— Как умер? Давно? — искренне удивился Серега.
— Да лет уж десять как. — на глаза ее навернулись слезы.
— Ты расскажи, Прасковья, — попросил Макс, ласково поглаживая ее руку.
— А что рассказывать-то? — пожала плечами женщина, украдкой вытирая глаза. — Красивый был, статный… Да странный. Как посмотрит на меня, так и душа в пятки ухает. Уехал он. Я замуж вышла, двух сыновей родила. Мужа любила, не так, конечно, но привыкла. Стерпится, слюбится. А потом умер Петя.
— Муж? — решила пояснить Елена.
— Он самый, — кивнула Прасковья и пригубила вина.
Макс, Серега и Елена про выпивку забыли, жадно ждали продолжения.
— По пьяни в овраг зимой упал и замерз, — продолжала вспоминать хозяйка. — А ведь не пил вообще. Меня ругал за то, что варю пойло. Хотя какое ж это пойло? — На миг в ее глазах мелькнула задорная улыбка. — Осталась я с детьми, жили спокойно, хозяйство поднимали. А потом… Пришел он, милый мой.
На глаза Прасковьи опять навернулись слезы.
— Встретила его, как положено. Скучала ведь. Но к нему уйти не смогла. Дети, хозяйство. Жизнь моя уже другая была. Так встречались, как сейчас молодые говорят. Да, Серенечка?
Он кивнул, робко улыбнулся, с восхищением глядя на нее.
— А потом и он пропал. В лесу пропал. Медведь задрал, наверное, — предположила она грустно.
— Его нашли? — поинтересовалась Елена.
— Нет. — Хозяйка скорбно покачала головой. — Никаких следов.
— А дом так и стоял заброшенный? — Макс, как мужик хозяйственный, забеспокоился.
— Что ты, милый, — взмахнула на него рукой Прасковья. — Нет! Сын его приехал. Как вошел в дом ко мне, я чуть не упала. Отец вылитый. Одно лицо.
— Это его? — Елена достала перстень.
— Ох, — Прасковья схватилась за сердце. — Нашли, значит…
По щекам ее текли крупные молчаливые слезы. Макс встал и ласково обнял Прасковью за плечи, начал что-то ласково нашептывать ей на ухо. Серега сидел, понурившись. Елена поглаживала ее руки. Сложно в такой ситуации найти нужные слова.
— Это его колечко, милого моего. А его сын, как приехал, так уже с колечком. Видно, мальчику на память оставлял. — забрав у Елены перстень, Прасковья теперь вертела его в руке. — Помню, приехал когда молодой, в дом вошел, а я обед готовила. Как увидала, так ножом себе по пальцу от неожиданности. Он подскочил, кровь мою слизнул. «Что ж, ты, — говорит, — Прасковья. Нет тебе нужды для меня свою кровь лить». И пальцы мои целует. «Ты, как отец», — говорю. А он улыбается. «Что отец, что сын, а сердце твое, Прасковья». Ох, уж меня дети ругали. Молод он, тебе самой в сыновья годится, а ты его в постель тащишь. А как не тащить-то. — Она немного виновато пожала плечами. — Я ж с ним, как глаза закрою, отца его представляю. Иногда мне даже казалось, что чудо это. И что милый мой помолодел да ко мне вернулся…
Хозяйка дома пристально, вопрошающе смотрела Елене в глаза. Чувствовала она ответ, знала. Елена лишь кивнула, да опустила взгляд в недопитую стопку. Макс отошел от Прасковьи и глотнул свою порцию залпом. Прасковья заплакала, спрятав лицо в ладонях. Не по умершему любимому, а потому что поняла…
— Чудной он всегда был, — глухо сказала она, немного успокоившись. — Травы знал, глаз у него плохой был. Ведь это он меня научил всему. А сам-то намного больше ведал. Его за спиной колдуном звали. И уезжал он за книгами какими-то. И свои у него были. Неужели мало?
— А сын в него пошел. — Это был не вопрос, а утверждение, Елена просто старалась быстрее закончить тягостный разговор.
— Конечно. — Прасковья горько улыбнулась. — Даже сильнее он стал, когда… Я боялась его, отдалялась, хоть и больно мне было. Последний год он и сам не приходил. Наверное, за старое принялся. Мало ли юбок в деревне?
— Он так и жил в заброшенной избе, да? — спросил Серега вдруг севшим голосом.
— А что ему дом бросать? — опять пожала Прасковья плечами. — Хозяйство у него богатое было поначалу. Да вот скот что-то дох. Но девки его не бросали. И при мне к нему дорожку проторили. Что мне с ними тягаться? Сохли все по нему. До болезни. Бывало, положит он на бабу глаз. Вот она румяная ходит, веселая. А потом с лица спадает, бледнеет, высыхает прямо вся… Хорошо, что там он жил. Мужики наши давно его убить мыслили… И?..
Она опять на Елену уставилась. Пытливо. Жалобно. Ей необходимо было знать…
— Нет, — покачала она головой. — Простите, Прасковья. Не мужики его. Он был… В общем, не просто так по нему девки сохли. Не с тоски.
— Да, поняла я теперь, — тихо сказала Прасковья. — Но… Но если колечко у тебя, девонька, неужто ты?..
— Нет. — Елене стало совсем трудно. Да и не знала она всего. И что знала, говорить не хотела при мужиках.
— Идите отсюда, мальчики, — вдруг скомандовала Прасковья. — Не для вас это. Наши слезы да тоска. Идите. Девонька у меня останется. Потолкуем мы с ней, посекретничаем.
Макс согласно кивнул.
— Тебе, Лен, тут лучше будет, — сказал он приятельнице. — В избе надежнее, чем в гамаке под звездами.
— Да и сеновал рядом, — игриво подмигнул Серега.
— Валите уже, — грубовато посоветовала Елена. — Никуда я не денусь отсюда. Что-то ног своих не чувствую.
— Хорошее у меня вино? — улыбнулась через силу Прасковья.
Потом они долго сидели на кухне. Елена, с трудом подбирая слова, рассказывала историю. О деревенском колдуне, который хотел большего. Как поехал за знанием, а вернулся с находкой. О том, как колдун переродился в упыря, как помолодел при этом. О том, что не было никакого отца и сына. Был только он — Прасковьин любимый. Единственное, чем могла она успокоить женщину, что все эти смерти были не по вине ее милого. А по вине той, что заменила Прасковью в постели упыря.
— Не смогу я тебе помочь, девочка, — виновато произнесла Прасковья. — Не знаю я ее. Не смотрела я. Гордая. Что мне сердце травить? Да и не муж он мне был.
— А как давно пропал он? — уже спокойно, с чисто профессиональным интересом, выспрашивала Елена.
— Да с год назад. С полтора. Зимой, — вспоминала Прасковья. — Нету его и нет. Я не ходила к нему. Незачем уже. Да и дети мне не простили бы.
— Хорошо, что не пошла, — согласилась Елена, вспоминая жуткую картину, виденную днем. — Он Старшим был. Упырем старшим. Главой гнезда. А теперь молодежь бесится. Девка его других обращать начала. Он правила знал. А новые, если и знают, жить по ним не станут. Защита тебе нужна, Прасковья.
— С чего это? — немного испугалась хозяйка.
— Ох… — и тут объяснять было не просто. — Ты мне скажи, сама ведь понимаешь, что неспроста ты… Ну, тебе же к восьмидесяти, да? А ты на сорок пять максимум выглядишь.
— Так ведь то его подарок. — Глаза Прасковьи заволокло воспоминаниями, грустными, но близкими сердцу. — Вот точь-в‑точь, как с сыном его. Вернее, с ним… Когда он, как ты сказала, обратился. Я тоже на кухне была, он вошел, еще в старом облике, перед отъездом, а я руку порезала. Он подскочил. Кровь слизнул и говорит: «Не тебе, Прасковья, кровь лить. Это я тебе крови попортил, мне и долги возвращать». И как полоснет ножом себе по ладони. Я ахнула. Руками глаза закрыла. А он смеется. Руки мои отвел, кровью своей мне губы накрасил. А потом так смотрит на меня, будто любуется. «Ох, — говорит, — Прасковья, умирать будешь от старости, а все молодой да красивой останешься». Годы идут, а я все такая же. А ведь мне немного осталось. Может, год-другой еще протяну…
И вдруг руками всплеснула, посмотрела на Елену с ужасом и болью.
— Ой, Лелечка, так после смерти и мне теперь покою не видать! Может, он бродил, меня ждал!
— Стоп, стоп, стоп, — проговорила Елена. — Успокойся. Это только подарок. Он же сам тогда еще не обратился. После смерти тебе не ходить. Я бы могла долго объяснять научно, что весь обряд соблюден не был. В общем, он же колдун был, вот и подарил тебе красоту. Не от крови его это. Вернее, от нее, но… Это уже просто магия. Хотя и высшего уровня.
Ей на миг стало завидно. Самой Елене до таких высот далеко было. Механизм исполнения этого желания она просчитала, но самой исполнить такой же не взялась бы.
— Пойдем спать, девонька, — предложила Прасковья. — А я все же сыновьям скажу, как помру… Пусть все по правилам выполнят. Мне спокойнее будет.
После принятия спиртного, да еще в больших количествах, Елена всегда спала плохо. И хоть уютно и мягко было в кровати, что выделила для гостьи Прасковья, но она все равно долго не могла заснуть. Выпили они славно. Почти две бутылки уговорили. Особенно если учесть, что в этот вечер от ребят помощи было мало. Макс три стопки хватанул, а Серега и одну-то не допил. Так что на Еленину долю досталось много.
В голове мелькали обрывки разговоров, видений, шальные мысли. Мозг пытался обработать полученную информацию. Даже если Елена упорно велела ему отдыхать. Она вертелась на постели, как будто не могла найти удобного положения. Лишь изредка проваливаясь в так необходимый ей сон минут на десять-пятнадцать. И конечно, это произошло именно в тот момент, когда она почти уснула нормально.
Даже трудно понять, что вдруг изменилось. Но сердце резко зашлось в испуге, глаза открылись сами собой, по телу прошел озноб. На миг Елене даже показалось, как в нос заползает все тот же запах — терпкий и душно-сладкий. Запах смерти. И от этого безотчетный ужас на миг сковал тело. И лишь стараясь успокоиться, побороть панику, она поняла, что опасность где-то рядом, не мифическая, не из сновидения, а настоящая, смертельная опасность. Елена прислушалась.
Шорохов в старом доме много. Половицы скрипят, бревна потрескивают. Да и за окном ночь ведет свои обычные разговоры: то птица вдруг крикнет, то кто по деревне домой пройдет. То просто ветер прошуршит. Но это был необычный звук. Будто кто тихо крадется в темноте. Елена интуитивно почувствовала чужое присутствие. И тут же — страх, истеричный, панический, когда сердце, кажется, готово выпрыгнуть из груди, тут же вернулся, вновь поднялся из глубин, хотя Елена, уже готовая к нему, старалась перебороть новую волну ужаса.