19
Религия передается по отцу.
Поэтому Джинн родился шиитом, хотя его мать была сунниткой. Это был удивительный брак – брак по рассудку. Джинн никогда не понимал, почему эти двое полюбили друг друга, был ли их союз выгоден обеим семьям, или это была темная история страсти, которую пришлось поспешно оформлять официально. Он был уверен, что брак его родителей стал словом Бога и что он, Джинн, был создан силой этого слова. Силой дыхания Бога.
С раннего детства он помнил любовь матери и запахи оливок, лимона, меда, апельсиновой воды, хлеба, который пекли в печи на улице, запах коз; позже, в Бейруте, к ним прибавился едкий запах пороха.
Он помнил, каким строгим был отец. Помнил обжигающие удары его кожаного ремня по своим ягодицам, когда Джинн-добряк превращался в Джинна-демона.
А еще его детство было далекой мелодией. Конечно же, пение муэдзина, неизменно зовущего на молитву, метроном дня и ночи, символ вечности, что напоминает человеку о его месте под солнцем. Пение ветра. Джинн часто слушал, как ветер шумит между ставнями, под дверью, как нашептывает свои небесные заклинания. Потом, много позже, стал слышаться коварный свист бомб, треск пуль. Иногда – крики.
Но мать всегда, порой украдкой, утешала его, спешила приласкать и успокоить. Она всегда находила верные слова, и Джинн вырос, познав силу этих арабесок звуков, пируэтов человеческого голоса, эквилибристические фигуры души, способные разорить дотла или возвысить до небес того, кто умел заставить их грациозно танцевать.
Религия не играла важной роли в их жизни. Джинн получил лишь элементарное религиозное воспитание: ни отец, ни мать не отличались набожностью. Ислам был рядом, подобно колодцу посреди деревни, вокруг которого собираются, чтобы напиться, но это колодец предков, на который уже никто не обращает внимания. Обосновавшись в Южном Бейруте, семья Джинна почти прекратила соблюдать религиозные обряды: все были слишком заняты своей крошечной бакалейной лавкой, домашним хозяйством и выживанием во время войны.
Они бежали с любимого Юга, бежали от израильского вторжения, надеясь найти убежище в столице, но нашли там лишь запустение.
От государства осталось одно название. Оно никому не гарантировало безопасности. В квартале Харет-Хрейк не было ни больниц, ни школ, ни даже поставок продовольствия. Свирепствовала гражданская война. К власти пришла «Хезболла». Она снабжала продавцов, она заплатила за строительство новой школы, она открыла больницу для всех нуждающихся в медицинской помощи. Подростком Джинн верил, что настоящее государство – это «Хезболла». Она одна защищала их, давала новые дома семьям своих мучеников и содержала их детей. Джинн многому научился в школе, которую открыла Партия Аллаха, он узнал о несправедливости и лжи этого мира. Но когда он возвращался домой, мать выслушивала то, что он с жаром ей повторял. Его добрая мать объясняла, что, возможно, все не совсем так, что главное – быть живым, держаться вместе.
Его добрая и ласковая мать, которую разорвал на куски упавший с неба снаряд.
Шиитский снаряд в шиитском квартале. Движение «Амаль» против движения «Хезболла». Два брата не могут ужиться и убивают друг друга в отчем доме.
После этого Джинн никогда больше не был прежним. И его отец тоже. Он все время проводил в своей крошечной лавочке, от которой мало что осталось.
Несколько месяцев спустя Джинн, еще совсем ребенок, вступил в ряды «Хезболлы». Он не знал любви, не умел водить машину, но быстро научился заряжать пистолет и обращаться со взрывчаткой.
«Хезболла» подарила ему новую жизнь: теперь Бог глядел на него с улыбкой.
Джинн вспоминал детство, глядя на проносящиеся мимо дорожные знаки. Он моргнул и тут же переключил внимание на дорогу. Ехать уверенно, не слишком быстро, создать впечатление, будто знаешь, куда едешь, – все, что нужно, чтобы его не заметили и не остановили.
С тех пор как он покинул Триполи, все шло замечательно. Гораздо лучше, чем он себе представлял. Пересечь Средиземное море на мальтийском траулере оказалось проще простого, его ровным счетом никто не заметил, чего не скажешь о десятках перегруженных шлюпок с мигрантами, на которых были брошены все военно-морские силы, наблюдающие за территориальными водами. В Италии он по фальшивым документам арендовал машину, ночевал в небольших придорожных гостиницах и пересек подобие границы с Францией безо всякой проверки.
Он слушал, как журналист по радио говорит, что ИГИЛ несет тяжелые потери на западе подконтрольной им территории в боях с сирийской армией и отрядами «Хезболлы». Суннитские экстремисты из ИГИЛ бьются со своими заклятыми врагами: сирийскими алавитами и ливанскими шиитами. Те, у кого Джинн научился всему, что умел, теперь сражались не на жизнь, а на смерть с самопровозглашенным исламским Халифатом, с его черным знаменем.
Джинн позволил себе усмехнуться и выключил радио.
Он свернул с кольцевой и въехал в северный пригород Парижа, следуя маршруту на длинной схеме, дополненной буклетом с подробными дорожными картами, с которыми он сверялся каждый вечер и каждое утро, прежде чем сесть за руль. Джинн не мог позволить себе использовать GPS, он не хотел вбивать адреса, не собирался оставлять улики, даже виртуальные, в этой простенькой арендованной машине, которую когда-нибудь, возможно, захотят отследить. Он провел несколько вечеров на гостиничных парковках, изучая кузов и двигатель, пока не нашел маячок GPS, установленный компанией по аренде. Классический вариант. Прокатчики больше не рискуют отпускать свое добро на волю, не навесив систему наблюдения… Почти добравшись до Парижа, Джинн снял маячок и аккуратно переставил его на другую машину. Он стал невидимым.
Его план был идеален, он был уверен, что его не отследят, но опыт подсказывал, что осторожность лишней не бывает.
Он ехал еще три четверти часа, постоял в пробках, затем покружил по району, чтобы не оказаться на месте слишком рано, а заодно убедиться, что за ним не следят. Наконец он свернул на небольшую улочку на краю длинного жилого массива и припарковался перед складом с опущенной красной металлической шторой, как и было условлено.
До встречи оставалось пять минут, и он терпеливо ждал в машине.
Он не прикасался к компьютеру уже несколько недель и не знал, не было ли новых сообщений. Оказавшись в Европе, он старался держаться подальше от технологий. По крайней мере, пока не обоснуется и не будет уверен в себе.
В конце улицы показался мужчина лет тридцати, в толстовке с логотипом американского университета. Он держал под мышкой зеленую сумку, солнцезащитные очки были сдвинуты на лоб.
Оба знака.
Мужчина замедлил шаг, поравнявшись с машиной, и явно успокоился, увидев, как Джинн постукивает по боковому зеркалу.
– Салям алей…
– Никаких намеков на ислам, – грубо перебил его Джинн на правильном французском. – Принес что нужно?
Сглотнув, мужчина торопливо кивнул и протянул Джинну сумку. Тот тут же ее забрал.
– Ну все, отличная работа.
– Я придерживаюсь акиды, я бы все от…
– Хватит, я сказал. Выглядишь ты как надо, но говоришь не те слова. Ты же знаешь, что надо слиться с толпой, быть незаметным.
– Я решил принести еще кое-что, чего не было в списке.
Мужчина наклонился к машине и расстегнул толстовку, обнажив рукоять пистолета.
Джинн раздраженно выдохнул через нос.
– Вам он может понадо…
– За кого ты меня принимаешь? – сухо спросил Джинн. – За убийцу?
– Нет, но…
– Оставь себе или выброси, но не оскорбляй меня. Мне он не нужен.
– Вы сможете защитить себя…
Джинн удрученно покачал головой. Он жестом велел мужчине нагнуться ниже.
– Знаешь ли ты, друг мой, какое лучшее в мире оружие?
Тот пожал плечами, и Джинн продолжил:
– Символ. Вот самое страшное оружие. Оно действует не на одного человека, не на десять, сто или тысячу… Нет, оно действует на всех. Без исключения. Иногда через границы.
Мужчина не понял, к чему клонит Джинн, но догадался, что лучше не настаивать, и застегнул толстовку.
– Я не убиваю одного человека, – добавил Джинн, заводя машину. – Я убиваю всех.
20
Марк Таллек стоял у открытой дверцы «ауди», склонившись к водительскому сиденью, на котором, вцепившись в руль, сидел мальчик лет десяти. Увидев возвращающихся из табора Людивину и Сеньона, Марк высадил ребенка из машины, выудил из кармана конфету и дал ему на прощание.
– Есть что-то новое? – спросил он.
– Вы должны знать, что пазл собирают по кусочкам, – ответила Людивина.
– И что нам дала эта поездка к цыганам?
– Один кусочек. Совсем маленький.
Ничего не добавив, Людивина подошла к своей машине и под внимательным взглядом Марка Таллека вытащила из бардачка большую дорожную карту. Она разложила ее на капоте седана ГУВБ и указала пальцем на зеленую зону на северо-западе:
– Мы сейчас тут. Джорджиана Нистор жила здесь и работала неподалеку, чаще всего в Эраньи, – сказала Людивина, указывая на отрезок автострады несколькими сантиметрами ниже. – Вероятнее всего, ее похитили прямо здесь, в таборе, или где-то рядом. Тело выбросили на ветке, ведущей в Ивлин, больше чем в часе езды отсюда. Жертва номер один. Следующую, Элен Триссо, поезд переехал среди леса недалеко от Руана, в районе захолустья под названием Ориваль.
Марк Таллек обратил внимание на то, что Людивина не сверяется с записями.
– Вы все это знаете наизусть?
– Конечно, – кивнула та, словно другого ответа и быть не могло. – Делом занимался руанский РУСП. Утром по дороге сюда я снова говорила с руководителем расследования. Сначала они трясли ее парня, но это ничего не дало. Элен Триссо жила километрах в ста оттуда, в Пуасси. Работала в торгово