— Где твой дедушка? Я хочу его поблагодарить…
— Он лежать. Ни говорить, ни есть, ни пить… Много сил из него вытечь. Не знать, выздороветь или нет… Весь род за него Великого Аййка молить.
Сказав это, Аннеке вышла — отправилась в соседнюю вежу навестить больного деда. Оставшись один на один с Вадимом, Александр Васильевич заговорил горячечным шепотком:
— Вадим Сергеевич, вот же она, наша планида! Искали алтын, а нашли золотой. То, что в нощи сей содеялось, и есть меряченье!
— Вы уверены?
— Ни малейшего сомнения! Как бы еще в деву тонкорукую эдакая сила влилась? И что бы заставило ее противу зверины, плоти взалкавшей, безо всякого оружия пойти? И боль диавольская, вы говорите, ни единого стенания из ее персей не исторгла?
— Ни единого, — подтвердил Вадим, не находя возражений.
— Совокупность налицо! Чаял я, что доберемся мы до цели нашего хождения, вот и добрались. Близкое ли знакомство вы с этим ворожеем свели?
Вадим ответил неопределенным жестом. Он и сам не знал, насколько близко подпустил его Чальм к своим таинствам. Старик — себе на уме, к тому ж болен. Не станет откровенничать с пришлыми руши.
— Ничего, отлежится, — обнадежил и себя, и помощника Александр Васильевич. — У диких народностей стать крепкая. А что до откровенности… Задобрим, подмаслим. Опять же внучка у него — краля, на вас засматривается. Тоже подходец…
Едва ли не впервые подкатила к Вадиму неприязнь в отношении шефа. Что за вздор он тут несет? Соблазнять Аннеке ради подступа к ее деду?
— Не ударяйтесь вы в амбицию! — перехватил Вадимовы помыслы всеведущий шеф. — Я же не в Дон-Гуана вас играть принуждаю. Просто перемолвите с ней душевненько — глядишь, и поспособствует. У вас талант на красивых юниц впечатление производить.
Совсем засмущал, искуситель! Вадим пообещал, что поговорит с Аннеке, но за положительный результат не ручался.
Впрочем, со всем этим следовало погодить, покуда нойд пребывал на пороге небесного царствия. И без того работы привалило: Вадим указал тропу к подземелью Крутова, и шесть человек из отряда принялись разбирать завал, образовавшийся после взрыва. Остальные были пущены догонять Адель, но не преуспели — тянувшийся за ней кровавый след очень скоро исчез, его замело снегом, сыпавшим еще двое суток подряд. Порыскали близ озера, ни трупа, ни новых следов не обнаружили. Соваться далеко в тундру Барченко запретил.
— Все одно с такими ранениями, на холоде, зимой, в одиночку ей не выжить, — подвел он черту под поисками. — Не самочинно преставится, так хищное зверье одолеет, его тут вдоволь. Фиглярствовать по сему поводу грех, и судьбы подобной никому не пожелаю, но ежели в рассудок взять, то все по справедливости. Не восхоти она тельца златого, ничего бы не случилось.
И в который уже раз согласился Вадим с премудрым суждением своего командира. Об Адели старался не думать, выбросить ее вон из памяти, но та откровенно измывалась — являла рыжекудрую во снах, навязывала и днем, лишь стоило на минутку прикрыть глаза. И что самое подлое — Адель ни единожды не явилась ему в том своем последнем виде, от которого кровь стыла в сердце и тряслись поджилки.
Устав бороться с неотступным образом, Вадим пошел от обратного: с позволения Барченко перебрал оставшиеся в лагере вещи Адели — рюкзачок и медсестринскую сумку. Полагал напасть на что-нибудь, о чем она умолчала. Не прогадал: в подкладку вещмешка оказалась вшита маленькая, с почтовую карточку, картонка с прорезями, назначение которых Вадиму открылось не сразу.
Он показал ее Барченко, и тот, многое перенявший у своего друга Бокия, специалиста по криптографии, мигом определил:
— Трафарет. Таковые применяются для составления и прочтения секретных писем. Удобнейшая вещь, простая, как вретище, а без нее никто чужой письма не прочтет.
— В чем же ее назначение?
— А вы догадайтесь! Нет? Вот смотрите: кладем мы эту картоночку на лист бумаги и в прорези вписываем все, что нам заблагорассудится. Картоночку убираем, а пробелы заполняем любой абракадаброй, какая на ум взбредет. И попробуйте-ка, выловите нужные буквицы, если нет у вас такой же картоночки!
— Она писала шифрованные письма? Кому?
Барченко еще раз осмотрел находку, положил ее в свой портфель, к самым важным документам.
— А это, Вадим Сергеевич, пускай наши коллеги из ГПУ выясняют. По моему суждению безыскусному, столкнулись мы с заговором. Полюбовница ваша… простите, не уследил за языком, припомнил вам, чего не следует… в общем, имеются у нее некие содельщики. Что, вероятно, знали они о нашей эспедиции и о вашем в ней участии. А Адель Вячеславовна… хотя навряд ее именно так кличут… нарочно поджидала вас на пути следования. Она ведь в Лоухах всего за пару недель до нашего похода объявилась, это я случайно на станции узнал. Тогда меня это не насторожило, а напрасно!..
— Александр Васильевич, — заговорил Вадим торопливо, — я тоже об этом думал. Пути повредили неспроста… И к составу она вышла не из благих побуждений. Мне теперь кажется, что и волк никакой на нее не прыгал. Р-рассекла себе тулуп тем же ланцетом, выстрелила в воздух и легла на р-рельсы, чтобы мы ее заметили. У нее все было просчитано! Драматическое появление на подмостках — как в пьесе… Не могли мы ее после такого взашей прогнать.
— Все так, все так! — изъявил согласие Барченко. — Многосложный экивок! И, как изволите убедиться, враги нас обставили. На наших, как говорится, плечах въехали на Крайний Север. Почти что достигли искомого…
Эмоции в душе Вадима били через край.
— Но как они проведали, что экспедиция направляется к Сейду и что я еду вместе с вами? Об этом знали только в Московском губотделе, и то не все… Почему Аде… почему она так смело вышла нам навстречу? Была уверена, что я не смогу ее узнать?
— Во-от! — Барченко поднял к носу бородавчатый перст. — Это больше всего и смущает. Положим, о вашей амнезии они могли прочесть в газетах, но все прочее!.. Информация была под спудом таких устрашительных грифов сокрыта, что ни с какой стороны не подлезть. А они подлезли! Из сего проистекает, что завелся в нашем доблестном учреждении вероотступник, сума переметная. От него они сведения и получают… Эх, жалость, что не уберегли мы вашу… словом, позволили ей под своды Аида удалиться. Она бы столько всего могла рассказать!
Адель-то? Вряд ли. Ее хоть пилой режь, ничего не расскажет. Но что теперь об этом…
— На кого она р-работала?
— Да мало ли… У нас в стране после Гражданской такой ералаш, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Белогвардейщина в каждой трещинке норовит засесть. В ГПУ ее тоже хватает, знай вычищай. Мне Глеб Иванович на это через раз жалится…
День спустя после сражения возле Могильного острова прибыл со своими людьми Макар Чубатюк. Приволок не только «виккерс» и гранаты, хранившиеся на станции Оленья, но и сорокасемимиллиметровую пушку вместе с артиллерийским расчетом. Орудие ехало на железнодорожной платформе в Мурманск для укрепления обороноспособности незамерзающего порта. Макар полонил и пушку, и расчет, как Соловей-Разбойник с большой дороги. Охрана состава рискнула дать отпор, но Чубатюк двоих отправил в нокаут, а потом помахал мандатом с печатями политуправления, и вопрос решился. К лафету приколотили щирокие доски, на которых и доставили пушку в Ловозеро.
Каково же было возмущение Макара, когда он узнал, что воевать уже не с кем.
— Вот трюфели мохнокрылые! — завелся он, как всегда, с пол-оборота. — Не могли меня подождать? Чилимы одноногие, дичь малосольная, оползень потерпевший, седьмой тянитолкай лошади Пржевальского! — И понес, и понес, выплескивая злость незнамо на кого и за что.
Сведав об изменничестве Адели, назвал ее мымрой полоротой и заявил, что в ее присутствии всегда чувствовал себя как в океане — блевать тянуло.
— Сразу было видно, что ее аист по дороге ронял! Паинькой притворялась, коровкой божьей… Да она бы одна стаю собак перегавкала!
Когда ему сообщили, что она справилась не с собаками, а с медведем-людоедом, не удивился:
— Да эта Манька фестивальная бегемота бы урыла!
Он еще долго не мог простить ни себе, ни другим, что пропустил самые важные события. Ходил надутый и на всех срывался:
— Усохни, гербарий! Чего скалишься, как будто нефть в сортире нашел? Ты, календула, бункер захлопни, хордой тебя по катету! У тебя что, вагон здоровья? Сейчас разгружу!
Наконец, истощившись, унялся и пошел разбирать камни в туннеле, причем вкалывал за пятерых. Александр Васильевич принес извинения захваченным артиллеристам, выдал им по два червонца из казенных денег, и они поволокли пушку назад к станции.
С появлением Макара раскопки пошли веселее, и тем же вечером запаянный ящик был извлечен и доставлен в Ловозеро. Нисколько не пострадавший от обвала, он стоял в веже у Барченко и отсвечивал стальными боковинами.
— На славу сработано! — похвалил изделие Александр Васильевич. — Как мы его вскрывать будем?
— Давайте я кувалдой хренакну? — предложил Чубатюк. — Разнесу к едрене фене!
— Не желая умалить достоинства ваши, многоуважаемый Макар Пантелеевич, осмелюсь выказать сомнение в успешности оного замысла. Орех сей крепостию леп. К тому ж неведомо нам, чем он начинен и не повредит ли приложение грубых сил физических его содержанию…
Вадим присел перед ящиком.
— А если попробовать подобрать код? Долго, зато безопасно.
Он покрутил одну из торчащих ручек, и в ящике что-то затикало. Лицо Барченко сделалось белым как мел.
— Про безопасность это вы не подумавши… Там часовая мина!
— Что?!
— Защита от взломщиков. Обычно дается минута, чтобы открыть крышку. Иначе рванет…
— Эх, в рот тебе торпеду, в зад пароход! — проревел Чубатюк. — Все на двор, живо!
Выскочили как угорелые. Отбежали подальше.
Вадим был вне себя. Столько трудов — и все коту под хвост? Разлетится драгоценный ящик на мелкие осколки, никому не доставшись…
— Александр Васильевич! А англичане? Они что же, тоже на воздух должны были взлететь?