— Чего ты канителишься… на… твою в…? — крикнул Прохор, выплюнув папиросу. — Куйву своего увидел?
Хойко не ответил — поднял руку, в которой был зажат ижевский кортик с серпом и молотом.
— Это Вадима Сергеевича! — определил Барченко. — Мнится мне, что он оборонялся, но супостатов было больше. Его повергли и повлекли в полон…
— В полон? — засомневался Подберезкин. — Не едят ли здешние дикари человечинку, а?
— Мы не дикари! — гордо вытянулся Хойко. — Мы не едим людей, и боги наши не просят в дар ничьих жизней, коххт ялак!
Произнеся эту тираду, Хойко усмотрел еще что-то поодаль. Сунулся туда, провалился по пояс, сделал шаг, другой.
Сильнейший взрыв потряс ловозерскую тундру. Там, где стоял лопарь, вырос столп высотой с двухэтажный петроградский дом, из него фейерверком брызнули обломки лыж, шматки одежды, оторванные конечности. Комья выдранного дерна осыпали Барченко, Чубатюка, Адель и Подберезкина — те даже пригнуться не успели. Протерли запорошенные глаза и увидели, как столп медленно размывается ветром, ссеиваясь в темную воронку.
— Мать моя в коньках на босу ногу! — только и выговорил ошарашенный Макар. — Вот это чебурахнуло…
Лежит, значит, Вадим у себя в детской на пуховой перине. Перина мягчайшая и почему-то ворсистая, но это не создает неудобства, а наоборот — по выражению Адели — потешно. Шерстинки щекочут Вадиму шею, и он смеется и смотрит на люстру, что висит под потолком детской. Люстра тоже потешная — огоньки в ней слились в один светящийся блин. В комнате жарко от натопленного камина — топят всегда днем и ночью, когда Вадим болеет, а сейчас он именно болеет, потому что дышать тяжело, и голову ломит, и кожа вся горит. Опять, видно, с пацанвой соседской в снежки заигрался, простуду подхватил… А еще в комнате пахнет горелыми шкварками (кухарка у себя напортачила, и запах по всему дому расползся) и травяной заваркой (ну это понятно — сейчас зверобоем или каким-нибудь шалфеем поить начнут).
Люстру над Вадимом застит чья-то тень. На миг ему чудится, будто это Баррикада Аполлинарьевна, она смотрит на него по-матерински ласково, но тут же растворяется… Вместо нее возникает девушка престранного вида: кареглазая, губастенькая, каштановые волосы заплетены в мелкие-мелкие косички и перехвачены на лбу расшитым ремешком. Нерусская. Или полурусская, с ходу не определишь. Если сравнить с Аделью — совсем не раскрасавица, однако что-то есть в ней такое притягательное — как во многих иноземных женщинах бывает. И одета комично: платье не платье, сарафан не сарафан, а… вот и слово точное не подобрать… душегрейка какая-то. Цветастая, бисером сплошь расшита. Будто на деревенский праздник вырядилась или для представления в домашнем театре. Кто ж такая? Служанка? Вроде не было…
— Пить!.. — просит Вадим, и опереточная девица подает ему глиняную чашку, в которой плещется бордового оттенка взвар.
Она вливает несколько капель в рот Вадима. Непереносимая горечь печет язык и нёбо, Вадим давится, вскакивает и… окончательно приходит в себя.
Детская, конечно, привиделась. Вместо пуховой перины под ним постлана оленья шкура, вместо люстры над головой — дырка, в которую вдевается, точно нить в игольное ушко, дым от разложенного на земляном полу очага. Чадили наломанные ветки и нарубленный брусками жир.
Только ряженая девушка оказалась настоящей. Сидела напротив с чашкой в руках и во все глаза смотрела на Вадима, словно он был музейный экспонат.
— Ке тон лях? — пропела она, убедившись что он очнулся.
Голосок ее прозвенел, как серебряный бубенчик.
— Не понимаю, — Вадим бессильно поднял руки. — По-русски можешь?
— Мочь. Немножко… — Она протянула ему чашку. — Хотеть еще пить?
— Нет, спасибо. — Вадим поворочал распухшим языком. — Что это такое?
— Много ягод и трав. Очень хорошо лечить.
— Где я? Как я сюда попал?
— Тебя Черный Человек ударить. Только он так делать. Ты везучий, ты выжить. Трое наших уже в Небесном Чертоге, у Великого Аййка…
Великий Аййк, надо думать, лопарское божество. Но кто такой Черный Человек и каким сатанинским оружием он располагает?
Вадим посмотрел на свои ладони, на которых виднелись темные рубцы-ожоги, вспомнил, как прикоснулся к проволоке.
— Меня дернуло током! У вас что, в тундре есть электростанция?
— Я не знать, что есть эли… трон… как ты сказать?
— Электростанция. Ну да… откуда?
Вопросы копошились в голове, как муравьи в муравейнике. Но, прежде чем Вадим их задал, в веже появился еще один ряженый. Сгорбленный, в летах, с дубленым от ветра и мороза лицом, он приподнял полог и шагнул в круг света, отбрасываемого пламенем очага.
— Коххт тон нэмм ли? — проквохтал он, не спуская с Вадима глаз, подернутых нездоровой желтизной.
— Он спрашивать твое имя, — перевела девушка и пояснила: — Это Чальм, наш нойд. Мой дедушка.
Вадим ответил и, предвосхищая дальнейшие расспросы, коротко сообщил, что пришел на Север с научной экспедицией, которая исследует природу и минералы Кольского полуострова.
Нойд, выслушав его, не выразил удовольствия, прокудахтал еще что-то.
— Он говорить, что люди с Большой земли делать тундре плохо. Саами страдать из-за них… Но ты гость, тебя чуть не убить Черный Человек. Чальм тебя лечить. Он… — девушка осеклась, — как это по-русски?
— Знахарь? Травник? — подсказал Вадим.
— Да-да! Знать травы. Очень хорошо лечить.
Нойд был облачен в шубу без застежек с длинными рукавами и широким, как колокол, подолом, спускавшимся до колен. На голове — меховой капюшон, на ногах — пимы, или как они там называются у лопарей. Наряд дополнял туго стянутый шнур, перепоясывавший шубу у талии. На шнуре болтался большой бубен с привязанной к нему колотушкой.
Такого бы скомороха в Москву, на слет больших и малых народов многонациональной России, подумалось Вадиму. Вот была бы находка для фотографов!
Землю зашатало, где-то вдали рокотнул гром. Гроза в такую пору? Нет, не может быть. Сейсмическая активность? Вадим обратил внимание, как вытянулись лица у нойда и у девушки. Знать, им тоже не понравилось.
— И часто тут у вас землетрясения бывают?
— Это не землетрясение… Черный Человек… — Щеки девушки посерели, она оглянулась на старика.
— Вуэддте тиррвень! — бормотнул лопарский шаман и покинул вежу.
— Он пожелать, чтобы ты скорее поправиться.
— Да я уже здоров! — Вадим привстал, его замутило, и пришлось снова лечь на оленью шкуру.
— Тебе нельзя вставать! — забеспокоилась девушка. — Надо лежать и много пить.
— Только не эту гадость… От нее и окочуриться недолго.
Девушка придвинулась ближе, ее глазенки блестели любопытством.
— Тебя звать Вадим? А что это значить?
— Кажется, «владыка». А еще я читал, что это слово состоит из двух корней: один означает «вадить», то есть «привлекать, манить», а второй — «иметь, обладать». Как-то так. Чепуха, по-моему.
— Интересно… А я — Аннеке.
— Аннеке? — повторил он, пробуя имя на вкус, как незнакомый плод. — Аннеке… А ты ведь не совсем чтобы саамка, правда?
Как видно, не хватало Аннеке общения в среде соплеменников. В ответ на вскользь брошенную реплику Вадим услышал предание, хранившееся и дополнявшееся, наверное, на протяжении многих веков.
— Это быть тысячу лет назад. Никто из саами не видеть тогда людей с Большой земли, не знать, что там, на юге, жить кто-то еще…
И далее Аннеке вдохновенно живописала, как в землю Тре (так лопари называли свою вотчину) приплыли откуда-то двое высоких и сильных мужчин. Одного из них звали Глебом, имя второго предание не сберегло. Удальцы совершили за Полярным кругом немало подвигов, покрошили в мелкий винегрет все злые потусторонние силы, а заодно и норвежских викингов, позарившихся на исконные саамские территории. Далее предание разрослось до масштабов эпоса: эти двое стали истинными ангелами-хранителями земли Тре, защищали ее от набегов, что не мешало им самим выбираться то в Финмарк, а то и дальше — в арктические пустыни Гренландии. Кончилось тем, что Глеб сделался вождем саамского народа, женился на понравившейся ему скромнице по имени Айна, и у них родилась дочь. От нее и пошел род, к которому принадлежала Аннеке.
Сказ получился настолько продолжительным, что Вадим под конец стал втихомолку позевывать. Зачем ему лопарское мифотворчество, когда есть проблемы более насущные?
— Кто такой Черный Человек и почему он убивает всех подряд?
Аннеке запасмурнела, подбросила в очаг валежника, хотя в веже и так было светло и тепло.
— Он прийти года полтора тому назад. Поселиться около Сейда, близко к Луявврь. Ходить весь в черном, никто не видеть его лицо. Мы хотеть его прогнать, но он окружить себя тонкой веревкой, а по ней пустить смерть. И еще закопать в землю круглые штуки, они разрывать на части любого…
— Мины, проволока под током… Да этот Черный Человек оснащен по последнему слову техники! А где он живет?
— Никто не знать в точности. Где-то в сопках на правом берегу Сейда. Мы бояться жить рядом. Мы защищаться, чтобы его прогнать: делать ямы, вешать петли на деревья, но он в них не попадать.
Ямы, петли… Какой наив! Они б еще транспарант повесили: «Посторонним вход воспрещен!»
— Поэтому Чальм сказать: надо бросать Луявврь, уходить на другой берег… Теперь мы здесь, а Черный Человек там. Здесь плохо: мало зверя, мало рыбы. Самый смелый охотник, Аскольд, ходить иногда к Луявврь, там больше добычи. Он найти тебя этой ночью, принести сюда.
— Аскольд не боится мин?
— Он знать, где Черный Человек спрятать эти круглые штуки. Он их обходить.
— Ценный информатор… — В мозгу у Вадима уже составлялся план. — Как бы мне с ним познакомиться?
— Он сейчас на охоте. Завтра я вас познакомить.
— Завтра? Мне бы так долго не задерживаться у вас… Я ушел из лагеря втихую, меня должны искать. Боюсь, не напоролись бы на эти «круглые штуки».
— Ты еще слабый, не дойти до своих. И Чальм тебя не отпустить.