— Нет, еще не кончено! Я же говорю, что нашел…
— Допустим, вы кое-что нашли и это может что-то значить, — сказала Рейчел. — И вы можете исследовать это еще хоть целый год после ближайшего понедельника, но я уже не стремлюсь на свободу, Мэтью. Меня скоро сожгут, и я должна… провести остаток времени в молитвах и приготовлении к этому. — Она взглянула на столб солнечного света из люка в крыше и на кусочек лазурного, безоблачного неба вверху. — Когда они придут за мной… я буду напугана, но они не должны этого заметить. Ни Грин, ни Пейн… и ни в коем случае Бидвелл. Я не могу себе позволить рыдания, крики и корчи. Не хочу, чтобы они потом сидели в таверне Ван Ганди и похвалялись тем, как меня сломили. Чтобы они под звон бокалов со смехом вспоминали, как я умоляла их о пощаде. Этого удовольствия я им не доставлю. Если есть Господь на Небесах, Он в утро казни наложит печать на мои уста. Они могут посадить меня в клетку, раздеть донага, обмазать грязью и назвать ведьмой… но им не превратить меня в испуганно вопящее животное. Даже на костре. — Она снова встретилась глазами с Мэтью. — У меня есть лишь одна просьба. Вы готовы ее исполнить?
— Если это будет в моих силах.
— Вполне. Я прошу вас уйти и впредь здесь не появляться.
Мэтью ожидал чего угодно, но только не этого, и потому ее слова отозвались резкой болью — и шоком — как внезапная пощечина.
Рейчел смотрела на него, дожидаясь ответа. Когда такового не последовало, она сказала:
— Это больше чем просьба, я этого требую. Хочу, чтобы вы покинули это место и забыли о нем. Как я уже сказала: возвращайтесь к своей прежней жизни.
Он никак не мог собраться с мыслями для ответа. Рейчел сделала еще пару шагов вперед и дотронулась до его руки, сжимавшей железный прут.
— Спасибо за вашу веру в меня, — сказала она, приблизив к нему лицо. — Спасибо за то, что меня выслушали. Но теперь все кончено. Прошу вас, поймите и примите это.
К Мэтью вернулся голос, хотя и еле слышный.
— Как я смогу жить прежней жизнью, зная, что свершилась такая несправедливость?
Она слабо, печально улыбнулась:
— Несправедливости случаются повсюду каждый день. Такова наша жизнь. Если вы до сих пор не усвоили эту простую истину, значит вы гораздо хуже понимаете суть этого мира, чем я думала.
Она вздохнула, и ее пальцы соскользнули с руки Мэтью.
— Уходите, Мэтью. Вы сделали все, что могли.
— Нет, еще не все.
— Вы сделали все. Если вам нужно освободиться от каких-то воображаемых обязательств передо мной… то вот… — Рейчел взмахнула рукой перед его лицом. — Я вас освобождаю.
— Я не могу просто так уйти отсюда, — сказал он.
— У вас нет выбора.
Она снова посмотрела ему в глаза.
— Уйдите, сейчас же. Оставьте меня одну.
Она развернулась и пошла обратно к скамье.
— Я все равно не сдамся, — заявил Мэтью. — Вы можете сдаться… но я все равно так не поступлю, клянусь.
Рейчел села, наклонилась над ведерком с водой, зачерпнула пригоршню и поднесла ее ко рту.
— Я не сдамся, — повторил он. — Вы меня слышите?
Она накинула на голову капюшон, спрятав под ним лицо, и снова замкнулась в себе. Мэтью понял, что стоять здесь дальше не имело смысла, ибо Рейчел скрылась в убежище, доступном лишь ей одной. Вероятно, это было место для размышлений — либо воспоминаний о более счастливых временах, — которые помогали ей сохранять рассудок в долгие часы заточения. Он также с горечью осознал, что его общество сейчас лишь тяготит Рейчел. Ей не хотелось отвлекаться от внутреннего диалога со Смертью.
Да, пора было уходить. Однако он мешкал, глядя на застывшую в прежней позе узницу. Мэтью надеялся услышать в свой адрес еще хоть несколько слов, но она молчала. Простояв так с минуту, он направился к двери. Рейчел не шевельнулась и не издала ни звука. Он открыл было рот с намерением снова заговорить, но не нашел подходящих слов. Единственным подходящим казалось слово «прощайте», но произнести его не повернулся язык. И он просто вышел на улицу, под это немилосердное солнце.
Почти сразу же он уловил запах обугленной древесины, а еще чуть погодя остановился перед грудой почерневших останков, по которым вряд ли можно было определить, что здесь когда-то находилась именно школа. Все четыре стены сгорели, крыша провалилась внутрь. Интересно, осталась ли где-то на пепелище проволочная ручка от того самого ведра?
Мэтью чуть было не рассказал Рейчел о своих открытиях прошлой ночи, но решил не делать этого по той же причине, по какой скрыл информацию от Бидвелла: до поры до времени лучше было держать этот секрет при себе. Сначала нужно было выяснить, зачем Уинстон тайком получал «адский огонь» из Чарльз-Тауна и с его помощью уничтожал мечту Бидвелла. Кроме того, он рассчитывал получить от Уинстона дополнительные сведения — конечно, если он захочет их предоставить, — о самозваном землемере, посещавшем Фаунт-Ройал. Таким образом, его задача на это утро была ясна: найти Эдварда Уинстона.
У первого же встречного — фермера с корзиной лущеной кукурузы и дымящейся трубкой в зубах — он справился о жилище Уинстона и узнал, что таковое находится на улице Гармонии, по соседству с кладбищем. Туда он и направился, ускорив шаг.
Дом стоял на расстоянии броска камня от первого ряда надгробий. Мэтью отметил закрытые ставни, что намекало на вероятное отсутствие хозяина. Здание никак нельзя было назвать просторным: комнаты две-три, не больше. Когда-то дом был побелен известью, но с тех пор побелка местами сошла, придав стенам неопрятную пятнистость. В отличие от особняка Бидвелла и некоторых добротно построенных фермерских домов, жилище Уинстона производило впечатление времянки, под стать лачугам невольничьего квартала. Пройдя по дорожке из утрамбованного песка и дробленых ракушек, Мэтью громко постучал в дверь.
Ждать пришлось недолго.
— Кто там? — прозвучал изнутри сердитый и не очень внятный голос Уинстона.
— Это Мэтью Корбетт. Можно с вами поговорить?
— На какую тему? — На сей раз он явно сделал над собой усилие, чтобы говорить более членораздельно. — О ведьме?
— Нет, сэр. О землемере, который приезжал в Фаунт-Ройал четыре года назад.
Из-за двери не донеслось ни звука.
— Я хотел узнать, что вы о нем помните.
— Я… не припоминаю такого человека. А теперь, извините… мне нужно заняться бухгалтерией.
Мэтью усомнился в том, что у него сейчас были иные занятия, кроме пьянства и планирования новых поджогов.
— У меня также есть информация касательно Рейчел Ховарт. Не хотите взглянуть на приговор, вынесенный судьей? Я только что зачитал его осужденной.
В тот же миг лязгнул отпираемый засов. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, так что полоска солнечного света проникла внутрь и легла на осунувшееся, небритое лицо Уинстона.
— Приговор? — спросил он, щурясь от яркого света. — Он у вас с собой?
— Да. — Мэтью показал документ. — Могу я войти?
Уинстон медлил, но Мэтью понимал, что ставки в этой игре уже сделаны. Дверь отворилась достаточно широко, чтобы пропустить его внутрь, и тотчас захлопнулась у него за спиной.
В небольшой передней комнате на плетеном столике горели две свечи. Рядом со свечами и непосредственно перед скамейкой, с которой только что поднялся Уинстон, расположились квадратная бутыль синего стекла и кружка. Вплоть до этой минуты Мэтью считал Уинстона — судя по неизменно опрятному виду и вежливым манерам — воплощением строгой деловитости и тут вдруг узрел нечто прямо противоположное.
В этой комнате стошнило бы даже свинью. По полу были разбросаны грязные рубашки, чулки и бриджи, подобрать которые Уинстон не удосужился. Запах сырой и засаленной верхней одежды — в сочетании с телесными ароматами от некоторых предметов нижнего белья — никак нельзя было назвать приятным. Помимо этого, пол засоряли скомканные листы бумаги, рассыпанный табак, обломки глиняной курительной трубки, несколько книг с почти оторванными переплетами и прочий хлам, которому давно пора было перекочевать отсюда в мусорную яму. Даже маленький узкий очаг был почти до отказа забит холодными углями и всякой несгоревшей дрянью. Словом, не было бы большим преувеличением назвать эту комнату обычной свалкой, и Мэтью с содроганием представил себе, что скрывается за дверью спальни. Воняющее серой ведро с «адским огнем» могло оказаться наименее противным среди всего прочего.
Чуть в стороне стоял письменный стол, уже возвращенный Уинстоном из тюремной камеры. Теперь Мэтью понял, почему он был столь тщательно вычищен, когда Уинстон привозил его в тюрьму, ибо сейчас столешницу покрывала мешанина из смятых и заляпанных чернилами бумаг, свечных огарков и беспорядочно сваленных гроссбухов. Удивительно, как Уинстон вообще находил в этом крысином логове чистый лист бумаги и непролитую чернильницу. Краткий, но весьма содержательный осмотр помещения навел Мэтью на мысль, что Уинстон не зря вел все дела с Бидвеллом только в его особняке, не желая показывать работодателю состояние своего жилища — по-видимому, отражавшее и состояние ума жильца.
Тем временем Уинстон наполнил свою кружку жидкостью из синей бутыли. Из одежды на нем была только длинная серая ночная рубашка со множеством неровных заплаток и мелких прожженных дырочек, свидетельствовавших о том, что его способность держать под контролем огонь не распространялась на раскуренную трубку.
— Стало быть, приговор вынесен? — уточнил Уинстон и приложился к сосуду с веселящим напитком — крепким сидром или ромом, по прикидке Мэтью.
— Разверните его вот здесь.
Мэтью так и сделал, но при этом не убрал руку с документа, поскольку нес за него ответственность. Уинстон склонился над бумагой, разбирая витиеватый секретарский почерк.
— Что ж, никаких сюрпризов. Значит, ее сожгут в понедельник?
— Да.
— Давно пора. Ее надо было отправить на костер еще месяц назад, так было бы лучше для всех нас.
Мэтью свернул документ и брезгливо оглядел окружающий беспорядок.