догму. Стать смертником, чтобы не оставить следов. Понимаешь, к чему я веду?
– Они кого-то защищают.
– Да, того, кто, по их словам, готовится свершить великое дело. Общение джихадистов не случайно активизировалось, когда Брак и Фиссум познакомились. Имам дал Браку задание, а когда оно было выполнено, велел убить его, затем себя, и наконец палач должен был пожертвовать собой. Какова была роль каждого?
– Фиссум – вербовщик, Бриссон – убийца, а Брак… – Людивина показала жестом, что у нее нет вариантов.
– Посредник! – подсказал Марк. – У Фиссума были свои люди, но из-за паранойи и осторожности или потому, что заметил слежку, он не мог лично общаться с ними, иначе мы бы их засекли. Поэтому он нашел посредника, и тот их предупредил. Этим посредником был Лоран Брак.
– Ах ты ж блин… – выдохнула девушка, поняв, что может случиться худшее.
– Это террористическая ячейка, Людивина. Они создали ячейку и сожгли все мосты, чтобы мы их не выследили. Понимаешь, что это значит?
– Они перешли к финальному этапу своего плана.
Марк с тоской кивнул:
– Скоро они начнут действовать.
44
Абдалла Авад аль-Казим.
Само имя звучало как стихи.
Если отец научил Джинна думать, а мать научила любить, Абдалла Авад аль-Казим научил его ненавидеть.
Они познакомились в медресе, исламской школе, в Египте, куда Джинн приехал на рабочую встречу. Аль-Казим сразу же заметил ум и потенциал этого необычного чужестранца с сомнительными знакомыми и пригласил его на чай со сластями в небольшой задней комнатке. Аль-Казим был улемом – богословом, получившим образование в престижном мусульманском университете Аль-Азхар в Каире. Он говорил неспешно, длинными, пьяняще-сложными предложениями, каллиграфическими письменами, которые постепенно сжимались вокруг собеседника кольцами удава, пока тот не оказывался в полной власти его слов. Его борода внушала уважение, его открытый, пронзительный взгляд сквозь маленькие круглые очки – покорность.
Он заворожил Джинна в первый же миг. И он сам, и его слова. Аль-Казим знал и мир, и Коран: никто лучше старого улема не умел объяснить мир через Коран. В те времена Джинн начал уставать от бесконечных разъездов, от однообразия, ему хотелось перемен. Его тело работало, разум следовал по накатанному пути, но сердце и душа томились без дела. В первую же встречу аль-Казим сумел их пробудить. Он говорил с душой Джинна. С тем, кем тот был глубоко внутри, за пределами человеческого, за пределами убеждений, – он обращался к тому, что определяло весь путь Джинна, всю его сущность: с арабо-мусульманскими корнями.
Аль-Казиму было совершенно ясно: хотя отец Джинна и сделал его шиитом, мать-суннитка гораздо больше влияла на его дух. Эта двойственность не должна сбивать Джинна с толку, напротив, ему нужно черпать из нее богатство, гордиться ею. Джинн цеплялся за веру в Бога, чтобы смириться с потерей своей ласковой матери и верной жены, но после встречи с аль-Казимом смыслом всей его жизни стал Бог. Старик с обезоруживающей легкостью разговорил его, а под конец привел примеры из Корана и хадисов, точно отвечавшие внутренним убеждениям.
Шли месяцы. Джинн находил все новые поводы для поездок в Египет: там он шел слушать старика, открывался ему, а тот всегда умел подобрать верный тон для ответа.
Со временем аль-Казим стал ему духовным отцом.
И Джинн, сам того не понимая, вступил на путь обращения. Он отвернулся от отцовской веры, веры холодного, твердого человека, и приблизился к вере матери, жаждая, чтобы его душа и сердце соединились в одно под влиянием улема.
Сам того не заметив, Джинн стал суннитом.
Идеологический разрыв с Партией Аллаха произошел так же постепенно: Джинн не выдал себя. Он продолжал работать на «Хезболлу», но уже без былого рвения. Он отдалился от борьбы, которую вела Партия, подобно тому как мужчина отдаляется от женщины, с которой уже давно не занимался любовью.
На каждой встрече Абдалла Авад аль-Казим сеял несколько зерен ненависти легким, почти незаметным движением – замечание вскользь о западном мире, о разложении, о ереси – и поливал их теплым дождичком религии или истории. Так он все крепче укоренял свою теорию, готовил почву для будущей зловещей жатвы.
Любимой мишенью старика оставалась глубинная сущность Джинна, его арабская, мусульманская природа, благороднейшая из благороднейших, его кровь, квинтэссенция его культуры. Он подолгу говорил о былом величии или об умме, мусульманской общине в целом, выходящей за рамки отдельных наций, излучающей сияние великой цивилизации. Аль-Казим любил повторять неизменный вывод: великая тысячелетняя мусульманская империя пришла в упадок в XIX веке, в период масштабной колонизации Востока, и это подчинение Западу стало возможным из-за гибели фундаментальных ценностей мусульманского мира. Этот мир был могущественным во времена строгой арабо-мусульманской империи, в основе которой стоял чистый, если не сказать жесткий, ислам. Все рухнуло, когда мусульмане отдалились от традиционных ценностей: умма ослабела и Запад захватил над ней власть.
В конце аль-Казим повторял, как важен возврат к традиционному исламу, исламизация мусульманской мысли, создание политической и общественной систем исключительно на основе законов шариата. Тогда умма вернется к жизни, объединится под знаменем религии с ясными заповедями, будет следовать четким правилам, и арабский мир вновь укрепится, сплотится и приумножится, восстанет и будет сам вершить свою судьбу, насаждать свою веру и уничтожать неверных, дабы те не успели окончательно развратить все живое.
Мало-помалу Джинн начал разделять каждую мысль, каждую идею аль-Казима, каждую его мечту. О том, как во имя Господа установить прочный порядок для его угнетенного, несчастного, падшего народа.
О том, чтобы воплотить идеологию в орудии войны.
За два года поездок в Египет душа Джинна исполнилась верой, как никогда прежде. Он начал верить, чтобы принять смерть, он научился поклоняться, чтобы понять жизнь, и от этого смерть стала еще более достойной уважения и восторга. Он видел, как по всей планете страдает его община, как арабский мир перенимает современные западные ценности, коррупцию, пороки, как зависит от денег Запада, как теряет свои богатства, а подчас и независимость, как мусульман уничтожают в бывшей Югославии, на Кавказе, как европейцы и американцы унижают их в Персидском заливе.
И чем глубже проникала Божья любовь, тем сильнее рос его гнев. Куколка, обреченная на трансформацию, чтобы выжить, расправила крылья ненависти.
Всякий раз, когда Джинну становилось нехорошо, он спешил приехать к учителю, и они без конца говорили о любви Бога, о слабости мусульман, которых пора пробудить, о том, как именно это сделать, о влиянии Запада, который действует, как телевизор на ребенка, гипнотизирует невинные умы своими яркими посланиями, сбивая с пути истинного, отупляя, чтобы легко навязать им свой разврат, свои товары, повести их по пути потребления, а не к Богу.
Два потрясения окончательно сформировали новую личность Джинна.
Американское присутствие на священной земле Мекки и Медины и целая армия крестоносцев, которые строили военную базу на земле Пророка с позволения Саудовской Аравии. Святотатство. Строительство этой базы совсем рядом с мусульманскими святынями, несмотря на все внимание и уважение, Джинн расценил как объявление войны. Тогда он понял, что его жизненный путь обрел смысл. Его закалка, его опыт бойца, подпольщика, посредника – все это задумал Бог с конкретной целью. Это не случайно, и отныне Джинну придется вести безжалостную борьбу против неверных, пятнавших святое имя Аллаха, он должен стать беспощадным солдатом, вершить джихад.
Аль-Казим помог ему совершить большой джихад, разобраться в себе, примириться с собой, понять, что жизнь – это путь к смерти и раю и что смерть наступит, когда того пожелает Господь. Иншалла.
Теперь он был готов к малому джихаду – джихаду плоти, бомб и страха.
Но аль-Казим вновь его удержал. Джинн может принести куда больше пользы, чем просто жестокое самопожертвование. Каждый моджахед – воин веры – обязан служить Богу всем, чем может, по способностям. Способности Джинна были огромны.
Ему придется задействовать свои связи, чтобы создать облако сторонников, чтобы вербовать, организовывать. Он невидим для врага, а это уникальное преимущество. Однажды, когда он почувствует, что час пробил, он активирует ловушку, а когда будет поздно его останавливать, раскроет свое лицо.
Джинн повиновался и продолжил в качестве прикрытия играть в игры «Хезболлы», но при этом внутренне рос, вынашивал планы, плел сети, закладывал основу – по-арабски аль-каиду.
11 сентября 2001 года стало для него примером.
Тогда он удвоил усилия и усердие в создании собственной паутины. Не сотрудничать напрямую с другими джихадистскими организациями и прежде всего не выдавать свое прикрытие. Ждать, наблюдать за их действиями, оценивать преимущества и брать пример, учиться на ошибках, но не раскрывать себя. Бен Ладен, аз-Завахири, аз-Заркави, а затем и аль-Багдади: все они внушали ему уважение, но он никогда не приближался к ним, чтобы не рисковать и не попасться на глаза врагу. Истинный хищник не станет показываться добыче.
С годами решимость Джинна не ослабевала. Наоборот, ее усилила американская оккупация мусульманских земель, таких как Афганистан и Ирак, а также влияние на другие страны с целью подчинить себе правоверных.
Он следил за всеми событиями, изучал каждый промах, искал лазейку. Не такую, которая позволила бы взорвать колонну военных машин с крестоносцами, – нет, другую, более глубокую, чтобы ударить в самое сердце мира неверных. Джинну не нужна была драка, он не хотел ранить самолюбие врага – он жаждал крупной победы. Он мечтал всколыхнуть весь мир, мечтал совершить нечто символическое, что останется в памяти людей и будет иметь серьезные последствия. 11 сентября привело мир в XXI век, в эпоху терроризма. Джинн стремился к такому же масштабу, который впоследствии назовут поворотным моментом этой религиозной войны. На это требовалось время. Много времени. Особенно когда с появлением ИГИЛ он растерял часть своей сети. Кого-то из соратников запугали, арестовали или убили ЦРУ и иностранные спецслужбы, но Джинн сохранил крепкую базу, связи во многих странах.