Малуф обратился к бармену: «Может быть, сегодня утром к вам заглядывали наши приятели? Один — толстенький, розовый, с круглой физиономией, почти облысевший. Обычно он носит бледно-коричневый плащ. Другой — темноволосый и нервный, в рубашке с яркими зелеными и черными ромбами, как у арлекина».
Опираясь обеими руками на стойку, бармен нахмурился, глядя в сторону двух старух, после чего его лицо прояснилось — он вспомнил: «Утром сюда зашли два господина такой наружности. Один — плотного телосложения, с доброй физиономией. Другой будто смотрит одновременно в двух направлениях, с торчащими локтями и коленями». Бармен восхищенно покачал головой, будто его озарило чудесное видéние: «Да-да, конечно! Они выпили по три кружки «Пробивного № 3» каждый, после чего, вопреки моему настоятельному совету, заказали по четвертой и выпили снова. Теперь они отдыхают на циновках у меня в подсобной кладовой. Их можно было бы расшевелить, налив им по рюмочке «Пробивного № 4», но номер четвертый иногда производит самое неожиданное действие. Пока вы их ждете, может быть, вы тоже закажете по кружке пунша, чтобы подбодриться?»
«Не сейчас, спасибо, — отозвался Малуф. — Может быть, в следующий раз, на обратном пути. Так вы считаете, что наши друзья смогут хорошо отдохнуть?»
«В кладовой тихо и прохладно. Они спят без задних ног, им никто не помешает».
Убежденные заверениями бармена, Малуф и Мирон вышли на улицу.
Уже недалеко, в конце бульвара, виднелась круглая площадь О-Шар-Шан с радиально расходящимися от нее улицами, а за ней — чудесная терраса отеля «О Шар Шан», где туристы в самых нарядных летних костюмах сидели в тени под яркими зонтами и пили из высоких бамбуковых кружек шипучие напитки, пунш и коктейли с пальмовым соком. Приезжие собирались на террасе пораньше, чтобы посмотреть на других и покрасоваться; напустив на себя ленивое безразличие привычных ко всему завсегдатаев тропических курортов, они исподтишка наблюдали за туристами, сидевшими за соседними столиками, пытаясь определить их происхождение, общественное положение и нравственные устои.
Время от времени прямо под террасой останавливались шарабаны. Одни пассажиры выходили, другие поднимались на площадку длинного открытого омнибуса, чтобы отправиться в очередную загородную экскурсию. По площади разъезжали десятки всевозможных «легковушек» на высоких колесах с блестящими спицами, радуя глаз трепещущими цветными лентами и букетами искусственных цветов. Водители — по большей части атлетически сложенные молодые люди — выруливали, гордо расправив плечи и выпрямившись; видимо, так здесь было принято. Они внимательно следили за маневрами других водителей и начинали возмущаться, как только замечали какую-нибудь ошибку или невоздержанность. Выкрикивая критические замечания, они обгоняли друг друга или неожиданно разворачивались, беспардонно пересекая поток встречного движения, чтобы объяснить другим автомобилистам, взволнованно размахивая руками, почему тем не следовало садиться за руль — что обычно вызывало встречные замечания, сопровождавшиеся сходной жестикуляцией. Тем временем обе «легковушки» продолжали рыскать из полосы в полосу, увиливая от других машин.
В нескольких шагах перед круглой площадью перпендикулярная бульвару короткая аллея, окаймленная высокими тисами, вела к внушительному каменному зданию. Справа от входа блестело вертикальное сокращение из больших бронзовых букв: «МСБР». Как только Малуф и Мирон приблизились, дверь автоматически сдвинулась в сторону, а как только они вошли — тихо закрылась у них за спиной.
Два астронавта оказались в просторном помещении с высоким потолком, производившем, так же, как и фасад здания, впечатление присутствия непоколебимой самоуверенной власти. Пол был выложен бледно-серой плиткой, а безукоризненно белые стены ничто не украшало, кроме эмблемы МСБР — лучистой золотой звезды — высоко напротив входа.
За столом сидел человек, словно родившийся, чтобы занимать именно эту должность — еще не пожилой, с темно-золотистыми волосами и проницательными голубыми глазами. Стоявшая на столе табличка с бронзовой надписью гласила: «Коммодор Скэйхи Серле». Ожидая приближения Малуфа и Мирона, офицер поднялся на ноги, после чего сделал приглашающий жест: «Доброе утро, господа! Будьте добры, присаживайтесь».
Только после того, как посетители сели, Серле опустился в кресло за столом: «А теперь представьтесь и объясните, каким образом я мог бы вам помочь».
«Хорошо. Меня зовут Адэйр Малуф, я — владелец и капитан звездолета «Гликка», находящегося в настоящее время в космопорте Коро-Коро, а это — Мирон Тэйни, мой первый помощник. Прежде всего нам нужна информация; дальнейшее во многом зависит от того, чтó вы сможете нам сообщить».
«Пожалуйста, продолжайте».
«Мы пытаемся найти некоего Лоя Тремэйна: вполне возможно, что он находится на Флютере. Желаете ли вы, чтобы я разъяснил предпосылки наших поисков? Это не слишком приятная история».
Серле улыбнулся: «Меня трудно вывести из равновесия! Я тут ничем не занимаюсь, кроме подготовки ежемесячных отчетов — каковую обязанность я мог бы с таким же успехом поручить младшему лейтенанту Джервису».
Малуф собрался с мыслями: «Примерно год тому назад я прилетел в Трейвен на планете Морлок — по двум причинам. Мое судно, «Гликка», нуждалось в капитальном ремонте и в некоторых модификациях, а я хотел навестить своих родителей, проживавших неподалеку.
Мой отец нажил большое состояние; я ожидал, что он уже отошел от дел и приятно проводит время с моей матерью в нашей усадьбе в холмах Телемани. Вместо этого мне сообщили, что отец погиб в весьма подозрительных обстоятельствах, и что моя мать улетела с Морлока в неизвестном направлении в компании любовника, который был гораздо моложе ее.
В последние годы здоровье отца пошатнулось; он практически потерял интерес к предпринимательской деятельности и больше ничего не хотел от жизни, кроме тишины, покоя и утешения, которое ему доставляли книги. Мать, напротив, с головой погрузилась в водоворот балов и вечеринок — ветреная и уже в какой-то степени слабоумная, она отчаянно пыталась снова ощутить пылкое возбуждение молодости. Несмотря на жалобы отца, она открыла двери нашей усадьбы всем желающим веселиться, устраивая экстравагантные, почти скандальные маскарады и безудержные полуночные пьянки.
Отцу пришлось искать убежища в дачном сельском доме на озере Кристель, что позволило матери, оставшейся в усадьбе, распуститься более, чем когда-либо. Доведенный до крайнего раздражения ее выходками, отец перевел все свое состояние на счет доверительного фонда, из которого матери должны были выплачивать ежегодное умеренное содержание. Когда матери сообщили о его решении, она была возмущена, но догадалась помалкивать об изменении своего финансового положения, так как ее новые приятели, несомненно, стали бы насмехаться над ней у нее за спиной. Так или иначе, она умудрялась поддерживать иллюзорное представление о себе как об обладательнице несметного богатства.
Тем временем матушка увлеклась самодовольным молодым разгильдяем по имени Лой Тремэйн. У него была впечатляющая внешность: блестящие черные волосы, хищный горбатый нос, пронзительный взгляд пламенно-черных глаз, страстные, хотя и несколько вульгарные манеры. Находясь в его обществе, пожилые дамы, будучи без ума от колоритного мошенника, ловили каждое его слово, щебетали и прихорашивались, стараясь превзойти одна другую в использовании арсенала девичьих жеманных ужимок, но основное внимание Тремэйн уделял моей матери, так как имел все основания полагать, что та контролировала крупный семейный капитал.
Однажды вечером Тремэйн употребил изрядное количество вина и расхвастался не на шутку. Он принялся рассказывать о своих дерзких приключениях и рискованных предприятиях в Запределье — все это были выдумки, конечно, но перезрелые дамы слушали его, затаив дыхание. Помимо прочего, Тремэйн упомянул о родной планете, каковую объявил прекраснейшим из миров Ойкумены! Он говорил об этой планете с особым искренним увлечением, превосходившим обычную тоску по родным местам. «Однажды я туда вернусь, — провозгласил Тремэйн, — как только будет устранено небольшое недоразумение, возникшее у меня с местными властями!»
На мою мать все это произвело большое впечатление. Она сказала, что тоже хотела бы странствовать по экзотическим мирам, но что ее супруг считал путешествия опасным времяпровождением, требующим неоправданных затрат. Она жаловалась на скупость отца, не позволявшую ей в полной мере наслаждаться преимуществами семейного состояния, принадлежащего ей по праву. Тремэйн сочувственно выслушал ее, но не высказал никаких замечаний. Тем не менее, уже через два дня мой отец утонул — его парусная лодка необъяснимым образом перевернулась на озере Кристель в безветренный солнечный день!
Мать явилась на похороны в сопровождении Тремэйна. Через несколько дней он, по всей видимости, убедил ее сопровождать его в поисках романтических приключений на сказочных далеких планетах Ойкумены — по меньшей мере, к этому сводилось содержание записки, оставленной матерью ее подруге. Парочка улетела с Морлока под вымышленными именами; они никому даже не намекнули, куда решили отправиться.
Прошлое Тремэйна так и не удалось установить. Но у него на шее была любопытная маленькая татуировка — наклонный крест внутри двух концентрических окружностей. Расположение и стиль этой татуировки, насколько мне известно, типичны для фляутов».
Малуф помолчал, после чего продолжил, произнося слова с подчеркнутой разборчивостью: «Такова, в общем и в целом, сложившаяся ситуация. Судя по всему, Тремэйн — уроженец Флютера. Он может находиться здесь — сию минуту — в компании моей матери. С моей стороны вполне целесообразно навести справки, и было бы очень полезно, если бы МСБР могла оказать мне содействие».
«Каковы ваши намерения в отношении Тремэйна?»
«Я все еще почти ничего о нем не знаю, — осторожно ответил Малуф. — Многое будет зависеть от того, как он будет себя вести».