Заглянул во вторую вежу, в третью. Везде то же самое. И что обидно, память даже не ворохнулась, не дала подсказки.
Разочарованный, он стоял посреди саамских хижин и не мог смириться с мыслью, что ночной моцион совершен впустую. Перепроверил рассказ Хойко — только и всего. Завтра отряду в Луяввре задерживаться незачем — надо продвигаться прямиком к Сейду. Может быть, там найдутся ответы на загадки, которых с каждым днем все прибавляется?
Вадим поддел шавку: что, довольна? Возвращаемся не солоно хлебавши. Но она, настырная, не захотела признавать поражение, затявкала пуще прежнего. Рассвет еще не скоро, почему бы не проехаться к озеру? Хоть одним глазком глянуть… Для лопарей, как говорил Александр Васильевич, Сейд имеет сакральное значение. Если они и его бросили, то тут ни много ни мало локальный апокалипсис…
Вадим покинул вымершее село и покатил к темневшим поблизу сопкам — точно таким, как в кинохронике, виденной у Барченко. Однако не проехал и версты, как уперся в заграждение из колючей проволоки, натянутой рядами, верхний из которых приходился человеку среднего роста по плечо.
Вот это номер! Заполярные туземцы огородили священное озеро изделием из крупповской стали? Вадим не знал их традиций, но уж больно прогрессивно для людей, живущих первобытнообщинным строем. И опять же непонятно, почему они покинули насиженное селение.
Он обратился в слух. Ни человечьих шагов, ни звериных. Тишина, как в некрополе.
Кто сказал, что за проволоку нельзя? В кармане лежит мандат, дающий право на посещение любых объектов, включая режимные. А тут ни таблички с упреждающей надписью, ни будки с охранником. Просто натянутая посреди тундры колючка. Убрать ее, вот и весь сказ.
Вадим вынул из-под шинели кортик с клеймом Ижевского завода и серпасто-молоткастым вензелем (снабдили такими всех участников экспедиции). Одной рукой в варежке осторожно взялся за ощетинившуюся шипами жилу, а второй, вооруженной клинком, принялся пилить. Изготовленная на совесть проволока поддавалась трудно, Вадим провозился не меньше пяти минут, прежде чем перепилил две верхних струны. Передохнув, принялся за третью. «Быстрее, быстрее! — заливалась лаем шавка. — Чего тянешь?»
Он цыкнул на нее, но она зашлась еще неистовее. Толкала под локоть, зараза, сбивала с ритма. Вадим сдавил колючку сильнее, чем следовало, шипы пронзили рукавицу и воткнулись в ладонь. Но боли от уколов он не почувствовал, потому что его с головы до пят пропорола молния, которая в долю секунды выжгла способность что-либо чувствовать и осознавать. Вадима заколотило, как будто его лупила цепами старательная крестьянская артель. Уже теряя сознание, он дернулся назад, оставил варежку на колючке и опрокинулся навзничь, в им же самим истоптанную крупитчатую кашу.
Дух покинул грешную плоть и умчался в неизведанные космические дали.
Глава VI,знакомящая читателя с представителями малочисленного заполярного народа
Тревогу подняла Адель. Интуиция еще накануне подсказала ей, что Вадим что-то задумал — иначе б не ходил такой смурной, не отводил бы глаз и не отделывался от заманчивых предложений. Рассчитывала, что не вытерпит, заглянет ночью, и тогда, промеж отрадного интима, удастся его расспросить. Не заглянул. Адель промаялась до утра, а когда проснувшийся лагерь ожил, первым чином побежала к палатке, в которой квартировал возлюбленный. Застала там Барченко и Чубатюка, они препирались по поводу того, всем ли отрядом идти в Луявврь или разделиться. Адель спросила, где Вадим, ответа не получила. Барченко не хватился его, поскольку полагал, что он у нее. Узнав, что она не видела Вадима со вчерашнего дня, обеспокоился.
Бегло опросили всех, кто находился в лагере. О Вадиме никто не знал, но наблюдательный, как персонаж Фенимора Купера, Хойко заметил отсутствие одной пары лыж и указал на оттиснувшиеся на снегу полоски, по которым несложно было установить, что Вадим ушел в Ловозеро.
— За каким коловоротом его туда понесло? — изумлялся Чубатюк.
На что Прохор Подберезкин подколодно прошипел:
— А за таким! Пригрели контрика, в… вашу на…
Макар замахнулся рукой-лопатой, чтобы влепить злопыхателю затрещину, но Барченко пресек намечавшуюся драку:
— Прекратите! Только мордобоя нам недоставало… Мы должны узнать, что сталось с Вадимом Сергеевичем. Вероятно, ему нужна наша помощь, а мы тут баталии учиняем, ровно чада неразумные… — Обратился к Хойко: — Можем мы выйти в Ловозеро сию минуту?
— Как скажете, дан далвве даккар. Вы приказываете, я выполняю.
Покладистым он был, охотник из Иоканги.
Александр Васильевич, дорожа каждым мгновением, распорядился не завтракать, собрать палатки и с максимальной быстротой достичь саамского села.
Хойко, как и прежде, шел впереди, хотя теперь от его указаний мало что зависело — путеводной стрелкой служила проложенная Вадимом лыжня. Если бы она прошла мимо Ловозера, Барченко, не колеблясь, последовал бы этим путем, лишь бы отыскать своего сотрудника.
Однако двухполоска привела куда надо — в Луявврь. Цепь вооруженных людей с вещмешками скатилась с пригорка, и перед ней предстали, как вчера перед Вадимом, покинутые лопарские вежи. Их обыскали, безрезультатно.
— Дальше пошел, вон туда, к Сейду, ма аднин ай сэмма! — Хойко вытянул палку, наподобие жезла уличного регулировщика. — Плохо. По ночам к священному озеру ходить опасно.
— Почему?
— Куйва не любит, гувте ману вурас.
— Кто такой Куйва? — Александр Васильевич пролистнул записную книжку. — Ферсман пишет: герой мифов, злой титан, напавший на саамов. Убил десять или двадцать человек, но был поражен небесным громом и превратился в рисунок на скале… Мы видели его в хронике!
— Точно так: злой, огромный, чуввут герккама… Боги загнали его душу в сопку, но она иногда выходит оттуда, обходит вокруг Сейда, подстерегает чужих…
— Басни, — констатировал Аристидис.
— Не веришь? — укоризненно посмотрел на него Хойко. — А саамы верят. Недавно до нашей станции слух дошел: Куйва в последнее время осерчал шибко, синнэ манген. Троих из стойбища убил. Не ножом, не пулей, не камнем.
— А как же?
— Одни боги ведают. Нашли трупы без ран, только по рукам как будто пал прошел. А одного в куски разорвало… Точно не знаю, это мне случайный человек сказал, ахче бахций гуахтай.
— Брехня! — разлепил губы с приставшей к ним папиросиной Прохор Подберезкин, который терся возле Хойко и прислушивался к разговору. — Бабьи бредни.
Но Александр Васильевич отнесся к рассказу проводника не так уничижительно.
— Без пуль, без выстрелов? Хм… Не имеет ли это отношения к тому, за чем мы сюда пришли? И не потому ли лопари покинули свое стойбище?
— Потешно… Не вижу связи, — вставила Адель. — И мне все равно, Куйва там или кто-то другой. Надо идти по следам Вадима. Он, может быть, раненый… умирает… Если не хотите, я пойду одна, не испугаюсь. — И поправила на ремне под тулупом «манлихер».
— Я с тобой, — вызвался Чубатюк. — Ежели какую нечисть встретим, я ей жабры на моргала натяну, чтоб кровавой юшкой подавилась…
— Товарищи, не горячитесь! — Александр Васильевич перевернул трубку и выбил из нее перегоревший табак. — Вадима Сергеевича никто в беде не бросит. Но разумнее не вести с собой весь отряд. Пойдем вчетвером: я, Хойко, Макар и…
— И я, — заявил Подберезкин так безапелляционно, что Барченко не посмел отказать.
— Хорошо, и вы. Остальным — занять позицию в селе. Палаток не ставить, разместиться в чумах. Подкрепиться, никуда не ходить, ждать нашего возвращения. Старшим на период моего отсутствия назначаю вас, Аристидис.
Индийский грек в знак готовности наклонил голову, увенчанную высокой барашковой шапкой, делавшей его похожим на кавказца.
— Тогда нехрен валандаться! — Чубатюк налег на палки, приготовившись к старту. — Айда!
— Грядем! — дал «добро» начальник экспедиции.
Но не грянули, потому что Адель преградила Вадимову лыжню.
— Потешно! Меня вы, значит, в расчет не берете? Я тоже еду!
— Адель Вячеславовна, — по-кошачьи заурчал Барченко, — я ценю вашу отвагу, одначе мыслю противу вашего нам сопутствия. Сие есмь неразумно и чревато…
— Да хоть проповедь мне прочтите, все равно я с вами пойду! — не дала договорить Адель и действительно пошла вперед так шустро, что вокруг нее вьюнами завертелись белесые облачка.
— Огонь-девка! — восхитился Макар. — За ней, что ль, Сан Силич?
— А что нам еще?.. На заду седяще, сором обретем… Догоняйте! — И Барченко с молодецкой удалью ринулся за исчезающей среди наносов женской фигуркой.
Проволочное заграждение и прореха в нем — вот, что они увидели, отъехав от Ловозера. У заграждения лыжня прерывалась, снег был истоптан сапогами — так же как и по ту сторону. Ни лыж, ни палок, ни самого Вадима.
— Здесь кто-то лежал, вай аймун орро! — Хойко показал на вмятину с характерными контурами. — Потом его перетащили через проволоку и поволокли вон туда. Видите борозду?
— Зрим, — за всех ответил Барченко. — И мыслю, что сим влачимым бяше Вадим наш Сергеевич. А вон и рукавица его на проволоке…
— Вот же жеваный крот, Маркс твою Энгельс! — заругался Чубатюк. — Да я этим Леонардам недовинченным живо кукундер прополю. Они у меня в мох зароются и будут клюквой на все стороны плеваться!
— Тоже мне, бугай костромской… твою… на… — как всегда матерно и скучно выбранился Прохор.
И тотчас тень Макара накрыла его целиком, точно карта Советского Союза какую-нибудь Португалию или Румынию.
— Ты… хомяк небритый! Тебе шапка мозоль не натерла? Ты у меня черепок в два кармана положишь, итить твою сковородку!
— Макар Пантелеевич, охолоните, — попросил Барченко, глядя на изрытые снега. — Нам надо через проволоку перебраться. Она уже надрезана, перелезть будет несложно.
— Так давайте я! — Макар громадой двинулся к колючке. — Я эти ниточки голыми руками порву!
Но Хойко опередил его — сбросил с ног лыжи, поставил их на нижний ряд проволоки, который Вадим не успел перерезать, и, как по мостику, перешел через препятствие. Там принял вид ищейки, уткнулся взглядом под ноги.