Людивина размышляла вслух, высказывая мысли по мере того, как они приходили в голову.
– Но? – переспросил Гильем.
– Всего один уровень безопасности между Фиссумом, стоящим в центре структуры, и исполнителями на местах!
– В смысле? Не понимаю, к чему ты клонишь…
– Они все делают строго по правилам, принимают все меры предосторожности, действуют медленно и терпеливо. У них отдельно пешки, отдельно тот, кто отдает приказы, отдельно координатор, головорез, связной, отдельно ячейка, которая нанесет удар. Но в последний момент Фиссум оказывается всего в одном шаге от собственно террористов. Оба конца цепи соединяет единственное звено безопасности. Разве такое возможно?
– Но их же не семьдесят человек. Не так легко найти тех, кто готов предать свою страну и убить мирных людей во имя какой-то там религии.
– В одной только Франции «дела S» заведены на десять тысяч исламистов! Когда ты так хорошо организован, как Фиссум, когда в запасе куча времени, точно наберешь столько людей, сколько душа пожелает. И потом, ему не нужны сотни – всего с десяток человек, включая обычных последователей. До конца пойдут трое или четверо – ну, надеюсь, что не больше.
– Ладно, допустим. И что ты думаешь? – спросил Сеньон.
– А вдруг Браку поручили нанять еще одного посредника? Человека, которого не видели в компании Фиссума, которого не в чем заподозрить. Он бы передал членам ячейки информацию, чтобы их активировать. Второй слой защиты, на всякий случай. Они настолько осторожны, мне просто не верится, что Брак сам играл столь важную роль. Фиссум же наверняка подозревал, что находится под наблюдением ГУВБ, пусть даже и временным. Им нужен был невидимка. Кто-то из удаленного круга. Кто никогда не встречался с Фиссумом.
– Хорошо. Но кто? У Брака почти не было друзей. Мы собирались опросить его окружение, но поняли, что он общался только с женой.
– Брак общался с другими верующими в своей мечети. Кто-то же познакомил его с Фиссумом.
– Только он был бы явно связан с обоими, это неразумно, – заметил Гильем.
– Тюрьма! – воскликнула Людивина. – Там он и обратился в ислам! Гильем, достань список заключенных, с которыми он сидел. В камере и в блоке. Мне нужны все имена. Затем позвони в тюрьму и спроси у сотрудников, с кем он тусовался во дворе. Они должны знать, кто его радикализовал. А мы с Сеньоном пробьем по базам имена, которые ты узнаешь, и посмотрим, что нам удастся найти.
– Не сбрасывай со счетов тех, кто еще не вышел, – заметил Сеньон. – Лучший связной – это заключенный, который передает информацию в комнате для свиданий.
Меньше чем за три часа они выделили из списка два имени. Двоих заключенных, с которыми был близок Лоран Брак. Они тоже исповедовали ислам и оказали на него сильное влияние. Оба уже отсидели свой срок.
– Первого я нашел, – без особой радости объявил Сеньон. – Четыре месяца назад он попал в серьезную аварию на мотоцикле, ноги парализованы, сейчас в реабилитационном центре в Нормандии. Вряд ли это он.
Людивина покачала головой:
– А второй?
– Вот адрес, – сказал Сеньон, повесив трубку, и показал им стикер.
– Что на него есть?
– Ничего с тех пор, как он вышел десять месяцев назад. Не попадался на глаза органам правопорядка. Я позвонил в ФСИП[29] и в полицейский участок по его официальному адресу, но нигде ничего не сказали. Похоже, они вообще не знают, кто это.
– Безработный?
– Он встал на учет на бирже труда, как и положено после выхода из тюрьмы, но с тех пор о нем ничего не было слышно. Подал заявление в соцслужбу, чтобы получать пособие. И все.
– Пособие получает?
– Вроде да.
– Значит, он хотя бы жив.
– Живет по прежнему адресу? – спросил Гильем.
– Нет, – ответил Сеньон. – Оставил в полиции адрес какой-то глухой дыры.
Гильем поморщился:
– Если его никто никогда не видел, откуда мы знаем, что это он раз в месяц получает пособие?
Людивина вытащила свой пуленепробиваемый жилет.
– Давайте подышим воздухом, – предложила она.
– Засада вечером в пятницу? – скривился Сеньон. – Ты уверена?
– Не засада, мой дорогой, у нас на это нет времени. Скорее встреча. Вопрос в том, кто откроет нам дверь.
57
В болезненном свете грязных прожекторов на спортивной площадке вдоль дороги дети играли в футбол. Небольшой спальный район с другой стороны шоссе таращил глаза-фонари, следя за своими солдатами.
Конец дня, конец недели, конец всяких сил: прохожие тащились по домам, глядя под ноги, ссутулив плечи. Лишь некоторые аномальные элементы бодро шагали, улыбаясь.
Сеньон припарковался в сером темном переулке. Трое жандармов вылезли из машины и застегнули куртки, прикрывая свои пуленепробиваемые жилеты. Они почти час добирались по пробкам до Вильжюифа. Уже стемнело, холод поднимался от земли, словно последний вздох умирающего зверя, и пробирал до костей.
Гильем сверился со своим айфоном и указал на перпендикулярную улочку:
– Вон там, в ста метрах.
Старые облупленные дома, неухоженные сады, убогие гаражи, новая многоэтажка, будто случайно оказавшаяся в этих местах, – район жил с перебоями, фонари стояли редко, у многих были разбиты лампочки, и целые участки улицы оставались во мраке. В сегодняшнем мире то, чего не видно, не существует. Это правило действует с тех пор, как появились интернет и господь-телевизор: быть на свету или вовсе не быть. Сид Аззела жил в современном небытии.
Гильем остановился перед хлипкой приоткрытой калиткой, за которой виднелась дорожка, поросшая редкой травой. Дом с кривыми ставнями точно отвернулся от квартала, пристыженный. Казалось, что эта хибара вот-вот развалится и рухнет.
– Он тут живет? Ты уверен? – спросила Людивина.
– Он указал этот адрес.
В доме было так же темно, как и на улице.
Трое жандармов настороженно двинулись вперед – руки наготове, все чувства начеку.
Когда они подошли ближе, не осталось никаких сомнений, что дом заброшен. Облезший фасад украшали бесконечные граффити, сломанные жалюзи на втором этаже едва держались, разбитые окна открывали всем ветрам нутро когда-то вполне приличного особняка.
Людивина бесшумно поднялась по ступенькам крыльца и носком толкнула дверь, давно не запертую. Вытащила из кармана фонарик и осветила белым лучом растрескавшуюся напольную плитку, заплесневелые стены прихожей. Она вошла внутрь, следом Сеньон и Гильем со вторым фонариком.
– Никого, – тихо прошептал Сеньон.
Людивина не ответила и прошла дальше. В доме отчетливо пахло сыростью, но было и еще кое-что…
Ароматный шлейф… Пахнет едой!
Она постучала пальцем по носу, указывая коллегам на то, что заметила. Здесь кто-то жил или недавно сюда заходил.
Справа две комнаты, заваленные хламом и строительным мусором. В свете фонарей блеснули пластиковые шприцы. Груда рваной, заношенной до дыр одежды среди банок, бутылок и картонных коробок, сложенных вместо матраса. Неподалеку валялись использованные презервативы – кожа змеи порока после линьки, свидетели того, как красота обернулась уродством.
Никого.
Людивина вернулась в прихожую, откуда шла наверх покосившаяся лестница; хлипкая дверь сбоку вела в подвал.
Указав пальцем на потолок, она дала коллегам понять, что хочет подняться с Гильемом, и жестом велела Сеньону оставаться на месте. Тот энергично покачал головой.
– Мы больше не делимся! – категорично прошептал он. – Хватит глупостей!
Ступеньки ужасно скрипели при каждом шаге, череда язвительных смешков превратилась в хохот безумной ведьмы, когда Людивина решила ускориться.
Поздно прятаться.
Лестница вывела их на просторную площадку, куда выходило пять закрытых дверей.
Людивина чувствовала, как бьется ее сердце – ровно, но быстрее обычного. Она старалась внимательно следить за всем, сохранять спокойствие, видеть все, но не упускать из виду главное – безопасность каждого из них. Если на них с криками выскочит наркоман, они не имеют права утратить самообладание, думая, что перед ними террорист.
Она поняла, почему ей не по себе. Воспоминание о том, как на нее напали в собственном саду, еще не стерлось – удар электрошокером, легкость, с которой Антони Бриссон подчинил ее… Для нее он навсегда останется голым мужчиной. Тем, кто толкнул ее на словесную проституцию, чтобы выжить. Тем, кто вытащил ее из ямы, чтобы изнасиловать и убить. Ублюдком, чудовищем.
Сеньон внезапно хлопнул ее по плечу, возвращая к реальности. Он указал на низ одной из дверей: под ней мерцал тусклый свет. Словно там горела свеча.
Все дружно положили ладонь на табельное оружие, но не стали пока доставать пистолеты из кобуры. Стараясь не шуметь, они приблизились к двери. Сеньон встал справа от проема, Людивина – слева, Гильем – по центру. Людивина собралась было крикнуть: «Жандармерия!», но в последний момент оттолкнула Гильема вбок. Никого не ставить по центру. На всякий случай…
– Жандармерия! Назовите себя и откройте дверь! – приказала она громко и четко.
Спустя мгновение дверь пробили порох и расплавленный свинец. Смертоносный ливень взорвал гипсовую лепнину, изрешетил деревянные брусья, расшвырял щепки и пыль. Выстрелы гремели, словно крики ярости.
Людивина съежилась, втянув голову в плечи, и выдернула из кобуры свой «зиг-зауэр», стараясь не закрывать глаза в наступившем хаосе. Сеньон прижался спиной к окну, держа у лица свой полуавтомат. Людивина не увидела Гильема, но поняла, что пули летели как раз туда, где он стоял, пока она его не отпихнула.
Она с ужасом заметила, что Гильем лежит на полу, ошеломленный. Похоже, он остался цел, но сильно испугался. Она жестом велела ему не двигаться.
Стрельба прекратилась. Людивина медлила. Стоит ли броситься вперед или лучше отступить и сообщить в ГВНЖ? Как они будут удерживать сумасшедшего, пока не подоспеет подмога? Что, если элитное подразделение будет добираться час, а стрелок выйдет с автоматом Калашникова и прошьет их пуленепробиваемые жилеты, точно скальпель – живую плоть? Что, если он взорвет себя?