— Горе… — повторил Пейн. У него под глазами залегли темные тени, а лицо в считаные секунды осунулось и теперь выглядело постаревшим лет на пять.
— Да, — сказал он, — горе.
Доктор снял пятую банку, на сей раз довольно небрежно, и Вудворд вздрогнул сильнее.
— Я должен… рассказать о своей жене, — начал Пейн, повернувшись лицом к окну. — У нее действительно были конвульсии, но никак не связанные с чумой. Нет. — Он покачал головой. — Ее убил голод. Голод… и безысходное отчаяние. Мы тогда были очень молоды. И очень бедны. У нас была маленькая дочь, также болевшая. А я помутился рассудком… и потерял надежду.
Все молчали. Даже судья, блуждавший мыслями в тумане и уже почти бредивший, почувствовал, что Пейн сбросил свою обычную маску невозмутимости, под которой скрывалось кровоточащее и надломленное нутро.
— Кажется, я все понял, — изрек Пейн, и это странное заявление стало для Мэтью еще одной загадкой. — Мне… нет оправдания… но должен сказать вам… всем вам… что я не замышлял того… что получилось в результате. Как уже было сказано… я был молод, порывист… и сам не свой от страха. Моя жена и ребенок нуждались в еде и лекарствах. А у меня не было ничего… кроме навыков, которые я приобрел, охотясь на всяких головорезов.
Он сделал паузу, в ходе которой доктор Шилдс внимательно разглядывал шестую банку-присоску, не пытаясь ее снять.
— Не я сделал первый выстрел, — продолжил Пейн устало, тяжелым голосом. — Сначала ранили меня. В ногу. Но вы это, наверно, уже знаете. Как меня учили опытные люди… старые морские волки… если на тебя направлено оружие — пистолет или рапира, — надо стрелять или бить в ответ немедля и насмерть. Таковым было наше кредо, и оно помогло нам — большинству из нас — остаться в живых. Это стало естественной реакцией, которую я приобрел, когда у меня на глазах умирали другие, захлебываясь собственной кровью. Вот почему я не смог — просто не смог — пощадить Квентина Саммерса на нашей с ним дуэли. Обученный жить по волчьим законам никогда не уживется с овцами. Особенно… если его подстегивают голод и нужда… и в его дверь стучится призрак смерти.
Любопытство Мэтью разгорелось из костерка в настоящий пожар, и ему очень хотелось узнать, о чем конкретно ведет речь Пейн, но было что-то почти сакральное в самом этом моменте откровения, когда гордец смирил свою гордыню, чувствуя необходимость покаяться в прошлых грехах и — быть может — обрести покой. Потому Мэтью счел неуместным прерывать вопросами человека, с таким надрывом изливающего душу.
Пейн приблизился к окну и поглядел на испещренный огоньками город. На улице Усердия два костра на некотором удалении друг от друга отмечали места стоянок Исхода Иерусалима и новоприбывших лицедеев. Теплый ночной ветерок доносил смех и музыку из таверны Ван Ганди.
— Мои поздравления, — сказал Пейн, не поворачивая головы. — Полагаю, по этой ране вы меня и выследили?
Доктор Шилдс наконец-то избавил почерневшую плоть пациента от шестой банки, спрятав последнюю в сумку вместе с лавровым корнем. Затем он принялся неторопливо и методично застегивать сумку на все пуговички и петли.
— Вы не намерены мне отвечать? — спросил Пейн. — Или это такая пытка молчанием?
— Я думаю, — произнес доктор со скрежетом в голосе, — что вам самое время уйти.
— Уйти? Что за игру вы затеяли?
— Никаких игр. Уверяю вас… никаких игр. — Шилдс потрогал пальцем один из отвратительных черных волдырей на спине Вудворда. — Ну вот, вполне затвердело. Мы оттянули кровь от внутренних органов, видите? — Он быстро взглянул на Мэтью. — Эта процедура дает очищающий эффект, и к утру состояние судьи должно улучшиться.
— А если оно не улучшится? — спросил Мэтью.
— Если нет… мы перейдем к новому этапу.
— А именно?
— Повторим процедуру с банками, — сказал Шилдс, — а после того вскроем кровяные пузыри.
Мэтью тотчас пожалел о заданном вопросе. Ему стало дурно при одной лишь мысли о том, как эти вздутия будут рассекаться ланцетом.
Шилдс оправил ночную рубашку судьи.
— Этой ночью вам придется спать на животе, Айзек. Понимаю, это очень неудобно, однако иначе нельзя.
— Как-нибудь справлюсь, — прохрипел Вудворд, уже начиная задремывать.
— Хорошо. Я попрошу миссис Неттлз прислать служанку с холодным компрессом, чтобы снять жар. А утром мы…
— Шилдс, что вы от меня хотите? — прервал его Пейн, на сей раз решившись посмотреть ему в глаза. Лицо и щеки Пейна покрывала испарина.
Доктор поднял брови.
— Я вроде бы ясно выразился, сэр. Я хочу, чтобы вы ушли отсюда.
— То есть все это так и будет тяготить меня до конца жизни?
Шилдс не ответил, но сквозь стекла очков устремил пристальный взгляд на своего визави. И до того тяжким было это безмолвное обвинение, что Пейну пришлось опустить глаза. Затем он быстро повернулся к двери и выскользнул из комнаты на манер волка, с каковым он себя недавно сравнивал, — но уже волка с напрочь отсеченным хвостом.
После его ухода доктор Шилдс протяжно выдохнул воздух, который долго сдерживал в легких.
— М-да… — вымолвил он, тогда как его увеличенные линзами глаза, казалось, еще больше округлились при таком повороте событий. Несколько раз он медленно моргнул, словно пытаясь заодно со зрением прояснить и свое сознание. — Так о чем я говорил? Ах да… утром мы сделаем ему промывание кишечника и наложим новые компрессы. Далее будем действовать по необходимости. — Он вытащил платок из кармана камзола и промокнул свой лоб. — Вам не жарко?
— Нет, сэр, — сказал Мэтью. — Температура здесь вроде нормальная.
И, сочтя этот момент подходящим, тут же спросил:
— Могу я узнать причину вашей размолвки с мистером Пейном?
— Я попрошу миссис Неттлз время от времени заглядывать к судье, — вместо ответа продолжил доктор. — И сами также будьте начеку. Если возникнут осложнения, сразу посылайте за мной.
Он ободряюще положил руку на плечо Вудворда.
— Сейчас я вас оставлю, Айзек. Отдыхайте и не падайте духом. Возможно, завтра мы с вами немного прогуляемся для разминки.
Судья не отозвался, ибо уже спал.
— Спокойной ночи, — сказал Шилдс и, прихватив сумку, вышел из спальни.
Мэтью устремился за ним.
— Одну минуту, сэр! — позвал он в коридоре, однако доктор Шилдс, при всей его тщедушности, вдруг рванул с места в карьер, как призовой скакун. Он уже достиг лестничной площадки, когда Мэтью добавил: — Если вы не скажете сейчас, я это выясню потом.
Реакция на это заявление последовала мгновенно. Доктор Шилдс остановился, сделал резкий разворот и начал стремительно надвигаться на Мэтью, как будто собираясь нанести удар. В марсиански-красном свете коридорной лампы лицо Шилдса обрело демонические черты: лоснящийся испариной подбородок, оскал стиснутых зубов, узкие щелочки вместо глаз. Это был совсем не тот человек, которого Мэтью видел перед собой всего несколько секунд назад. В довершение этой трансформации доктор одной рукой сцапал Мэтью за грудки и больно припечатал его к стене коридора.
— Слушай меня внимательно! — прошипел Шилдс и усилил хватку, сминая ткань рубашки. — Ты не имеешь никакого — повторяю, никакого — права вмешиваться в мои дела! То, что произошло здесь между мной и Пейном, касается только его и меня. Никого больше. И уж точно не тебя. Ты все понял, юнец?
Для убедительности он яростно встряхнул Мэтью.
— Отвечай!
Мэтью был на голову выше доктора, но не оказал сопротивления, парализованный страхом.
— Да, сэр, — ответил он. — Я вас понял.
— Надеюсь, что так, иначе ты больно пожалеешь, видит Бог!
Шилдс продержал его прижатым к стене еще несколько секунд, — показавшихся Мэтью вечностью, — а затем рука доктора разжалась. Больше не сказав ни слова, Шилдс оставил его и начал спускаться по лестнице.
Мэтью был совершенно сбит с толку, но еще больше он был напуган. Этот эскулап, судя по его зверским ухваткам, годился в родные братья Уиллу Шоукомбу. Расправив смятую рубашку и немного успокоившись, Мэтью пришел к заключению, что между Шилдсом и Пейном назрел нешуточный конфликт — агрессивная выходка доктора показала, что он находится на грани нервного срыва. Но какая может быть связь между ранами, оружием и покойной женой Пейна? Вспомнились слова последнего: «Полагаю, по этой ране вы меня и выследили?»
В чем бы ни состояла проблема, ее корни крылись в прошлом Пейна, каковое сейчас представлялось еще более темным, чем он думал ранее. Но Мэтью уже столкнулся с таким количеством головоломок, осложняющих дело Рейчел Ховарт, а времени на разгадывание было так мало, что на их фоне эта новая загадка выглядела чем-то второстепенным. Он не считал, что распря между этими мужчинами как-то связана с Рейчел, в отличие, например, от несомненно имеющего такую связь пения Гвинетта Линча в темноте дома Гамильтонов, когда Сатана через Вайолет Адамс передавал горожанам свой ультиматум.
Поэтому, как бы он ни хотел узнать больше о предыстории сегодняшнего противостояния, нехватка времени заставляла сосредоточиться на доказательстве невиновности Рейчел, не встревая в междоусобицы местных старожилов. По крайней мере, пока.
Он вернулся в спальню судьи и там подождал служанку с компрессом. Поблагодарив и отослав ее прочь, Мэтью сам приложил пропитанную холодной водой ткань к лицу и шее больного — именно в этих местах жар ощущался особенно сильно. После этого он спустился на первый этаж, где застал миссис Неттлз закрывающей ставни на ночь. Он попросил чая с печеньем, вскоре получив то и другое на подносе. Пользуясь случаем, он попытался узнать побольше о Линче, но, по словам миссис Неттлз, крысолов был нелюдим и считался здесь вроде как изгоем из-за своего рода занятий (при всем том очень нужного общине). Как бы между прочим Мэтью спросил и о том, не замечала ли миссис Неттлз какого-то напряжения между доктором Шилдсом и Николасом Пейном, а если да, то не известна ли ей причина этого.
Миссис Неттлз сказала, что ей ничего не известно о неладах между ними, хотя добрый доктор и впрямь весьма прохладно относится к мистеру Пейну, особенно если сравнивать с его дружелюбным отношением к мистеру Уинстону и мистеру Бидвеллу. От нее не ускользнуло, что доктору как будто непри