– Их счастье, что продержаться надо всего полгода, – заметил Артур. – Даже не представляю, как это они до сих пор ухитрялись хранить тайну. В общем, мы их обставили, и это самое главное. И ничего они теперь с нами не сделают.
– Верно, – кивнул Трун. – Ничего не сделают.
Оба повернули головы, будто сговорились одновременно посмотреть в окно. Там был обыкновенный венерианский день. Куда ни глянь, светящийся белый туман; из-за ветра, дувшего со скоростью двадцать миль в час, постоянно менялась видимость, но почти всегда удавалось разглядеть редкие и высокие заросли «тростника» – они начинались в сорока ярдах от купола. На ветру растения слегка пригибались и покачивались, чем-то напоминая жесткие волосы.
Изредка туман рассеивался настолько, что в двухстах ярдах показывались удивительно гибкие деревья, прозванные кем-то перьями. Они клонились в разные стороны, образуя высокие арки. По земле – и рядом с куполом, и в отдалении – стелился ковер бледных сочных усиков, венерианский эквивалент травы. А вообще-то даже самые четкие фрагменты пейзажа не вызывали душевного подъема; лишь кое-где мертвенно-бледная однотонность нарушалась розоватым мазком мясистого стебля или жиденькой прозеленью, да и их вскоре заволакивали жгуты тумана. Водяные капли сбегали по этиолированным стволам, сыпались дождем под внезапными порывами ветра, прокладывали мокрые дорожки на оконных стеклах.
– По мне, так лучше и быть не может, – заметил Артур. – Для чего нас сюда прислали, то мы и сделали – первую успешную посадку. Теперь, как я понимаю, это любому по плечу, добро пожаловать на Венеру!
– Нет, Артур. – Трун медленно покачал головой. – В нас вложили деньги не ради одних рекордов. По контракту, мы ее еще и удержать должны.
– А вдруг твой кузен Жайме пойдет на попятную, когда увидит, на что она похожа?
– Жайме не пойдет на попятную, – убежденно ответил Трун. – Он всегда знает, что делает. Беда в том, что у них со стариком планы, что твой айсберг – неискушенному оку виден только краешек. Нет, Жайме вполне доволен.
Артур Доггет снова глянул в окно и с сомнением покачал головой:
– Думаешь, доволен? Если так, могу себе представить, сколько у него на то причин. Должно быть, куда побольше, чем нам отсюда видится.
– Нисколько не сомневаюсь. Жайме и его отец – настоящие стратеги, фельдмаршалы в штатском. Старик никогда не боялся трудностей, не терял головы – и Жайме вырос ему под стать.
– Одного я никак не могу взять в толк, – проговорил Артур. – Откуда у твоего кузена, австралийского гражданина, бразильское имя Жайме Гувейя?
– Ну, это довольно просто. Когда на Марсе погиб мой дед, Джеффри Трунью, осталось трое детей: Анна, Джордж и Джеффри, мой отец. Джеффри родился уже «посмертно», во всяком случае после того, как дед высадился на Марсе. Потом тетя Анна вышла замуж за Энрикеша Поликарпу Гувейю – старика Гувейю, эмигрировала с ним в Австралию и там родила Жайме. Дед Жайме Гувейи дружил с моим дедом, и, когда тот не вернулся с Марса, кто, по-твоему, больше всех ратовал за вторую марсианскую экспедицию? Правильно, дедушка Гувейя. В конце концов он собрал группу сторонников, они вложили половину денег, а вторую выжали из бразильского правительства. В случае успеха экспедиции две тысячи сто первого года он бы претендовал на сущую безделицу: эксклюзивные права на половину биологических находок. Ко всеобщему удивлению, таковые действительно встретились на дне рифтов – так называемых каналов. Гувейя быстренько выкупил права на вторую половину у другого пайщика и усадил своих экспертов за работу. Лет двадцать они провозились с адаптацией растений, а после старик Гувейя с двумя сыновьями и дочерью взялись покорять мировые пустыни, чем и по сей день занимаются.
Жуану, старшему сыну, достался север Африки, Беатрис отправилась в Китай, а моему дядюшке Энрикешу, как я уже говорил, приглянулась Австралия. Брат тети Анны, дядя Джордж, остался в Бразилии, сейчас его сын Жоржи Трунью – командор в космофлоте. Моего отца посылали в Австралию учиться в школе, потом он вернулся, окончил университет в Сан-Паулу, снова уехал в Австралию, женился там на дочери судовладельца и отправился в Дурбан управлять делами тестя. Там и погиб случайно во Втором Африканском восстании, когда негры вышибали индусов. Меня, совсем еще ребенка, мать увезла домой в Австралию, и там мы сменили фамилию на исконную – Трун.
– Понятно. Ты только одно забыл сказать: как в это дело впутался твой кузен Жайме? У него вроде в пустынях дел по горло.
– Не совсем, пока его отец еще сидит на своем стуле. Они же из одного теста слеплены. Жайме пожил в пустыне год с лишним, поразводил цветочки, а там взял да придумал себе занятие для настоящего мужчины. Так что у него теперь другие интересы. Впрочем, разве удивительно, что человек, у которого в жилах смешалась кровь Трунов и Гувейя, увлекся космосом? Правда, у него нет нашей тяги за пределы – видать, кровь Гувейя сильнее. Космос ему нужен, чтобы там работать. И чем дольше он глядел в небо, тем больше злился оттого, что никому оно не требуется. Потом он сумел заинтересовать отца и еще кое-кого. Вот почему мы сегодня здесь.
– И завтра будем здесь, и послезавтра, – подхватил Артур. – Пока не нагрянут браззи, чтобы вышвырнуть нас вместе с его интересами!
Трун небрежно махнул рукой:
– Не бери в голову. Жайме и старик не из тех, кого вышвыривают. По-моему, старик – самый богатый человек в Австралии, и к тому же самый ценный иммигрант в ее истории. Бьюсь об заклад, в нас вложена львиная доля состояния семейства Гувейя. Можешь мне поверить, эти люди просто так рисковать не станут.
– Надеюсь, ты прав. Сейчас, наверное, браззи на улицах лопаются от злости. Как же, такой удар по самолюбию! Они ведь привыкли ходить задрав нос и твердить: «Космос – провинция Бразилии!»
– Все так, но они бы могли гордиться собой еще больше, если б хоть палец о палец ударили. А посмотри на Гувейя, как они вкалывают! Сколько пустынных земель оживили! Сотни тысяч квадратных миль! Думаю, мы не зря с ними связались.
– Что ж, надеюсь, ты прав, – повторил Артур. – В противном случае нам не позавидуешь.
Вскоре Артур ушел, оставив начальника в одиночестве.
Трун снова перечитал радиограмму и задумался о своем кузене. Каково ему сейчас на Земле?
Его мысли погрузились на три года в прошлое, когда точно в назначенный час над домом завис маленький частный самолет, а потом опустился на траву взлетно-посадочной площадки. Из кабины вышел молодой Жайме Гувейя. Он казался великаном – как только в самолете помещается? – и щеголял белым костюмом, шелковой голубой рубашкой и белой шляпой.
Не отходя от машины, Джейми поглядел на строгий узор парка, где холеные толсторукие марсианские деревья наподобие гладкокожих кактусов чередовались со столь же ухоженными кустами, и опустил взгляд под ноги, на войлок из тонкой и жесткой, как проволока, травы, сквозь который кое-где – пока еще редко – пробивались широкие вертикальные лезвия.
Джордж, подойдя ближе, догадался, что гостю не совсем по вкусу холодная геометрическая точность планировки, но в целом парк ему нравится.
– Не так уж плохо, – сказал Жайме. – Пять лет?
– Да, – кивнул Джордж. – Пять лет и три месяца. От голого песка.
– А как вода?
– Ничего, сносная.
Жайме кивнул:
– Еще через три года высадишь деревья. Через двадцать лет у тебя будет настоящий ландшафт, климат. Неплохо, хотя можно и получше. Мы только что вывели новую траву, не чета этой. Быстрее растет, сильнее вьется. Я скажу, чтобы тебе прислали семян.
Они пересекли патио и вошли в дом, в большую прохладную комнату.
– Жалко, Доротея в отъезде, – посетовал Джордж. – Решила недельки две отдохнуть в Рио. Тут ей, боюсь, скучновато.
Жайме снова кивнул:
– Знаю. Женщинам это дело быстро надоедает. Возрождать пустыни скучно до жути, особенно на первых порах. Она бразилофилка?
– Не сказал бы, – ответил Джордж. – Но ты ведь понимаешь, Рио – это огни, музыка, платья. Пуп земли и все такое. Она от этого подзаряжается. Обычно мы там бываем вместе, раза два в год, но иногда Доротея не выдерживает и уезжает одна. Друзей у нее там уйма.
– Да, жалко, что не застал, – вздохнул кузен.
– Она тоже расстроится. Вы так давно не виделись.
– Ладно, нет худа без добра, – сказал Жайме. – Никто не помешает поговорить о деле.
Не дойдя до бара, Джордж повернулся кругом и вопросительно поднял брови.
– О деле? С каких это пор считается, будто я разбираюсь в делах? Что за дело такое?
– Да так, пустяки, – ответил Жайме. – Самое обычное дело для Трунов. Космос.
Джордж вернулся и осторожно поставил на стол бутылки, бокалы и сифон.
– Космос, – напомнил он кузену, – провинция Бразилии. А еще – что-то вроде вируса безумия в крови Трунов.
– Сейчас этот вирус под спудом у всех у нас, кроме, разве что, Жоржи Трунью. А что, если выпустить его на волю?
– Вот это уже интересно. Продолжай.
Жайме Гувейя откинулся на спинку стула.
– Сказать по правде, мне уже порядком осточертела пустая трескотня насчет бразильской провинции. Пора бы с этим поспорить.
– Пустая трескотня?! – воскликнул Джордж.
– Пустая трескотня, – повторил Жайме. – Бразилии чересчур легко досталось местечко на вершине мира. Слишком давно она там блаженствует и почему-то возомнила, что это продлится вечно, – мол, такова воля Господа. Она размякла. После Великой Северной войны, в годы жуткой разрухи, она работала, причем серьезно. Она сумела подняться над всеми, и с тех пор никто не бросал ей вызов, не наступал на пятки. Вот Бразилия и сидит на космосе как собака на сене. Помнишь, когда она провозгласила его своей провинцией, были заняты разбитые спутники, три даже отремонтированы, а еще она восстановила старую Английскую Лунную, но с тех пор… Погоди, у меня тут записано… Ничегошеньки не сделала до злосчастной марсианской экспедиции дедушки Трунью в две тысячи девяносто четвертом. И в