хлопки стихли. Кузнец помолчал, вероятно пытаясь уловить звук, который выдал бы присутствие в сарае постороннего.
— Есть тут кто? — спросил он уже не очень уверенно. — Если ты здесь, лучше покажись, не то с моим топором спознаешься!
Хэзелтон отошел от стойла и вновь попал в поле зрения Мэтью. Остановившись посреди сарая, он склонил голову набок; рука с кувшином повисла вдоль тела.
— Я тебя отпущу! — заявил он. — Ладно, выходи давай!
Искушение было велико, но Мэтью побоялся, что даже пьяный и нетвердо стоящий на ногах кузнец сумеет перехватить его при попытке добежать до двери. Лучше было переждать до его ухода.
Хэзелтон ничего не говорил и не двигался на протяжении целой минуты. Наконец он поднес ко рту кувшин и, допив остатки, с размаху швырнул его в стену почти над самой головой Мэтью. Кувшин ударился о доски и упал на пол, расколовшись на пять или шесть частей, а испуганные лошади начали ржать и взбрыкивать в своих стойлах.
— К черту! — проорал Хэзелтон, развернулся и вышел наружу, оставив дверь нараспашку.
Теперь перед Мэтью встал опасный выбор: выскочить наружу с риском попасть в лапы поджидающего за дверью Хэзелтона или остаться там, где лежал? Он выбрал второй вариант и воспользовался паузой для того, чтобы поглубже зарыться в унавоженную солому.
Через пару минут явился Хэзелтон с зажженным фонарем, стекло которого, впрочем, настолько закоптилось, что как источник света его можно было не принимать в расчет. Если фонарь не очень испугал Мэтью, то этого нельзя было сказать о топорике в правой руке Хэзелтона.
Мэтью сделал глубокий вдох и беззвучно выдохнул, притаившись под покровом из соломы и навоза. Хэзелтон, пошатываясь, начал обход сарая. Тусклый фонарь он держал перед собой, а руку с топором занес в готовности раскроить вражеский череп. Он пнул ближайшую кучу соломы с такой силой, что мог бы сломать ребра Мэтью, подвернись он под этот удар. Затем, изрыгая проклятья, Хэзелтон еще и потоптался на разворошенной соломе. Сделав передышку, он поднял фонарь над головой. Сквозь прикрывающую лицо солому Мэтью разглядел отблеск чахлого свечного огонька в глазах кузнеца и убедился, что тот смотрит в его сторону.
«Лежи тихо! — скомандовал себе Мэтью. — Не шевелись, ради Бога!»
И ради целостности своего черепа, мог бы добавить он.
Хэзелтон двинулся прямиком к укрытию Мэтью, топая тяжелыми сапогами. С ужасом осознав, что еще через пару мгновений он попадет под эти сапоги, Мэтью приготовился к броску. Если он резко вскочит с громким воплем и визгом, это может потрясти Хэзелтона, который подастся назад или как минимум оторопеет и промахнется первым ударом.
Мэтью напрягся. Еще пара шагов, и кузнец на него наступит.
И вдруг: хрясь!
Хэзелтон замер, стоя по колено в соломе. Затем нагнулся и пошарил рукой внизу. Мэтью знал причину треска — это лопнуло раздавленное стекло фонаря, лежавшего всего в нескольких дюймах от кончиков его пальцев. Инстинктивно Мэтью сжал руку в кулак.
Кузнец обнаружил предмет, на который наступил. Он за ручку поднял фонарь с пола и принялся его разглядывать. Потянулось долгое, зловещее молчание. Мэтью ждал, стиснув зубы, но его выдержка быстро иссякала.
И вдруг Хэзелтон хмыкнул.
— Люси, я нашел этот чертов фонарь! — объявил он. — И ведь хорошая была вещь! Вот же невезуха!
Он с презрением отшвырнул теперь уже негодную находку, и Мэтью догадался, что пьянчуга спутал этот фонарь со своим собственным, ранее куда-то запропастившимся. А ведь сообрази он потрогать еще теплые осколки стекла, дело могло бы принять другой оборот. Но кузнец уже развернулся и побрел по соломе к центру сарая, на голый земляной пол, дав Мэтью перевести дух после того, как он чуть-чуть не попался.
Но, как говорят, «чуть-чуть» не считается. Мэтью начал дышать свободнее, но вздохнуть полной грудью он смог бы лишь после ухода Хэзелтона. И тут его, под стать удару обухом топора по лбу, огорошила новая мысль: если Хэзелтон уйдет и запрет дверь снаружи, он окажется в западне. А когда хозяин вернется — на рассвете или позднее, — встречи с ним все равно избежать не удастся! Лучше удрать сейчас, пока есть возможность, подумал Мэтью. Однако бегство затрудняли эти залежи соломы. То, что сейчас послужило ему укрытием, потом могло стать серьезной помехой.
Между тем его внимание вновь переключилось на кузнеца, который повесил фонарь на вбитый в стену колышек рядом с дальним стойлом и обратился к лошади — судя по всему, его любимице.
— Моя милая Люси! — говорил он заплетающимся языком. — Моя славная, прекрасная девочка! Ты ведь любишь меня, верно? Да, я знаю, что любишь!
Далее он стал ласково шептать ей в ухо, и хотя Мэтью не мог разобрать слов, ему начало казаться, что эта привязанность выходит за рамки обычной, какую испытывает человек к своей домашней скотине.
Хэзелтон снова появился в поле его зрения, воткнул топор в дверной косяк и затворил дверь. А когда повернулся, его лицо влажно лоснилось, а устремленные на Люси глаза как будто утонули в темно-фиолетовых впадинах.
— Моя прелестница, — произнес Хэзелтон с улыбочкой, которую трудно было назвать иначе как блудливой.
У Мэтью по спине пробежал холодок. Он уже начал догадываться о намерениях кузнеца.
Хэзелтон вошел в стойло.
— Милая Люси, — бормотал он. — Моя милая, славная Люси. Ну же, тише, тише!
Мэтью осторожно поднял голову, продолжая наблюдать за действиями кузнеца. Фонарь светил слабо, и обзор Мэтью был ограничен, но он понял, что кузнец выводит кобылу из стойла и разворачивает ее задом ко входу. Потом Хэзелтон, все с тем же пьяным лепетом, просунул голову и шею Люси в хомут станка, какие используют для удерживания лошадей при подковке. Зафиксировав хомут, он тем самым надежно ее обездвижил.