– Еще раз скажи эти слова, скажи, что я тебя наполню! – занервничал он.
В его тоне Людивине послышалась лихорадочность… его дыхание стало резче.
Он возбуждается.
Нужно ли продолжать?
Снова послышался шум. Он что, встает?
– Я поняла, что вы изольетесь в меня, – ответила Людивина, боясь, что он может перейти к действиям, если не получит то, чего хочет. – Вы сомнете мою грудь, вцепитесь пальцами в живот, возьмете меня, как собаку.
Часть ее мозга оценивала риск, выбирала тон, а другая часть использовала весь опыт работы с отъявленными извращенцами, чтобы найти верные слова. Она вспоминала всех, кого арестовала, все сообщения в сети, которыми эти психи обменивались между собой или рассылали женщинам, девочкам… Эти сумасшедшие использовали точные грубые описания своих сексуальных отклонений.
– Продолжай, – потребовал он спокойнее.
Людивина сглотнула поднявшуюся желчь.
– Я знаю, что вы в меня ворветесь, раздвинете мне бедра и вонзитесь глубже, а я буду плакать. Я это поняла.
Она не открывала глаза. Кулаки сжимались.
– Да, еще.
– Вы извергнетесь в меня, навалитесь всем весом, мои груди будут качаться от каждого толчка, вы сделаете мне больно, проникая глубоко в мою киску… Сначала я буду сухой, очень сухой, но вы будете наполнять меня с каждым ударом, заставите меня лопнуть, мои складочки раскроются, так сильно вы пробуравите меня…
Она собиралась резко сменить тему, напомнить, что не готова, что бунт разрушит его мечту о полном подчинении, но тут услышала шумное дыхание и поняла.
Он дрочит. Этот урод сейчас кончит!
Если ей удастся довести его до оргазма, она выиграет немного времени, пока непристойное либидо не овладеет им снова.
Вся мерзость этой сцены вдруг обрушилась на нее: она заперта в темноте, израненная и измученная, желудок сводит от ужаса, но при этом пытается добиться ничтожной отсрочки, играя с извращенцем в его больную игру.
Но жизнь того стоила. Хотя бы еще час…
– Вы меня долбите спереди и сзади, – продолжила она, – очень глубоко, и мне будет больно, очень больно, вы ухватитесь за мою задницу, я буду стонать у вас в руках, в моих глазах ужас, но тело подчиняется…
Она запретила себе представлять то, что говорит, сосредоточившись на подборе слов. Он часто говорил «наполнить» и «залить», и она сделала вывод, что эти слова важны: ему хотелось выплеснуться, утопить ее в сперме, то есть в своей силе, в своем могуществе. Она играла с этими образами, подбирала синонимы, старалась описывать их обоих, повторяла, что она будет в его власти. Она добавила унижения, которым он подвергнет ее, словно неживой предмет. Он ненавидел женщин. Она описывала унизительные сцены. Жестокие. Она была для него живой куклой с покорным, испуганным взглядом, стонавшей от боли.
Страшно болел живот, спазмы усиливались.
Он двигался за стеной. Снова и снова.
Хриплый рев дал Людивине понять, что все кончилось.
Она замолчала, с тревогой ожидая продолжения.
Он выдохнул, что-то пробормотал себе под нос.
И ушел.
Людивина уткнулась лбом в колени.
Она выбила себе небольшую отсрочку.
32
Небо над Парижем затянуло пепельным саваном, сквозь который вот-вот должны были прорваться и обрушиться на город потоки слез.
Сеньон, Гильем и Людивина дописывали в своем кабинете последние отчеты, перед тем как разойтись по домам на выходные, как вдруг шум заставил их подскочить с мест. Это был глухой металлический рокот – как они потом поняли, рев мотора, набирающего обороты перед ударом.
Они бросились к окну, выходящему на бульвар.
В ворота казармы врезался «Пежо-208», спереди его приподняло вывернутыми столбами, из-под капота валил дым.
Открылась дверца, водитель выбрался из-под подушек безопасности с длинным предметом в руке, другой рукой ухватился за решетку и перепрыгнул через опрокинутые ворота.
Людивина не успела понять, что происходит, как пули застучали по фасаду рядом с окном. Трое жандармов отпрянули.
Мужчина что-то вопил, но из-за выстрелов слов было не разобрать.
Она увидела лицо нападавшего.
Человек со скутером. Тяжелый, почти пустой взгляд. От стресса ее перевозбужденный ум тут же нашел недостающее звено: она видела его в толпе у тела Абдельмалека Фиссума.
Приближенный имама!
Они перешли к действиям. Террористическая ячейка приняла смерть Фиссума за сигнал. Это и правда был сигнал?
Воздух прошил сухой треск автоматной очереди. АК-47, поняла Людивина. Вот что было у него в руке, когда он вылез из машины.
У ПО не имелось специальной защиты из-за неподходящей конструкции здания: старую казарму, где раньше взимали пошлину за въезд в город, сложно было перестроить. Только простые ворота безопасности и кодовые замки на каждом этаже. Защиту обеспечивали сами жандармы: большую часть времени они носили гражданскую одежду, но были обязаны всегда иметь при себе служебное оружие.
Сеньон уже целился из своего «зиг-зауэра», укрывшись за стеной у окна. Людивина вытащила пистолет и встала по другую сторону. Заметив, что к ним ползет Гильем, Сеньон покачал головой:
– Давай в коридор. Охраняйте там вход!
Стекло разлетелось на осколки, потолок разорвало выстрелами.
Сеньон и Людивина втянули голову в плечи.
– Сколько их? – спросил Сеньон, когда дождь из штукатурки стих.
– Я видела одного. Но он хорошо вооружен.
– Водитель?
Она кивнула.
– Пуленепробиваемый жилет, – бросил Сеньон.
– Они в шкафу, я туда не пойду!
– Нет, у него! Кажется, на нем жилет. Плечи очень широкие. Типа тяжелого тактического.
Сеньон медленно поднялся, чтобы выглянуть в окно, и Людивину охватила паника. Она представила, как его лоб взрывается кровавыми брызгами. Подумала о Летиции, о близнецах и дернула его за воротник обратно в укрытие.
В фасад рядом с ними врезались три пули. Старые толстые стены стойко выдерживали натиск калибра 7,62.
Людивина поймала взгляд Сеньона и помотала головой.
– Этот говнюк войдет в здание! – воскликнул он.
– У него нет бейджа, а двери крепкие.
– Они не выдержат!
Людивина выругалась. Сеньон был прав. Коллеги из бригады по борьбе с наркотиками на первом этаже – ребята не робкого десятка, но все они сейчас в шоке. Она надеялась, что они в безопасности. Бронежилетов у них нет, перед автоматом они беззащитны. Понятно, что им нужно где-то укрыться и лишь потом играть в героев. Особенно если на нападающем тяжелый бронежилет, которому не страшны девятимиллиметровые пули табельных пистолетов. Сам он стрелял из мощного оружия, которое легко крушило гипсокартонные стены: одной обоймы на тридцать пуль хватит, чтобы уничтожить весь отдел.
Если этот человек войдет в казарму, он устроит бойню.
Людивина сделала три коротких выдоха, набираясь смелости, и встала у окна: пистолет СП-2022 как продолжение взгляда, указательный палец на спуске. И телом, и умом она была готова убивать.
Фигура в черном приближалась к входу.
Окна наркобригады располагались за спиной террориста, на линии прицела Людивины. Если она промахнется, кто-то из коллег может угодить под шальную пулю.
Пока она колебалась, мужчина поднял голову и заметил ее.
Не успела она рухнуть на колени, как на голову посыпались бетонные крошки, а вокруг засвистели пули.
Людивина открыла запыленные глаза, сплюнула осколок стекла.
– Он сейчас войдет! – предупредила она.
Сухой хлопок. Он снова выстрелил.
Замок. Он хочет его взорвать!
Вот подходящий момент.
Она вскочила, отыскала внизу черную фигуру, скорректировала траекторию и увидела, как он поднимает на нее глаза и дуло автомата. Прежде чем он успел выстрелить, она открыла огонь. Три раза.
После того как на Францию обрушилась волна исламистских терактов, образ мыслей многих людей изменился: они адаптировались. И прежде всего адаптировались жандармы. Чтобы действовать эффективно. Чтобы выжить. Это чувствовалось во всем, и самой сложной переменой для жандармов старой закалки стала стрельба. Поколениями их учили стрелять в область таза. Парализующие выстрелы. Только в плохих фильмах мы видели, как стреляют в сердце или голову. Жандармерия должна была остановить агрессию, нейтрализовать преступника, но ни в коем случае не убить. Из-за терактов все изменилось, и после каждой тренировки точно в головах картонных мишеней сидели пули. Современные террористы могли надеть пояс со взрывчаткой или спрятаться за спину заложника, поэтому каждый страж порядка был обязан уметь остановить их, пусть даже самым трагическим способом, чтобы предотвратить еще более жуткую трагедию.
Жандармы учились убивать.
Людивина не медлила ни секунды. Она заметила то же, что и Сеньон: выпуклость корпуса террориста. Тяжелый бронежилет. И сдвинула прицел на темную шевелюру нападающего.
Всего три пули. Первая ударилась о тротуар, вторая застряла в керамической бронепластине, защищавшей жизненно важные органы, последняя попала под ворот жилета, в грудь. Мужчина не дрогнул и выпустил автоматную очередь: одна из пуль оцарапала ухо Людивине и вонзилась в оконную раму в паре сантиметров от нее.
Тут же в окнах первого этажа выросли два силуэта, послышались выстрелы. Парни из наркобригады оборонялись. Яростно. Почти в ту же секунду загремело и заполыхало на другой стороне двора: в бой вступили коллеги из имущественного отдела. Затем беспорядочный грохот раздался на верхних этажах.
Жандармы действовали в состоянии шока, спешили, а террорист постоянно двигался, так что больше половины выстрелов не попали в цель. Остальные пули срикошетили от АК-47, попали в бронепластину, в пах, в колено, в руки, в горло, оторвали несколько пальцев. Три пули пробили череп.
За десять секунд воздух наполнился запахом пороха так, что стало невозможно дышать.
Людивина задыхалась.
Живая. Невредимая.
Прижатая Сеньоном к полу.