Вудворда он застал спящим, что было, пожалуй, к лучшему. Лицо его покрывали блестящие бусинки пота, и Мэтью ощутил сильный жар еще до того, как прикоснулся к его лбу.
Судья пошевелился и открыл рот, хотя его веки оставались опущенными.
— Больно… — произнес он страдальческим шепотом. — Анна… ему больно…
Мэтью отнял руку от его лба. Кончики пальцев жгло так, будто он подносил их к раскаленному горну. Положив документ на комод, Мэтью забрал коробку с протоколами, чтобы вечером продолжить их изучение. А до вечера у него еще были другие дела. Он зашел в свою комнату, положил коробку на прикроватный столик, сполоснул лицо над тазиком для бритья и, освежившись таким образом, снова покинул здание.
К этому времени уже вовсю распогодилось. Безоблачное небо было ярко-голубым, солнце пригревало все сильнее. С запада дул легкий бриз, принося ароматы жимолости, сосновой смолы и влажного перегноя. Сейчас было бы славно разлечься на травке у источника и наслаждаться теплом, чему и предавались некоторые горожане, однако его ждало дело, не оставлявшее времени для простых радостей и удовольствий.
Продвигаясь по улице Усердия, — которую он успел неплохо изучить, — Мэтью не мог обойти стороной лагерь Исхода Иерусалима. Еще на дальних подступах к лагерю до него донеслись громовые раскаты очередной проповеди. Оставалось лишь удивляться тому, что над этим кварталом Фаунт-Ройала благоуханный бриз еще не превратился в зловонный смерч. Сестра проповедника (Мэтью не знал, что подразумевалось под этим термином: кровное родство или непристойное «покровительство») стирала одежду в лохани рядом с фургоном, а молодой племянник (тут Мэтью предпочел воздержаться даже от мысленных комментариев) растянулся на лоскутном одеяле в тени неподалеку, лениво обрывая лепестки с желтого цветка и отбрасывая их в сторону. Зато пастырь в своем черном облачении трудился, не жалея сил. Взобравшись на перевернутый ящик в качестве трибуны, он ораторствовал и жестикулировал перед угрюмой паствой, состоявшей из двух мужчин и одной женщины.
Мэтью шел вперед и смотрел себе под ноги в надежде проскользнуть мимо, не попадая в поле зрения Иерусалима, хотя и понимал, что это невозможно.
— Ага! — грянул глас, грозящий расколоть небеса. — Вот шествует грешник! Вот он! Узрите его все! Узрите его крадущимся аки тать в нощи, и это при ярком свете дня!
То, что Иерусалим назвал «крадущимся», Мэтью определил бы словами «ускорившим шаг». Разумнее было не задерживаться для ответа на выпад пастыря и тем самым не провоцировать бурный поток проклятий со стороны этого лжеправедного ублюдка. Посему он продолжил движение прежним курсом, хотя Иерусалим и разразился воплями, от которых у Мэтью кровь закипела в жилах.
— Узрите его и знайте, что пред вами новая утеха в постели ведьмы! Иль вам не ведома сия постыдная правда? Увы, она столь же явственна, как начертания Господни в душе праведника! Сей греховодник посмел поднять руку на меня — ударить меня, истину говорю вам! — защищая блудодейную колдунью, кою он так пылко возжелал спасти! И не только спасти! Ежели бы добродетельной пастве были ведомы все его нечестивые помыслы о той темной блуднице, вы бы пали ниц и начали биться оземь, как в безумном исступлении! Он жаждет сжимать ее плоть своими руками, жаждет ее разверстых уст для своих мерзостных услад, жаждет всех отверстий ее тела для утоления своей козлиной похоти! И вот идет он, сей зверь, ослепленный пороком, спешит избегнуть слова Господня, ибо сияние правды жжет грешные очи и открывает взору путь к вечной погибели, им избранный!
В ту минуту Мэтью готов был избрать любой путь, лишь бы он уводил подальше от Исхода Иерусалима. А когда истошные вопли пастыря наконец-то стихли у него за спиной, Мэтью пришло в голову, что добродетельная паства, пожалуй, раскошелилась бы еще на несколько монет, чтобы узнать побольше о срамных отверстиях, сосудах греха и козлиной похоти, каковая тема, скорее всего, и завлекла слушателей на сегодняшнюю проповедь. Спору нет, Иерусалим отлично умел распалять их воображение. Но пока не настало время — к его вящему ужасу — возвращаться той же дорогой, надо было сосредоточиться на поиске жилища крысолова.
Он проследовал мимо дома Гамильтонов и дома Вайолет, а потом вдоль большого, заросшего сорняками поля в окружении полусгнившей изгороди. Далее был участок, владелец которого в свое время попытался вырастить яблоневый сад, а ныне жалкие кривые деревца, казалось, взывали к милосердию топора. По другую сторону улицы Усердия, на такой же захиревшей плантации, смертельно больные деревья роняли последние листья, испещренные коричневыми и охряными разводами. В этой части Фаунт-Ройала так же ярко сияло солнце, но счастливого пробуждения природы не наблюдалось.
Теперь Мэтью увидел, как сильно пострадали сады Бидвелла за долгий период грозовых бурь. Скудная песчаная почва была смыта ливнями до такой степени, что у многих деревьев оголенные корни теперь были длиннее уцелевших ветвей, которые корчились и покрывались уродливыми наростами в тщетной попытке дотянуться до солнечного света. Тут и там на них виднелись какие-то бугорчатые образования, но они больше напоминали сгустки зеленой плесени, чем съедобные плоды. Этот пейзаж с погибающими угодьями простирался вдаль как иллюстрация грядущей адской жатвы, и Мэтью было нетрудно понять, почему Бидвелл и прочие горожане объясняли эту катастрофу не естественными причинами, а неким демоническим вмешательством.
Продолжая свой путь вдоль обреченных плантаций, он задумался о том, что, помимо разрушительного потопа, свою роль здесь могли сыграть климат и почва, не подходящие для культур, которые пытался выращивать Бидвелл. Конечно, Бидвелл хотел производить то, что приносило бы ему доход и вызвало бы интерес в метрополии, однако те же яблони, к примеру, могли просто не прижиться в этой болотной сырости. То же касалось и прочих деревьев, заплесневелые плоды которых он так и не распознал. Не исключено, что в Фаунт-Ройале смогут давать хороший урожай какие-то другие культуры, если Бидвелл проконсультируется по этому поводу с профессиональным ботаником. Однако такой специалист затребовал бы немалую сумму за консультацию, тогда как Бидвелл, если верить Уинстону (а Мэтью не видел причин сомневаться в его словах), был скупердяем во всем, кроме расходов на самого себя. Посему хозяину Фаунт-Ройала было удобнее считать себя великим знатоком агрономии точно так же, как он считал себя великим корабелом.
Наконец Мэтью добрался до последнего строения на улице Усердия, за которым уже маячил крепостной частокол.
Если крысолов поставил себе целью отвадить любых гостей, то еще более пригодным для этого жилищем могла бы стать только землянка с перекрытием из жердей и глины. По сравнению с его домом — если он вообще заслуживал называться таковым — хижина Уинстона казалась чем-то вроде особняка Бидвелла. Вольготно разросшийся кустарник почти скрывал это строение от посторонних глаз. Серые дощатые стены были увиты плющом, который вдобавок заполонил и крышу, а некрашеные ставни на четырех окошках прогнили и растрескались. Мэтью невольно подивился тому, что дождь и ветер до сих пор не стерли сию жалкую обитель с лица земли.
Он направился ко входу через подобие дворика, покрытого еще не подсохшей, предательски скользкой грязью. Над самой дверью Линч повесил на кожаных шнурках три скелета большущих крыс, тем самым, видимо, обозначив свой род занятий для внешнего мира — то есть для отдельных представителей этого самого мира, которых могла сюда занести нелегкая. Или, может, эти три крысы в свое время оказали ему настолько серьезное сопротивление, что Линч решил поместить их здесь в качестве охотничьих трофеев. Мэтью преодолел брезгливость, сжал кулак и постучал в дверь.
Он подождал; ответа не было. Мэтью постучал снова и вдобавок подал голос:
— Мистер Линч, можно с вами поговорить?
Все та же тишина в ответ. Крысолов куда-то отлучился и, может статься, как раз сейчас потчевал своим зельем очередную длиннохвостую милашку или красавчика.
Мэтью проделал долгий путь, чтобы с ним повидаться, и повторять этот поход в другое время у него не было никакого желания. Конечно, можно подождать Линча здесь, подумал он, но кто же знает, когда он вернется? Он постучал еще раз, просто для проформы, а затем положил руку на примитивный дверной запор. Помедлил, взывая к своим моральным принципам: позволят ли они проникнуть в чужой дом без ведома хозяина?
Убрав руку со щеколды, Мэтью сделал пару шагов назад, подбоченился и оглядел дверь. Как поступить в этом случае? Он посмотрел вдоль улицы Усердия, по которой сюда пришел. Ни единой живой души в поле зрения. Конечно, правильным поступком будет уйти и повторить свой визит позднее. Однако необходимость… не всегда идет рука об руку с правильностью.
При всем том ему совсем не хотелось проникать в логово Линча. Если и были на свете жилища, насквозь провонявшие дохлой крысятиной, то именно здесь он мог ожидать чего-то подобного. Да и крысиные скелеты над дверью не обещали приятного зрелища внутри. Мэтью вновь оглядел улицу Усердия. Все то же запустение. Как ни крути, а для осмотра дома крысолова этот момент был самым подходящим.
Он сделал глубокий вдох. Незаконно проникнуть в жилище — это не то что забраться в чужой сарай… или разница не так уж велика? Он предпочел не вдаваться в размышления на эту тему.
Торопливо, пока не передумал, Мэтью поднял щеколду и распахнул дверь. Она открылась легко и без скрипа — дверные петли были хорошо смазаны. И при свете солнца, проникшем в дом, ему открылась донельзя странная картина.
Он стоял на пороге, оглядывая помещение и гадая, не подводят ли его органы чувств. Или, может, исказились его представления о порядке? Озадаченный этим открытием, он вошел внутрь, и тут его любопытство разгорелось уже не на шутку.
Он увидел письменный стол, лежанку, очаг, полку с кухонными принадлежностями, кресло и рядом с ним стол, на котором стояла лампа. Тут же было с полдюжины