Над всем витал дух старины и мистерии. Музей редкостей? Антикварная лавка? Капище идолопоклонника? Вадим затруднился бы подобрать точное определение этой келье, если бы не знал ее истинное назначение.
— Присаживайтесь, — пригласил Барченко и первым опустился на сафьяновый диванчик, что стоял у зашторенного окна.
Вадим сел. Барченко закурил свою любимую пенковую трубку, по кабинету поплыли сизые облака табачного дыма.
— А я ведь подозревал, Вадим Сергеевич, что вы бывали на Крайнем Севере. Потому и пригласил вас на этот просмотр.
— Подозревали? На каком основании?
— Амулетик ваш подсказал. — Александр Васильевич показал коричневым ногтем на шелковый шнурок, который выглядывал из-за отворота сатиновой рубахи, выданной Вадиму на новой работе вместе с комплектом прочего нательного белья. — Презанятная штукенция, доложу я вам. Православные на шее крестик носят, большевики ничего, а вы — эвона какой оберег. Языческий.
Вадим вытянул из-под рубахи слюдяную пластинку, вставленную в овал из желтой кости. Слюда в размытых отблесках свечей, горевших в высоких шандалах по углам кабинета, переливалась всеми цветами радуги, а на обороте костяного овала зоркий глаз разобрал бы процарапанные острым тонким орудием письмена наподобие скандинавских рун.
— Кость оленья, — определил Барченко, — а слюда такая встречается за Полярным кругом. И руны близки к норвежским. Боюсь попасть впросак, но по отдельным знакомым мне начертаниям могу сказать, что это заговор от бед и напастей. Откуда у вас этот раритет?
Вадим затруднился с ответом. Сколько он помнил, амулет всегда находился при нем — и в годы подземного заключения, и, естественно, в последующие недели. Барченко увидел этот предмет, когда заглянул на медосмотр, который Вадим проходил перед трудоустройством в особую группу. Увидел, но комментарии придержал до настоящего момента.
— Не помните? — Александр Васильевич пыхнул трубкой. — Я так и знал. Жалко… Работа ручная, талисман не в магазине куплен. Возможно, это ниточка к вашему прошлому, но сейчас ее бесполезно тянуть — конца не видно. — Он повертелся, чтобы удобнее устроиться на продавленном диване, из чего Вадим заключил, что самая важная часть беседы еще впереди. — Ладно, спрячьте вашу ладанку — авось она свою роль еще сыграет… А теперь давайте обсудим то, что мы с вами зрели на пленке. Наличествует у вас какое-нибудь мнение?
— Не думаю, что я компетентен, — заговорил Вадим, гадая, куда клонит высокомудрый курильщик. — Случай кратковременного помешательства или что-то в этом духе. По-другому не истолковать.
— Повторюсь: Бехтерев и его подручные не обнаружили у бедолаги никаких признаков полоумия, а они на этом собаку съели. И опять же — откуда силушка былинная? Это к симптомам душевной болезни не припишешь.
— Мне вчера попалась старая подшивка «Неврологического вестника», там была статья о проявлениях необычайной силы у некоторых безумцев…
— Нет, нет! — не дал договорить Александр Васильевич и замахал вынутой изо рта трубкой, от которой зазмеился длинный духовитый шлейф. — Разве вы не видите, что это совсем другое?
— Что же это? — спросил Вадим. — Вы-то сами знаете ответ?
— По крайней мере, догадываюсь… Подайте-ка мне вон ту книжицу с третьей полки. Нет, не эту… ту, что рядом, в деревянном переплете.
Вадим снял с полки тяжеленную глыбу, заключенную вместо обложки в отполированные тысячью рук дощечки. На передней крышке было вырезано заглавие: «Записки думного дьяка Алая Михалкова, присовокупленные к писцовой книге о Кольских луках».
— Дайте сюда. — Александр Васильевич взял у Вадима книгу, благоговейно раскрыл ее на середине, перевернул пяток страниц. — Продувная бестия был этот Алай Михалков… Направили его в начале семнадцатого века вместе с подьячим Мартемьяновым в Кольский уезд, тяглое население переписывать. А он, не будь дурак, стал у мнихов Печенгского монастыря и у посадских мзду вымогать, в обмен обещал размер их угодий занизить, чтоб, значит, с них подати меньше брали. А тем, кто отказывался, наоборот, завышал… Но мы сейчас не об этом. Вот! — Найдя нужную страницу, Барченко повел пальцем по строчкам. — Покуда Алай писцовую книгу составлял, компаньон его Мартемьянов вел что-то вроде дневника, куда записывал разные разности… Слушайте! — И, сдвинув очки на кончик носа, он стал нараспев читать: — «Приключился намедни жах. Лопин из местных, по прозванию Харьяг, впал внезапу в неистовство, зачал каменцы тяжкия в небеса метать, рыки производить утробныя и словесы изрекати, каковых ни един наш толмач уразуметь не мог. Опосля чего, ближних своих помяша изрядно, устремил стопы на север и потонул в болотине. Никто же его остановити не решахуся, ибо стать его плотская такою могутностию налились, что ни единому витязю не пересилить…» Ничего вам не напоминает?
Барченко хитро жмурился на Вадима из-за толстых стекляшек.
— Позвольте! Значит, это явление уже описано?
— Неоднократно. — Барченко захлопнул фолиант и чихнул от поднявшейся пыли. — Есть сведения, что в тысяча семьсот девяносто втором году на промысловой шхуне купца Рыбина занемог цингой его сын Алексей. Плыли они тогда в высоких широтах, в Баренцевом море. Мальчишка уже при смерти лежал, как вдруг северное сияние полыхнуло. И что вы думаете? Этот полумертвый с одра своего вскочил — и бегом на палубу! Матросы его за руки, а он расшвырял всех, как котят, и за борт. Стал грести в сторону полюса, но вода стылая была, конечности холодом сковало, и утоп он, как тот лопин. В прошлом столетии похожий припадок наблюдался сразу у семидесяти казаков, а лет эдак двадцать пять тому назад двое норвежцев убежали по льду, а когда их ловить стали, они зарубили топором штурмана и вырвались…
— Так что же это такое, Александр Васильевич? — допытывался Вадим. — Болезнь?
— Названий сему — легион. — Барченко раскурил погасшую трубку. — Арктическая истерия, меряченье, зов Полярной звезды… Якуты говорят: мэнэрик — то есть «делать странности». Академик Бехтерев относит это состояние к психопатологическим. Проявляется оно по-разному: человек может помимо воли подчиняться приказам извне или копировать действия других людей… При этом он обретает силу невиданную, становится нечувствительным к боли, лезет напролом. Представляете, на что способна толпа, если она поражена таким приступом?
— Боюсь представить… Кто же подвержен этой арктической истерии и чем она вызывается?
— Жертвами в первую голову становятся лопари — аборигены Кольского полуострова. Но не только. Как мы видели, накрыть она может любого, кто заглянет в те места и разгневает тамошних духов. Да-да! Лопари доказывают, что их боги живут в подлунном дворце и зорко бдят оттуда за тем, что творится на грешной земле. И ежели кого-то надобно изъять из земного жития, распахивается оконце, оттуда бьет избранному в темечко луч, который отключает его от окружающего мира… душа втягивается через это оконце в потусторонний резервуар, а телесная оболочка, лишившись главнейшего содержимого, идет себе куролесить…
— Однако душа иногда возвращается…
— Духи — они разборчивы, присмотрятся потщательнее да и поймут, что не тот кувшин опростали. Заполняют его обратно.
Издевается или как? Вадим буравил шефа пристальным взглядом, а тот все попыхивал трубкой и ничем не выдавал своего отношения к рассказываемой бредятине.
— Но вы же не верите во всю эту ересь, правда?
— Я покамест сам не разумею, дражайший Вадим Сергеевич. Вот и уповаю на предстоящую экспедицию…
— Вы отправляетесь в экспедицию?
— Мы, Вадим Сергеевич, мы! Вы, я и проверенные сотрудники нашего департамента. А вы что думали, я просто так, от скуки, перед вами тут битый час распинаюсь? Всю подноготную выложил, секретную съемку показал…
Вадим заелозил на диванчике. Грудь распирало от предчувствия чего-то захватывающего, такого, что разве только на страницах романов Жюля Верна или Брэма Стокера происходит. Вот же вывезла кривая после восьми лет тьмы и одиночества!
— Я по вашему лику вижу, что о согласии вопрошать не надо. — Барченко смежил веки, как довольный котяра, и промурлыкал: — Вот и ладненько! Такой помощник, как вы, нам оченно пригодится.
— А каков маршрут?
Александр Васильевич привстал, уцепил лежавшую на письменном столе карту мира, метра два в длину и не менее полутора в ширину, разостлал, повел концом трубки, как школьной указкой, от Москвы влево и вверх.
— Следите… Сперва едем в Петроград, на этом отрезке сложностей я не предвижу. Засим, запасшись провиантом и снаряжением, движемся через Карелию на Север по Мурманской железной дороге. Повторяем путь Ферсмана и его спутников.
— В каком состоянии дорога?
— В паршивом. Ехать придется долго. На ней и белофинны до сих пор шалят — пару лет назад пять мостов спалили, движение на восемнадцать суток остановилось. Так что предприятие наше не токмо трудное, но и опасное.
— Тогда, может быть, есть смысл отложить его до следующего лета? В Заполярье будет полярный день, светло и не так холодно…
Барченко смел насыпавшуюся на Карельский перешеек табачную труху, свернул карту в рулон.
— Довод весомый, Вадим Сергеевич, но вот в чем загвоздка. Те, кто описывал арктическую истерию, указывают, что приступы случаются преимущественно зимой, в условиях полярной ночи. Да еще и часто при наличии северного сияния. Не берусь судить, насколько важен сей фактор, но пренебрегать им мы не должны. Поскольку природа явления нам еще не открылась, учитывать следует любую мелочь. Или я не прав?
— Правы, — признал Вадим. — Когда отъезд?
— Через два дня.
— Так скоро?
— Подготовка ведется уже месяца три, но вас я в нее не посвящал. Требовалось к вам приглядеться, понять, подходите ли вы для данной миссии.
— И как — подхожу?
— По моему разумению — да. И Чубатюк за вас ручательство дал. Так и рек: зане кто в этом парубке усомнится, тому сусалы набок сворочу. Вы не серчайте, выражается он своеобразно, зато не предаст, хоть на решетке его поджаривай, аки страстотерпца.