Трудно было поверить, что это настоящие люди, живущие настоящей жизнью. Меня с первого дня не оставляло странное ощущение, словно в любой момент невидимый режиссер скажет «Стоп!» – и все прекратится.
Но уже к следующему утру я пообвык и вошел во вкус курортного бытия. Принял душ, затем без спешки отправился на поиски аперитива. Мне приглянулось кафе на южном берегу, со столиками в тени купы деревьев. Что бы заказать? Наверное, моих любимых напитков здесь не подают.
Подошла юная смуглянка в пестром саронге. Я вдруг почувствовал себя героем старинного романа и импульсивно попросил перно. Это не вызвало недоумения.
– Un pernod? Certainement, monsieur[10], – ответила девушка.
В ожидании абсента я разглядывал главную площадь, уже не столь оживленную – близился час дежёне, завтрака, – и размышлял о том, что приобрели и что потеряли Сидней и Рио, Аделаида и Сан-Паулу с той далекой поры, когда они были не крупнее Лахуа, и чего стоили достигнутые ими успехи…
Вот и перно. Я полюбовался зеленым цветом штормового облака, осторожно пригубил. Странный напиток, что ни говори. И едва ли он предназначен для улучшения аппетита.
От этих мыслей меня отвлек голос, чей источник находился за спиной, чуть выше правого плеча:
– Рецепт оригинальный, но производство местное. Уверяю вас, это вполне безопасно при умеренном употреблении.
Я обернулся, не вставая. Говоривший сидел за соседним столиком. Хорошо сложен, мускулист; волосы песочного цвета; белый костюм без единого пятнышка; панама с пестрой лентой; аккуратная бородка клинышком. Я бы дал этому человеку тридцать четыре года, хотя серые глаза, встретившие мой взгляд, – глаза мудрые и озабоченные – выглядели гораздо старше.
– У меня не было возможности привыкнуть ко вкусу этой выпивки, – сказал я.
Он кивнул:
– Да, вы ее больше нигде не найдете. У нас тут, можно сказать, музей, хоть и совсем небогатый.
– Музей одной из самых юных муз? – предположил я. – Музы новейшей истории? Мне здесь нравится.
Вдруг я заметил, что за столиками, находящимися в пределах слышимости, кое-кто решил уделить нам – вернее, мне – внимание. И лица у этих людей не сказать что недружелюбные, но на них отражается нечто вроде беспокойства.
Мой сосед хотел было ответить, но его опередил рокот в небе.
Я обернулся и увидел, как синюю небесную ткань прокалывает белая игла. К тому моменту, когда до нас донесся звук ракеты, она успела набрать огромную высоту и стала почти невидимой. Собеседник скосил на нее глаза.
– Лунный «челнок», – объяснил он.
– Я их по голосам не различаю, – сказал я. – Да и по облику тоже.
– Это потому, что не бывали на борту. Впрочем, это и к лучшему – ускорение раскатало бы вас в тонкий блин. – Глядя на меня, он продолжил: – У нас на Лахуа иностранца увидишь нечасто. Надеюсь, не откажете мне в удовольствии пообщаться с вами за завтраком? Кстати, позвольте представиться: Джордж.
Я замялся – и вдруг увидел через плечо собеседника пожилого мужчину, который шевельнул губами и кивнул. Это нельзя было расценить иначе как жест одобрения, и я решил рискнуть.
– Вы очень любезны. Меня зовут Дэвид. Дэвид Майфорд. Я из Сиднея.
Но к своему представлению он ничего не добавил, и мне осталось лишь гадать: Джордж – это имя или фамилия?
Я пересел за столик Джорджа, и тот поманил официантку.
– Если не питаете отвращения к рыбе, обязательно попробуйте буйабес. Это spécialité de la maison[11].
Я заметил, что сидевший поблизости старичок и еще кое-кто из гостей оценили мое согласие составить компанию Джорджу. Даже официантка теперь лучилась симпатией. «Ну, и как это понимать?» – подумал я, но сразу же, чтобы не давать волю фантазии, решил: причиной тут городская скука.
– Из Сиднея, – задумчиво повторил он. – Как же давно я не бывал там… Сейчас бы, наверное, и не узнал.
– Да, город растет, – подтвердил я, – но природа позаботилась о том, чтобы он всегда оставался уникальным.
Мы поболтали о том о сем. Буйабес и впрямь оказался бесподобен. К нему были поданы ломти вкуснейшего хлеба, отрезанные от длинной буханки – такие можно увидеть на картинках в старых европейских книгах. А местное вино окончательно склонило меня к выводу, что стиль двадцатого века заслуживает добрых слов.
За разговором выяснилось, что Джордж был пилотом, летал на ракете, но потом оказался прикован к земле. Я понял, что вовсе не плохое здоровье тому причиной, но объяснять он не стал, а я не рискнул спрашивать.
На десерт подали фрукты, о которых я и слыхом не слыхивал, а к ним охлажденный сок маракуйи. Уже за кофе Джордж произнес, как мне показалось, с тоской:
– Мистер Майфорд, я надеялся, что вы мне поможете, но теперь вижу: нет в вас веры.
– Ну что вы! – запротестовал я. – Без веры как прожить? Человек очень немногое способен сделать сам, поэтому приходится верить в возможности человечества.
– Ну да, – кивнул Джордж. – Мне следовало сказать «нет духовной веры». Вы не похожи на человека, которого интересует природа и предназначение его души. Или чьей бы то ни было души. Угадал?
Я заподозрил, что знаю, каким будет продолжение. Впрочем, если этот парень намерен спасти мою душу, то начал он неплохо, щедро удовлетворив телесную потребность в изысканной пище.
– В молодости я изрядно беспокоился насчет моей души, но в конце концов решил, что это по большому счету суета.
– Суета – мнить себя абсолютно самодостаточным, – возразил собеседник.
– Безусловно, – согласился я. – Однако меня не устраивает идея, будто душа – отдельная сущность. Полагаю, это всего лишь манифестация разума, каковой, в свою очередь, является продуктом деятельности мозга, меняющегося под влиянием окружающей среды и напрямую подчиняющегося железам.
Джордж грустно вздохнул и укоризненно покачал головой:
– Вы заблуждаетесь. Ах, как же вы заблуждаетесь!.. Люди делятся на тех, кто чувствует в себе душу, и тех, кто, подобно вам, не осознает ее присутствия. Но никто из нас, пока обладает ею, не представляет себе ее истинной ценности. Лишь потеряв душу, человек понимает, какого сокровища он лишился.
Сентенция не из тех, на которые с легкостью находишь ответ. Пауза затягивалась. Собеседник посмотрел на север, где в небе успел растаять след лунного «челнока». Мне стало не по себе, когда две крупные слезы выкатились из глаз Джорджа и проложили влажные дорожки возле носа. Он же, напротив, не выказывал смущения. Просто достал широкий, безупречной белизны платок и вытер лицо.
– Надеюсь, вам никогда не доведется узнать, до чего же это страшно – остаться без души, – качая головой, произнес он. – Как будто в сердце осталась только космическая пустота. Провести остаток жизни на реках Вавилонских[12] – что может быть хуже?
Я напустил на себя равнодушие:
– Боюсь, это не для моего скромного ума.
– Конечно, вы не понимаете. Никто не понимает. Но всегда есть надежда встретить однажды того, кто сможет понять – и помочь.
– Все же душа – это манифестация личности, – сказал я. – Не представляю себе, как можно ее потерять. Допускаю, что она способна измениться. Но исчезнуть полностью?
– Я свою потерял, – сказал Джордж, по-прежнему глядя в бескрайнюю синеву. – Она теперь где-то там витает, а я без нее – одна видимость. Потеряв руку или ногу, человек остается человеком, а без души он просто ничто…
– Может, вам следует обратиться к хорошему психиатру? – неуверенно предложил я.
У Джорджа мигом высохли слезы.
– Психиатры! – негодующе воскликнул он. – Гнусные шарлатаны! Даже в самом названии ложь. Если эти прохвосты и разбираются немного в мозгах, что они могут смыслить в психике? Тем более – отрицая самое существование души!
Снова наступила пауза.
– Если бы я мог чем-то помочь… – неуверенно заговорил я.
– Такой шанс был. Вы могли оказаться тем, кто способен помочь. Шанс остается всегда…
Кого он пытается успокоить, себя или меня?
Дважды грянули часы под церковным шпилем. У моего собеседника сразу изменилось настроение, и он порывисто встал.
– Мне пора, – сказал Джордж. – Жаль, что вы не тот, кто мне нужен, но все равно беседа была приятной. Надеюсь, Лахуа вам понравится.
Я проводил его взглядом. Возле лотка с фруктами Джордж задержался, выбрал нечто похожее на персик, вонзил в него зубы и пошел дальше, не заплатив. Торговку это нисколько не обеспокоило; она ласково улыбалась вслед.
Ко мне приблизилась смуглая официантка и тоже посмотрела на Джорджа, который взошел по церковным ступенькам, бросил огрызок и у входа снял шляпу.
– O le pauvre monsieur Georges, – грустно сказала девушка. – Il va faire la prière, – объяснила она. – Tous les jours молится за свою душу. И утром, и вечером. C’est si triste[13].
Я заметил у нее в руке счет. Встревожился было, что напрасно принял Джорджа за хорошего парня, но решил: не беда, завтрак-то уж точно был хорош, – и полез за бумажником.
Девушка заметила и покачала головой:
– Non, non, monsieur, non. Vous etes convive. C’est d’accord[14]. Monsieur Georges завтра расплатится. C’est окей.
– Это нормально, не удивляйтесь, – вмешался старичок, который недавно подавал мне знаки. И добавил: – Если не торопитесь, может, посидите со мной за кофе с коньяком?
Пожалуй, Лахуа может гордиться своим гостеприимством, решил я и принял приглашение.
– Наверное, еще никто не рассказал вам историю нашего Джорджа, – предположил старичок.
Я подтвердил его догадку. Он покачал головой, адресуя немой упрек неизвестным мне людям, и продолжил:
– Не беда. Видите ли, Джордж все надеется встретить человека, который ему поможет. Иногда беднягу поднимают на смех, и нам это не нравится.