Проминая в сугробах стежку и не выпуская револьвера, он отошел от Ловозера и вышел на берег Сейда. Следы топтыгина спускались со взгорка и терялись на озерном льду. Здесь было потише, Вадим встал на увале и услышал дыхание. Но дышал не зверь, и уж тем паче не медведь-переросток, а кто-то маленький и сам робеющий от любого чоха. Вадим безошибочно определил направление, сошел с бугра, завернул к стоящим купно сосенкам и среди них увидел продрогшую Аннеке. Если бы вместо нее перед ним вырос Тала, Вадим не был бы так поражен.
— Ты что здесь делаешь?
При его появлении хорошенькая лопарочка зарозовела, подбежала, зачастила, сбиваясь:
— Слава Великому Аййку, тебя не убить! Я искать, искать, тебя нет. И Аскольда нет. Никто не знать, где вы… Я ждать, потом идти сюда. Ты говорить, ваши люди в Луяввре, я думать, ты здесь…
Сообразительная! Но как не побоялась пойти одна в чужой стан, да еще мимо территорий, оккупированных Черным Человеком?
— Тебе так важно было, где я и что со мной? — задал провокационный вопрос. — Или ты больше за Аскольда тревожилась?
— Аскольд мне родич, но я больше волноваться за тебя.
После этого она совсем зарделась, точно созналась в чем-то непотребном. Вадим не стал ее мучить дальнейшим допросом, рассказал, как ходил с Аскольдом к обиталищу Черного Человека, как они попали под обстрел и чем все закончилось. Весть о гибели Аскольда ввергла Аннеке в минорное настроение, но слезами она не залилась, лишь пару раз по-детски шмыгнула носом. Очевидно, радость от спасения Вадима пересилила траур по усопшему сродственнику.
— Ты хотеть видеть Черного Человека? Ты ничего и никого не бояться?
— Бояться. Не такой уж я Дуглас Фэрбенкс.
— Фэр… бенкс? — вымолвила она почти по буквам.
— Американский актер. Играет героев. Таких как Зорро, например.
— Я не знать Зорро. Наш герой — Пяйвий. Он жить давно, помогать Глебу побеждать норманнов. Ты, наверное, такой же, как Пяйвий. И как Глеб.
Баста. Для полного счастья не хватает только попасть в саамскую «Калевалу» и остаться в анналах сокрушителем захватчиков, драконов… и в кого они там еще верят? Сменим пластинку.
— Чальм уже хватился меня и Аскольда? Это он тебя сюда послал?
— Чальм еще лежать. Я не говорить ему… Но он знать. Он видеть сквозь стены. Он очень сердиться. Говорить, что верить тебе, думать, что ты не такой, как другие люди с Большой земли… а ты увести Аскольда, чтобы его убить Черный Человек…
— Как будто я нарочно его под пули подставил! И чего это ваш Чальм так р-руши невзлюбил?
— Это из-за Явтысыя, моего брата. Я тебе о нем говорить. Он росомаху бить в тундре и увидеть, как в Сейд упасть большая машина, с крыльями. Лед пробить, на дно уйти. Явтысый побежать туда и спасти трех руши…
Вадим окаменел. Машина с крыльями падает в озеро, пробивает лед, в машине трое… Зажал в тиски рвущийся наружу крик, спросил ровно:
— А ты видела тех троих?
— Их никто не видеть, кроме Явтысыя. Он прибежать в Луявврь… мы тогда еще жить там… сказать, что руши остаться на берегу возле костра. Они просить его довести до тракта. Явтысый взять хлеба и мяса на два дня и уйти. С тех пор не появляться. Уже девять лет…
— Может быть, р-руши взяли его с собой на Большую землю?
— Явтысый никогда бы не бросить свой род. Если он не вернуться, значит, его убить.
— И Чальм думает, что это сделали мы… то есть р-русские? Этому есть подтверждения?
— Чальм спрашивать духов. Они показать ему: Явтысый лежать зарезанный.
— Вы нашли его, похоронили?
— Мы не знать место. Ходить по тундре, искать, не найти… В тундре мертвый долго не лежать. Волки… А ты почему спрашивать?
«Ты задаешь странные вопросы», — так вчера сказала Адель. Вот уже вторая женщина говорит ему примерно одно и то же. А он финтит, извивается ужом, опасаясь, как бы не проболтаться. Но если все держать в себе, то сколь же долгим окажется проход, ведущий к свету истины?
В голове у Вадима словно тумблер переключился. Да ну ее в курдюк, эту маскировку! Взял и выложил все без околичностей.
Аннеке стояла как пригвожденная, ротик полураскрыт, в глазах перепуг.
— Ты… убить Явтысыя?
— Да не я! Что ж ты так-то?.. — раздраженный ее непонятливостью, приплюсовал два-три словца из того разряда, что были в ходу у Прохора Бугрина. — За что мне его убивать?
Она отмерла, мелко закивала.
— Да, да… ты не мочь! Но ты быть среди тех трех руши? И ты знать, куда деться мой брат?
— Если и знать, то забыть ко всем чертям… Теперь ты понимаешь, как важно, чтобы твой дед провел со мной еще один сеанс, р-растолкал мою память? Сможешь его уломать?
— Он очень сердиться… — Аннеке взвесила шансы. — Но если я сказать, что это для Явтысыя…
Договорились, что Вадим придет в стойбище завтра утром. Нойду уже должно было полегчать, а Аннеке пообещала вечером подготовить его морально к предстоящей ворожбе.
Что мешало Вадиму не ждать милости от привередливого старика, а попроситься на сеанс к проверенному Барченко? Ничего. Но врожденная, нутряная мощь нойда казалась ему вернее приобретенных навыков шефа. К тому же в лагере экспедиции шастал Прохор, высматривал и вынюхивал. Вадим старался держаться от него на расстоянии. Если цепной пес Ягоды проведает о знакомстве Вадима с высшим военным чиновником императорской России, то вопьется, как клещ, не отдерешь. А в стойбище поспокойнее, вежа Чальма почитается как святыня, лишний раз не заглянут.
Чтобы не задевать самолюбие Александра Васильевича, Вадим мотивировал запланированную на завтра отлучку желанием наладить с лопарями добрососедский контакт. В этом была своя сермяжная правда: и у ловозерских саамов, и у членов экспедиции цели совпадают — изгнать Черного Человека с берегов Сейда. Важность единства в борьбе против общего врага Барченко отрицать не стал, снабдил Вадима напутствием и подарками, чтобы задобрить лопарей. Из резервов были выделены две сотни патронов, винтовка, полпуда сухарей, фунт чая, уважаемого на всем Крайнем Севере от Мурмана до Чукотки, и в довесок — цейсовский бинокль, зверя на охоте выслеживать.
Шеф предлагал выделить сопровождающих, да еще и Адель просилась взять ее с собой, не иначе какие-то предчувствия ее одолевали. Однако Вадим от почетного эскорта отказался, сослался на мнительность Чальма. Если в стойбище нагрянет ватага вооруженных людей, едва ли старый лис примет их с распростертыми объятиями. А с Вадимом он уже знаком, есть вероятность, что не станет кочевряжиться, согласится на переговоры.
Нагруженный, как портовый биндюжник, Вадим отбыл из лагеря и проторенной дорожкой добрался до стойбища. Его встретила Аннеке и с ободрительной улыбкой проводила к нойду. Чальм уже оклемался, сидел, скрестив ноги по-турецки, возле таганка, на котором перекипало в котелке что-то запашистое, и обгладывал печеную оленью лопатку. На вошедшего Вадима вызарился неприветливо, но преподнесенные дары и смиренное покаяние несколько смягчили его суровость. Развязал торбу, повертел в руках бинокль, одобрительно втянул заросшими ноздрями запах чая и указал визитеру на постеленную рядом шкуру. Вадим поблагодарил за приглашение, сел. Аннеке осталась стоять, нойд обращал на внучку внимания не больше, чем на объеденные кости, которые кидал в глиняный жбан, стоявший у входа.
Внутри у Вадима все свербело, он ждал, когда Чальм приступит к главному, но тот не торопился. Помешав черпаком в котелке, поднял вторую оленью лопатку, лежавшую у ног и всю облепленную дресвой, протянул Вадиму.
— Он предлагать тебе завтракать, — дохнула ветерком Аннеке. — Нельзя отказываться, быть обида, он не помогать тогда…
Вадим взял угощение, обтер пальцами и, пересилив гадливость, стал жевать. Оленье мясо имело красноватый колер, было жестким и сомнительным на вкус. Его еще и посолить забыли.
Чальм меж тем уминал свою порцию и посматривал на сотрапезника с очевидным лукавством. В веже установилось молчание, как в усыпальнице, нарушалось оно только щелканьем огня да монотонным «чавк-чавк».
Вадим съел сколько смог и положил лопатку туда, откуда Чальм перед тем ее взял.
— Как по-вашему «спасибо»?
— Пасьпэ, — подсказала Аннеке.
Вадим повторил, старательно артикулируя и выражая при этом совершеннейшее почтение к хозяину.
— Тирвсэ, — отмолвил нойд недружелюбно.
Вадим надеялся, что саамские церемонии на этом прекратятся, однако Чальм, наевшись, прокаркал «пур вэнч» и сунул Вадиму кружку с темным густым питьем, от которого попахивало кислятиной.
— Оленья кровь, — внесла ясность Аннеке. — Вкусно. Саами любить.
Лучше б промолчала! Вадим поднес кружку к губам, горло схватило спазмом. Подавив рвотный рефлекс, протолкнул в себя глоток отвратительного напитка. Теплое, склизкое… Жидкое дерьмо. Как такое можно любить?
Вадим, презрев застольный этикет, зажал нос и залпом осушил кружку. Едва-едва не вывернуло, сцепил зубы, посидел в позе сфинкса, покуда не улеглась дурнота.
— Скажи ему, что я премного благодарствую. Это был лучший завтрак в моей жизни.
Аннеке перевела.
— Циййя! — осклабился Чальм, и морщинки вокруг его желтых глаз слегка разгладились.
— Он говорить, ты молодец.
Вадиму это польстило, но он ожидал не комплиментов, а конкретных действий.
Вредный старикашка вытер руки о печок, и без того изгвазданный, привалился к жердине, составлявшей часть каркаса вежи, и захрапел.
Вадим сидел, обескураженный, потом повернулся к Аннеке.
— У него что, тихий час? И сколько мне ждать?
Чальм приоткрыл один глаз, прокряхтел: «Манна дасстэ!» — и вновь собрался на рандеву с Морфеем. Аннеке защебетала по-птичьи, показывая то на Вадима, то на лежавший неподалеку бубен. Нойд с недовольством скосоротился, сыпанул, как фасолью, словами, в которых согласных было вдвое больше, чем гласных.
— Он говорить, чтобы ты уходить. Приходить завтра.
И чтобы Вадим со зла не брякнул что-нибудь дерзновенное и не испортил бы положения, Аннеке поскорее вытолкала его из святая святых, вышла сама. Исход сопровождался храпом Чальма, достойным Гаргантюа.