Камешек в огород был брошен смачно, но Вадим стерпел, закончил начатую мысль:
— Нам надо как можно быстрее добраться до телеграфа. Где он есть: в Кандалакше, в Кеми, в Сороке?.. Сообщить о случившемся в штаб, пусть пришлют еще пару аэропланов с оборудованием для подъемных р-работ. Вытащат наш «Блерио»… Своих лошадей у Ибрагима, похоже, нет. Попросим у лопарей?
Вадим посмотрел на трудившегося Явтысыя. Тот, высунув язык, как школяр, продолжал прорисовывать на бумаге линии, овалы, квадратики. Крутов расплылся в ухмылке и неожиданно перешел на французский.
— Как вы простодушны, Вадим Сергеевич! Да ежели вы заикнетесь в штабе, что посеяли бесценнейший груз, вас тут же посадят под арест и приговорят к высшей мере. У злой Натальи все люди канальи. Война… цацкаться не станут!
— Авария произошла не по нашей вине! — тоже по-французски загорячился Вадим.
Галльское наречие понимали все, за исключением Явтысыя. Но ему государственные энигмы знать было необязательно.
— Кто там будет разбираться! Главный закон нашего ведомства гласит: кто не выполнил задание, приравнивается к изменникам Родины. Так что не обольщайтесь, коллега: всем нам троим — прямой путь на расстрельный полигон.
— Потешно, — напомнил о себе молчаливый Миша. — Я не служу в вашем ведомстве, меня наняли через летную школу.
— Не имеет значения, Мишаня. Вы причастны, стало быть, и вам не спустят… Дело наше швах. Улетели за моря гуси, вернулись тож не лебеди. Надо выпутываться, если не хотим попасть на заклание.
— Как же выпутаться?
— А вот как. Папуас снабдит нас картой, мы на перекладных доедем до какого-нибудь поселения, где можно разжиться канатами, крючьями… на водолазные костюмы я, конечно, не рассчитываю, перебьемся без них… Поднимем со дна ящик, поделим все, что в нем, на три части, поровну, и уйдем за границу. В нынешней неразберихе это проще пареной репы. Если руки золотые, то не важно, откуда они растут. Как вам мой прожект?
Явтысый прекратил подражать новомодным кубистам и выдвинул листок со своим творением на середину стола.
— Вот! Теперь вы найти дорогу без меня. Все просто.
Крутов занес руку, чтобы взять листок, но Вадим опередил его — схватил карту, перевернул ее изрисованной стороной вниз и прижал к столу.
— Ты чего? — Крутов не ждал такого фортеля и снова перешел на великий и могучий. — Белены объелся?
— Предложение не принимается! — с юношеским максимализмом рубанул Вадим. — От того, попадет ли этот ящик к британцам, может быть, положение на фронтах зависит, а мы… Никакой дележки! Возвращаемся в Питер и докладываем по форме. А чтобы не искушаться… — Он выдернул воткнутую в стол финку и двумя взмахами разрезал карту на три куска. — Каждый из нас возьмет по отрезку. Составим их вместе — получим маршрут.
Подкрепляя принятое решение, он отдал один фрагмент Мише, второй — Крутову, а третий спрятал под куртку у себя на груди.
Крутов яро смял доставшийся ему кусок, запихал в задний карман штанов. Обратно рука вернулась уже с девятимиллиметровым люгером. Вадим был готов к отпору, вогнал финку в стол и наставил на Крутова свой «браунинг».
— Потешно! — Миша вклинился меж ними, развел в стороны. — Развлечься решили, дуэль устроить? Вы гляньте на нашего чичероне. Какую молву он потом разнесет о нас по своей чащобе?
Спавший с лица Явтысый стоял у двери с явным намерением улепетнуть, чтобы не попасть под раздачу.
— Я все сделать… Мне пора. Ибрагим скоро вернуться, он на охоту уйти или за дровами… Вы дожидаться, а я домой. До свидания!
И вылетел, как пробка из бутылки с шампанским.
Крутов понянчил в руке вороненый немецкий пистолет с кайзеровским гербом (трофейный?) и сунул его за пояс.
— Ладно, мы еще поговорим…
Выдернул из стола финку и скрылся за дверью.
— Куда это он? — не сразу сообразил Вадим.
А когда сообразил, то стремглав промчался мимо Миши туда же, на улицу.
Там разгулявшаяся коловерть хлестнула по глазам мелкими и твердыми, как маковое семя, льдинками. Из-под рукава, прижатого к надбровьям, Вадим поглядел кругом, увидел в белой сумеси темное, шевелящееся. Пошел туда и натолкнулся на Крутова. Тот стоял над телом Явтысыя, неестественно перекривленным, как бывает, когда человек умирает в корчах. Промеж ребер лопаря торчала финка, всаженная по самую рукоять.
— А, нарисовался, праведник, — пробурчал Крутов. — Тогда помогай. Оттащим в канаву, снегом засыплет, до весны никто не найдет. А найдут, спишут на Ибрагима. Абрек, нелюдь, что с него взять? Я потому и стрелять не стал. Тут все тишком-ладком надо…
— Что ты наделал?! — простонал Вадим, валясь перед убитым на колена, как перед ракой со святыми мощами.
Прижал палец к шейной вене — вдруг жив? Нет, кровяного толкания не было. Из-за ворота шубенки вывалилась костяшка со слюдяной пластинкой. Талисман? Висел, знать, у Явтысыя на нитке, которую рассекла при ударе финка. Вадим бессознательно сжал костяшку в кулаке, вскочил и с разворота засветил Крутову в челюсть, завалил в придорожный снеговой горб. Плотно обхватил пальцами самозарядный бельгийский пистолет, отчего сработал автоматический стопор — теперь оружие было готово к стрельбе. Достаточно нажать на спусковую скобу, и этот ублюдок с усиками-пиявками отправится к прародителям.
— Ну? — Крутов выплюнул вместе с кровавой юшкой выбитый передний зуб. — Зарекалась ворона говно не клевать… Давай, шмаляй! Что, не можешь? Соплежуй, ссыкло… Тебе утки в лазаретах выносить, а не на войну…
— Зачем ты его зарезал?..
— А затем, что никому про аэроплан знать не положено. Только штаб знает и мы трое. Куда бы этот ящик потом ни попал, лишние свидетели не нужны. Эх ты, бестолочь, азам не обучен… В прошлый год дураков не сеяли, а каков урожай! И за что тебя в нашей конторе держат?
— Меня не учили безвинных убивать! Я не гайдамак!
— «Безвинных»… Салонный штиль для шлюшек оставь, а здесь не до сантиментов. Либо ты, либо тебя. Нацелился — стреляй!
Вадим выстрелил. Не в Крутова — в сосульку, которая свисала с лиственницы. Сосулька разлетелась вдребезги, как хрустальное бра.
— Всего-то? Клоун!
Крутов покатился со смеху, лягаясь ногами, как жеребец. Это было уже сверх всякой меры. Вадим опустил дуло «браунинга» ниже и еще шесть раз кряду нажал на крючок. Кожаная куртка на груди Крутова лопалась, как будто из нее вырывались гейзеры, а сам он дергался уже не от смеха, выгнулся дугой, опал, растянулся, шкрябая унтами по снегу.
Опустошив обойму, Вадим бросил «браунинг» и помчался по Кольскому тракту — наудачу, ничего не видя и ни о чем не думая.
— Не хочу так! Не хочу-у!
И вот он уже не в четырнадцатом году, а в двадцать третьем и не на продуваемой дороге, а в прогретой веже Чальма. Декорации сменились, но это не помогло. Охваченный жутью и осознанием собственного бессилия, он, как был, без шинели, вырвался из вежи, оттолкнув нойда и выбив у него из рук бубен. Состояние было — хоть топись. Может, так бы и сделал, если б не подскочила Аннеке и не вцепилась мертвой хваткой.
— Куда! Зачем бежать?..
Он остановился, его лихорадило. Но порыв уже угас, ноги вросли в землю. Притиснул к себе Аннеке, заглянул ей под ресницы.
— Твой брат! Его убили мы…
— Ты?
— Нет! Но это был тот, с кем я прилетел сюда на крылатой машине…
Аннеке сжала губы в тоненькую линейку, в ее руке откуда ни возьмись появился острый нож.
— Где он? Я его заколоть!
— Поздно. Я его застрелил. Еще тогда, девять лет назад… Но твоего брата я не спас, не успел…
Аннеке опустила руку, доверчиво и благодарно взглянула на Вадима.
— Ты наказать злодея. Ты сделать все, что можно. Я тебе верить…
Вадим снял с себя костяную ладанку.
— Это вещь Явтысыя. Теперь я вспомнил, как она ко мне попала. Возьми. Она принадлежит тебе, твоему р-роду…
Аннеке положила амулет на ладонь левой руки, правой погладила ее, как живое существо. Вадим смотрел на девушку, а в груди ворочался большой шершавый шар, мешал дышать, перекрывал горло, больно тыкался в сердце.
Из леса, окружавшего стойбище, долетел рев, уже однажды слышанный Вадимом на озере. Аннеке содрогнулась, прижала ладанку к груди.
— Ты слышать?
— Да. Медведь. Аскольд называл его Талой.
— Не просто медведь. Оборотень, берендей…
— Это тебе твой дед сказал?
— Все говорить. — Она с опасением покосилась на ельник, который уже заволакивала вечерняя полутьма. — А еще говорить, что это Черный Человек. Он уметь превращаться в медведя, ходить вокруг Сейда.
— Что еще говорят?
Народные выдумки и пересуды прорастают не из пустоты, поэтому в них нет-нет да и проглядывает рациональное зерно.
— Черный Человек — это злая колдунья Аццы. Ее давно-давно убить Глеб стрелой с серебряным наконечником, но она прийти из Нижнего Мира и снова вредить саами. Она уметь превращаться в кого угодно: в мужчину, в зверя, в чудище… Ее не брать ни пули, ни ножи.
— Ну уж это-то нетрудно проверить!
— Весной один наш пастух ловить оленя, который убежать с пастбища. Пастух бегать за ним по всей тундре и встретить Черного Человека. У пастуха быть с собой ружье, он стрелять три раза, но Черный Человек остаться живой.
— Может, промазал?
— Он быть очень хороший стрелок. Черный Человек стрелять в ответ, попасть ему вот сюда, — Аннеке показала на свой правый бок, чуть выше печени. — Пастух доползти до стойбища, рассказать все и умереть.
Вадим пожалел необразованную девочку, одурманенную суевериями, помноженными на происки какого-то мерзавца, терроризирующего окрестности Сейд-озера. Попытался сыронизировать:
— Хорошо же в Нижнем Мире р-развита техника, р-раз Черный Человек притащил оттуда огнестрельное оружие, динамит и электрогенератор!
— Не надо смеяться. Черный Человек жить здесь, пока не убить всех нас. Если захотеть, он и вас убить: тебя и всех руши…
Вадим не устоял перед искусом — заключил ее, совсем скуксившуюся, в объятия, принялся осыпать поцелуями. Вблизи паслись олени, выгребали из-под снега мох. Людские интимности их не впечатляли. Зато впечатлили кое-кого еще.