— Так вы из-за карты? Не отдам! Вы меня тоже убьете… как их…
— Отдавай, щенок! — Крутов мастерской подсечкой свалил Адель на пол, насел сверху. — Где спрятал? Здесь?
Адель отбивалась, как рысь, но он был сильнее, расстегнул на ней куртку, залез в пазуху. На миг смешался.
— Э… Что это у тебя?
Адель изловчилась и укусила его за палец. Он влепил ей пощечину, от которой потемнело в глазах.
— Надо же! Как это я в тебе мокрощелку не разгадал? Провела, нечего сказать… Суженую-ряженую мерином не объедешь.
Разглагольствуя, он прощупал-таки сокровенные места и нашел то, что искал. Адель чувствовала себя набитой дурой: надумала же спрятать заветную бумагу в типично женском тайнике, известном еще по романам Ричардсона!
— Один плюс один равно два, — промурчал довольный Крутов.
Он слез с Адели, положил в окошечном свете на стол свой обрезок карты, прибавил к нему тот, что отнял. Сдвинул их краями, соединив друг с другом.
— Еще б и третий сюда!..
Адель, ощущая себя оскверненной, вскочила с пола, схватила стоявшую у печи кочергу и замахнулась ею, чтобы размозжить обидчику череп. Крутов лезвием ножа парировал удар. Клинок погнулся, но и кочерга выскочила из руки Адели, загремела, стукнувшись о порог.
— Вспыльчивый нрав не бывает лукав. Уважаю смелых, но они чертовски докучливы. Не знаю, мамзель, как вас по имени-отчеству, но вы мне надоели.
Крутов взмахнул ножом, и пасть бы Адели мертвой, если бы за дверью не послышался стук сапог, с которых оббивали снег.
— Кто-кто в мой тэрэм пожаловал? — донесся снаружи густой баритон.
Крутов мигом отскочил, спрятал нож за голенище. В избенку просунулся тучный кавказец в папахе и бурке — ни дать ни взять чабан, сошедший с предгорий, где пас отару.
— Ыбрагым, — представил он себя с важностью. — А вы кто будэтэ? Куда пут дэржитэ?
От него веяло такой монументальной мощью, что Крутов, не остановившийся бы перед новым убийством, струсил, закурлыкал что-то про падение аэроплана и необходимость срочно добраться дл Большой земли.
— …Благодаря этому джигиту я и жива, — призналась Адель Вадиму. — Он нас голубичным вином напоил, накормил шашлыком из оленины. В тот же вечер у него заночевал почтарь, который ехал в Колу. Крутов отправился с ним, я отказалась. Лучше было остаться с горцем, чем с этим выродком. Ибрагим — потешный, песни мне пел по-черкесски. Про малую родину рассказывал, тосковал по ней очень… А через день меня забрал ямщик, который ехал в Кондопогу. Так я выбралась из этого края, будь он трижды проклят. Крутова больше не встречала, он меня не искал, да и зачем?
— Зато он искал меня, — вложил Вадим свой камешек в возводимое Аделью словесное здание. — И ты все это время провела в Карелии?
— Потешно! Что я там забыла? Алкоголики да дикое зверье, еще хуже, чем здесь… В Питер возвращаться не стала, не хотелось после наших приключений попасть под каток. Уехала на юг, попросилась на фронт. Летунов не хватало, поэтому взяли без расспросов… После большевистского переворота вступила в армию Деникина, воевала до двадцатого года. Когда красные нас погнали, стала думать, куда податься. Звали в Америку, обещали должность консультанта в Комитете по аэронавтике. Отказалась… Что мне делать на чужбине?
«Патриотка, твою за ногу… — пронеслось в голове Вадима. — Что-то она темнит. Или уже тогда задумала вернуться сюда и поискать ящик, или…»
— Осталась в России. Отклеила бородку, вытащила из-за плинтуса старые документы… в общем, снова стала женщиной. Надеялась где-нибудь пристроиться. Приехала в Петроград. Потешно… Генштаба уже нет, Беляева распылили — кого бояться? Ан нет — выведали каким-то образом про моего папу-следователя, стали домогаться в обмен на неприкосновенность. Плюнула, забралась снова туда, где поглуше. Сестринское дело знала, взяли докторшей… А чего это я перед тобой исповедуюсь, будто ты архиерей?
А чтоб тебя! Сейчас прервется и не расскажет самого интересного.
— Я ведь и теперь тебя люблю, — сделал Вадим признание, весьма далекое от истины. — А ты? Неужели все это было притворством?
Еще каким! Он видел ее душонку, как на рентгене: корыстолюбивая, вероломная, низменная… Что же раньше-то мешало избавиться от самообмана?
— Я после Миши никого не любила. И не полюблю. С любовью покончено. А тебя я, как кобелька, на поводке водила. Потешно… Вседержитель со мной в рулетку играет: сначала отнял все, загнал, как норушку, в запечье, а сейчас вот сторицей возвращает. Когда ваш поезд под Лоухами остановился, я и не знала, какое мне счастье привалило. Но увидела тебя, и сердце екнуло! А ты меня не признал…
— Как признать, если я твоего настоящего лица не видел?
— Потешно… А и видел бы — не помогло б. Я за эти девять лет изменилась: была девчонкой, стала взрослой, поумнела… Ты еще слова не успел выговорить, а я уже просчитала, что и как делать.
— Прикончила Яакко, нашего единственного врача. У тебя был ланцет, лежал в сумке. Ты подошла, заговорила… Яакко подвоха не ожидал, улыбался, называл тебя «маленькая девуська». А ты ему — р-раз! — и по горлу. Знала, как р-резануть, чтобы с одного удара… А Непей-Пиво постругала, чтоб не до смерти, и потом зашила — показала свое мастерство. Я сам упросил Барченко взять тебя в экспедицию!
— На то и был расчет, дурачок. Доехала с вами до Сейда, дорогой узнала, что ты ни черта не помнишь и карты у тебя нет. Захандрила, конечно. Но тут Крутов…
…Он выманил ее из вежи ночью, когда Вадим после бурного совокупления спал беспробудным сном. Крутов пошел на риск — простучал морзянкой в стену: Мишаня, выйди, я тебя жду. Сыграл на природном женском любопытстве. Адель вышла, вооруженная «манлихером», он поманил ее издали, зазвал на опушку, подальше от почивавшего лагеря. И вот, стоял напротив — в своей черной сутане, с искусственными медвежьими лапами на ногах. Поддернул на голове куколь, открыл лицо.
— Не побоялась выйти… Храбрая! Лихи зарецкие дворняги, а наша одна от семерых отъелась.
— Я знала, что это ты, — приглушенным голосом ответила Адель, держа пистолет на взводе. — Кому еще известно про Мишу… Пустить тебе пулю в лоб или погодить?
— Я бы погодил. Сухую грязь к сараю не прилепишь.
— Потешно… Я не забыла, как ты со мной обошелся. И твоя жизнь сейчас ничего не стоит. Могу собственноручно пристрелить, могу товарищей кликнуть.
— В кого ты такая торопыга уродилась? Я к тебе с делом пришел. Выгодным. Послушай сперва, а там и решай, как со мной поквитаться.
— Что у тебя за дело здесь, угадать легко. Но почему так долго возишься? Или карта не верна?
— Этой картой только подтереться! — Крутов со злостью посмотрел на серевшие за лесом вежи. — Ты ведь тоже не на лыжах покататься сюда прибыла? Видел, как нашего щусенка обхаживаешь. Помнит он что-нибудь?
— Ничего. Я к нему по-всякому — молчит, как Бастер Китон. Если он со мной так, то тебе и вовсе не скажет.
— Кто словом скорый, тот редко спорый… Я сумею ему язык развязать. Но мне нужна твоя помощь.
— Потешно… С чего бы я стала тебе помогать?
— С того, что ящик все еще на дне. Поможешь — поделим по справедливости.
— Это по чьей же? По твоей? Насмешил!
— А ты посмейся и после обдумай все хорошенько. Завтра приду в это же время.
Он набросил черный покров на лицо, развернулся и пошагал вон, не дав Адели выпустить парфянскую стрелу в виде какой-нибудь остроты.
…Ветер задувал за шею, мороз давил клещами, а Вадим все заговаривал Адель, ждал, что поспеет Барченко с выручальниками.
«Она сказала много, но не все. В случайное совпадение в Лоухах не поверю. Как удачно! — белофинны разворотили пути, а она оказалась неподалеку. И сделка с Крутовым выглядит неправдоподобно. Лжет!»
— Ящик завален крепко, нам вдвоем его не достать. Пустая затея.
— Придется потрудиться, милый, — блеснула Адель жемчужными зубками. — Если не успеем, первая пуля достанется тебе.
«Она мне и так достанется. Но уж лучше позже…»
Настоятельно протянул к ней обраслеченные руки.
— Р-растегни. Не могу же я вот так камни ворочать.
Адель осторожничала, прикидывала в уме, как лучше поступить. Он говорил дело, и все же она его боялась. Обшарила труп Бугрина, нашла ключик от наручников, подержала в пальцах.
Вадим не подстегивал. Каждая секунда промедления играла против нее.
Совсем близко зарычал Тала. Адель при всем умении владеть собой непроизвольно вжала голову в плечи. Ключик застукал о кандалы. Щелчок — и замок открылся. Вадим стряхнул железные кольца с рук и тычком снизу вверх ударил по «манлихеру».
Выстрел. Ожгло мочку уха. Адель скособочилась, зашлась в крике, но оружия — вот же закалка! — не выпустила. Вадим занес над нею оба кулака. Хватить со всего маху, проломить висок или перешибить хребет — как придется… Но увидел перед собой не злыдню, которая использовала его в своих шкурных целях, а беззащитную девочку, ту, что прижималась к нему ночами так бесхитростно и простосердечно, признавалась в любви…
Нет, не смог ударить, расцепил руки и поступил, как последний кретин, — повернулся к ней спиной и побежал что было духу.
Она пальнула вослед. Промахнулась, не стала впустую тратить патроны, которых и так оставалось немного. Побежала вдогонку.
Вадим держался береговой полосы, на лед не ступал — опасался поскользнуться. Над головой буйствовало сияние, вокруг бесновалась замять.
Еще выстрел. Пуля вжикнула по щиколотке, вспорола штанину. По доносившемуся сзади топанью Вадим определил, что Адель приближается — она бежала шибче преследуемого и с каждым шагом отыгрывала разделявшее их расстояние.
Что там такое посверкивает впереди? А, колючая проволока… Через нее не перескочить. А перед ней — мины. Не сожжет током, так размечет по чисту полю.
— Александр Васильич! Где вы?..
Повернул к озеру и скатился на пяти опорах по отлогому склону. Расщеперясь, кое-как встал, поскользил по ровной глади к островку, который, как просветила однажды Аннеке, лопари прозвали Могильным.