– Извращенец, каких мало. Он продумывает еще более сложные комбинации, когда выбирает, выслеживает и похищает своих жертв. Молчу уж, как он потом запутывает следы. Этот тип просто зациклен на ДНК. Это точно он, полковник, у меня нет никаких сомнений.
Сеньон вспомнил наклеенные ногти, чужие волосы, запах хлорки, врезавшиеся в плоть пластиковые хомуты.
Он представил Людивину в агонии.
И прогнал от себя этот образ.
– ГВНЖ уже в пути? – едва сдерживая тошноту, спросил он.
– Мы должны прибыть одновременно. Но помните: никаких глупостей, когда мы окажемся на месте. Я понимаю, что речь идет о Людивине, но мы все равно останемся позади, работу выполнит ГВНЖ. Вы меня поняли?
Сеньон кивнул, глядя в окно.
Ему казалось, что пейзаж за ним движется слишком медленно.
Наступила ночь. В оранжевом свете уличных фонарей хорошо вооруженные люди в бронежилетах и черной униформе наводнили вестибюль небольшого жилого дома в западном предместье Парижа. Входную дверь в подъезд выдавили пневмодомкратом, и группа тут же рассредоточилась, выставив перед собой пистолеты-пулеметы НК-МР5 и защитив фланги помповыми ружьями «ремингтон». Два снайпера с винтовками FR-F1 с оптическим прицелом «Schmitt & Bender» прикрывали снаружи фасад и три окна квартиры.
Сеньон стоял поодаль с другими жандармами, оцепившими улицу, и ждал новостей по рации, которую держал полковник Жиан.
Он не услышал ни единого выстрела. Не было ни ослепляющих вспышек, ни грохота шумовых гранат. Только невыносимая тишина.
Вдруг рация ожила и затрещала:
– Все чисто, в квартире никого.
У Сеньона защемило сердце.
40
Они поторопились. Жизнь Людивины висела на волоске, так что они ворвались в квартиру, не установив перед этим наружное наблюдение, не опросив соседей. Они ринулись по адресу подозреваемого, ослепленные желанием скорее вызволить коллегу, вытащить ее из ада.
Сеньон понимал: если убийца действует так же, как и всегда, Людивина уже мертва. Но не хотел в это верить.
В бессильной ярости он резко надавил на экран мобильника:
– Гильем? Это я.
– Вы его взяли?
– Нет, в квартире пусто. Что у тебя?
– Продолжаю искать. Магали с ребятами мне помогают, мы проверяем все, что нашли, уже разворошили всю его жизнь, узнали про всех его знакомых. Он ничего не арендует – ни гаража, ни дачи. Я не вижу никаких сумм, которые он регулярно снимал бы со счета, чтобы, например, заплатить наличными…
– Другого адреса нет? Ты уверен?
– Мы ничего не нашли.
– Он работает на себя – может, что-то где-то арендует?
– Мы уже все перепроверили, его фирма зарегистрирована по его домашнему адресу.
Сеньон застонал от отчаяния.
– Мы проверяем его окружение – хотим узнать, вдруг кто-то дал ему ключи от сарая или склада, но дело гиблое, – признался Гильем. – Он почти ни с кем не общается, друзей нет…
Сеньон прижал телефон ко лбу. Он терял надежду.
Прошли уже сутки с тех пор, как она исчезла.
– Он никогда не оставляет их в живых так надолго, – пробормотал он.
– Что? О чем ты говоришь?
Сеньон взял себя в руки.
– Ни о чем, без вас мы не справимся, продолжай, – бросил он и дал отбой.
Жандармы из ГВНЖ вышли из дома под взглядами жителей, которые начали волноваться и высунулись из окон и с балконов.
– Всех допросить! – приказал Жиан. – Начиная с ближних соседей. Осмотреть подвал. Сеньон, вы занимаетесь квартирой, сейчас приедут криминалисты и ее осмотрят. Я хочу знать все!
Сеньон опасался, что у преступника есть сообщник. Не обязательно подельник, просто доброжелатель, думавший что-то вроде: «Смерть фликам, не знаю, брат, что ты там натворил, но хочу предупредить, что они торчат у тебя в квартире». Зазвонил телефон. Марк Таллек. У Сеньона не хватило сил ответить, ведь сейчас все равно нечего было сказать. К дому подъезжали все новые машины, синие отблески мигалок отражались в глазах зевак. Военные из ГВНЖ уже грузились в минивэны с тонированными стеклами, место действия заняла толпа жандармов в гражданском.
У Сеньона вновь зазвонил телефон.
– Таллек, не время сей… – рассердился он и увидел имя на экране.
– Его мать умерла четыре года назад! – на одном дыхании выпалил Гильем. – Никаких следов продажи дома, с тех пор в нем никто не живет, он меньше чем в трех километрах от вас, в довольно пустынном районе, лови адрес.
Сеньон оглушительно свистнул.
41
Покосившийся, пыльный музей славы былых времен. Пластиковый стол, холодильник восьмидесятых годов, ламповый телевизор, накрытый вязаной салфеточкой, потрескавшийся линолеум, старомодные обои – ничего не изменилось за годы в домишке из песчаника, который стоял в конце переулка на опушке леса.
Ружья военных обшарили каждый уголок. Обе группы двигались очень быстро, обследуя дом со скоростью опытных спецназовцев.
Ведущая группа спустилась в подвал и тут же заметила преступника в дальней из комнат: в резком свете свисающей с потолка лампочки стоял голый мужчина.
Он заметил их в тот же миг.
У его ног лежало тело. Женщина, которую он бросил еще на несколько часов в могилу, чтобы взять себя в руки, вернуть уверенность в себе, снова ощутить желание – и окончательно ее измучить, чтобы она прекратила сопротивляться. Но все же, когда он внезапно распахнул люк, она закричала.
Это был крик человека, который понимает, что сейчас умрет, что настал последний час и этот час будет кошмарным. Затрещал электрошокер, его голубая искра несколько раз осветила яму, и женщина наконец замерла. Дьявол у нее в глотке навеки замолк. Теперь он сможет ее сломать. Это точно.
Тогда он с трудом вытащил ее из ямы и бросил на бетонный пол.
Грязный матрас был накрыт пластиковой пленкой. Больше всего на свете голого мужчину возбуждал один-единственный звук – скрип пленки под тяжестью тел, раздававшийся при каждом движении бедер, при каждом совокуплении. Резкий, сухой, глухой звук – звук столкновения искусственного с естественным, пластика с воздухом, господина и подчиненного, звук трения влажной плоти, вытекающей жидкости, шлепков кожи, звук его хриплого дыхания, их жалобных стонов. Звук заполнения. Наводнения. Полного обладания.
Вот что он подготовил для Людивины.
Заметив страшные черные силуэты, голый мужчина метнулся к ящику для рыболовных снастей возле бутылок с отбеливателем.
Пулеметы НК-МР5 выстрелили всего трижды. Две пули вошли ему в корпус, взорвали его таз и изрешетили кишки. Он упал на колени, держа руку в коробке, где поблескивал револьвер. Боль была скорее посланием, не ощущением, он еще оставался в плену фантазий, потребуется несколько секунд, прежде чем он поймет, что его кости раздроблены, а внутренности изорваны в клочья. Но голый мужчина не терял этих драгоценных секунд. Он крепко сжал в руке револьвер.
Направил дуло на тело у своих ног.
Совершить догму, забрать эту кафир с собой…
Его лицо взорвалось, мозг разлетелся по стенам вместе с последними мыслями, рисуя алые арабески смерти, и он рухнул прямо на Людивину.
42
Людивина дважды сумела выбить себе отсрочку.
Всего на несколько часов.
Несколько часов, благодаря которым она проживет дольше, чем остальные. Несколько часов, которые позволили ГВНЖ ворваться в подвал всего через пять минут после того, как голый мужчина долго бил ее током, а затем вытащил из ямы.
Все произошло очень быстро.
Удары электрошокером чуть не остановили ее сердце, но Людивина была выносливой, спортивной, закаленной множеством испытаний. Она пережила и это – безусловно, худшее из всех. Она почти потеряла сознание, едва слышала вдалеке выстрелы, словно орущий соседский телевизор, и даже не понимала, что это реальность, что пришли за ней.
Когда голый мужчина наставил револьвер на Людивину, спецназовцы открыли по нему огонь, на этот раз целясь в голову, понимая, что живым они его не возьмут. На кону стояла жизнь коллеги.
Из черепа голого мужчины вылетели все мозги, тело отбросило назад, а потом странная биомеханическая реакция швырнула его вперед, прямо на жертву.
Но он успел выстрелить. Последний нервный импульс. Удар пальцем по курку. Последний рефлекс тела, довершивший то, чего сам голый мужчина уже не мог хотеть.
Блестящий револьвер несколько раз отскочил от пола и лег, ствол дымился.
Крупный калибр.
Красная волна щедро залила светлые волосы Людивины. Ее разбитый лоб. Ее выжженные, размазанные по бетонному полу глаза среди кровавых ошметков серого вещества.
Любовь родителей, крошка в родильном отделении, агукающий младенец, милая девочка с косичками, упрямая, но красивая девушка-подросток, уверенная в себе молодая женщина, влюбленная, пережившая предательство, страстная, профессиональная, всегда и во всем сомневающаяся, любящая… каждое мгновение тридцати лет жизни перечеркнула пуля в голове. То, какой она была, превратилось в воспоминания, в массу остывающей плоти. Скоро природа сожрет и поглотит ее, растворит в круговороте жизни. Едва погибнув, она уже гнила изнутри.
Спецназовцы прошлепали через лужу ее крови, убедились, что похититель мертв, и только после этого позволили врачу подбежать. Тот упал на колени в жиже, стекавшей прямо в яму.
Людивина Ванкер.
Мертва.
Ему хватило одного взгляда, чтобы убедиться в этом. Никакой надежды. Она умерла, как только пуля вылетела из ствола. Ни секунды передышки. Она уже получила свои несколько часов, а от этого чудовища не стоило ждать и их. Вот и все, чего она сумела добиться.
Ни секунды больше.
Ни. Секунды. Больше.
Людивина.
Разбитый лоб. Выжженные, размазанные по бетонному полу глаза.
Она улыбалась.
Она умерла, но улыбалась. Словно смеялась над ужасом.
Или передавала последний привет всем, кто ее любил.
Ни. Секунды. Больше.
Людивина.
В омерзительной кровавой каше.