– Встаньте, – приказала она, и он торопливо поднялся с подушки.
– Пресветлая… – пробормотал он испуганно. – Простите… Если я хоть чем-то…
– Тс-с-с! – она покачала головой и заговорщически поманила его пальцем. – Наклонитесь. Ближе. Наследницы не кусаются.
Кажется, он не поверил – ей пришлось ещё пару раз ободрить его, пока он наконец не оказался достаточно близко. Тогда, надёжно ухватив его за край камзола, она, оглядевшись по сторонам – никого – подтянула его к себе и впилась в его губы жадным поцелуем.
Юноша, кажется, ахнул – удачно – её язык скользнул ему в рот, и Омилия с трудом удержалась от смешка, когда он попытался отстраниться, дрожа, как от холода.
– Ну вот, – сказала она удовлетворённо, наконец отпустив его камзол и вытирая рот тыльной стороной ладони. – Теперь будьте умницей. Посидите здесь оставшиеся двадцать минут тихонечко, ладно? Я скоро вернусь.
Выходя из беседки, она погрозила ему пальцем:
– И не болтайте, ладно? Девичья честь, сами понимаете.
Он торопливо закивал. Вид у него был совершенно ошалевший – даже руки дрожали.
– Вот и славно.
Она подхватила шлейф, чтобы удобнее было продираться через кусты. В дальнюю беседку, куда она шла, редко заходили. Тому, кто облюбовал её, редко были рады на приёмах и балах – впрочем, он и сам их не жаловал.
Свет здесь не горел, и она уже подумала, что беседка пуста, когда бледная рука высунулась из переплетения ветвей и помахала ей:
– Омилия? Иди сюда. Думал, сегодня ты обо мне забыла.
– Никогда! – Опираясь на перила, она забралась внутрь, перебравшись через туго сплетённые лозы. Темнота в глубине беседки приветливо дрогнула.
– Где твой ухажёр из Дравтсбода? Ты оставила его в чулане для вёдер или забыла под вешалкой?
– Сидит в центральной беседке. Я обезвредила его на ближайшие пятнадцать минут.
Темнота хихикнула.
– Не буду интересоваться, как.
– У меня свои методы.
– Не сомневаюсь.
Омилия угнездилась на скамейке из тёмного мрамора, распластала по спинке шлейф и запрокинула голову, давая шее отдых, заболтала ногами.
– Так скучно…
– Я думал, тебе нравятся приёмы.
– Нравились, пока каждый из них не начал нести опасность… Для меня.
Темнота сочувственно молчала.
– Хоть бы Стром поскорее вернулся, – небрежно сказала Омилия. – С ним всё-таки повеселее.
– Осторожнее. Скажешь что-то подобное при посторонних – слухи пойдут.
– Ну ты-то не посторонний, так?
– Разумеется. Но во дворце у стен есть глаза и уши. В прямом смысле. – Он говорил о глазах и ушах снитиров, торчащих из стен тут и там. Информацию с них считывали специально обученные механикеры. Считалось, что для безопасности, – но и для слежки тоже, и никогда нельзя было знать наверняка, кто и за кем следит на этот раз.
– Не в этой беседке – ты ведь поэтому так её любишь?
Темнота вздохнула, и знакомое бледное лицо наклонилось к ней, придвигаясь чуть ближе к неяркому вечернему свету.
– Само собой. К тому же здесь тихо. Никто сюда не захаживает…
– Потому что все знают, что ты тут днюешь и ночуешь.
– Спасибо на добром слове. Что до Строма – я слышал, препараторы уже в пути. Или скоро отправятся в путь. От окраин до Химмельборга…
– Я неплохо разбираюсь в географии своей страны, спасибо. Просто…
– Хочешь поговорить о нём, всего-то? – Бледное лицо снова скрылось в тени. – Тогда ты пришла по адресу. Лучше со мной, чем с кем-то ещё, не так ли?
– Не делай из меня дуру. Он… Это… Не то, что ты думаешь.
– Прости, но я не очень много думаю о нём и тебе. Это обидно?
– Пф-ф, брось. – Омилия закатила глаза, с неудовольствием чувствуя, как становится жарко щекам. – С тобой невозможно разговаривать.
– Я думал, наоборот.
– Да, наоборот, – неохотно согласилась она. – Ты прав. Здесь всего два человека, с которыми можно разговаривать по-человечески. Ты – один из них.
– А второй, значит, этот препаратор? – Темнота вздохнула. – Осторожнее, Мил. Что бы ни планировала твоя мать, брака с препаратором тебе не видать, как своих ушей.
– Брак – это не единственное, чего может хотеться девушке, – туманно отозвалась она, сама не понимая до конца, насколько откровенной готова быть в этом разговоре. – А он, может быть, сумеет дать то, чего мне по-настоящему хочется. Он, знаешь ли, слышит меня. Он не такой, как все здесь. Знаешь, искренний…
Темнота от души расхохоталась, и Омилия оскорблённо умолкла.
– Ты такая смешная. Прости. Кто я такой, чтобы влезать в чужую реальность своими грязными руками? В конце концов, не бывает двух одинаковых жизней. И из-под чужих век на мир никому взглянуть не дано… И прочие старинные премудрости – выбирай любую на свой вкус. Желаешь довериться ястребу – дело твоё, но будь осторожна. И, знаешь… Ты не задумывалась над тем, что тебя влечёт к нему потому, что это максимальная из доступных тебе форм протеста? Препаратор, изрядно изуродованный, мрачный, загадочный… Тебе не кажется, что это слишком банально? Право, Омилия, я бы на твоём месте…
– Болван. – Она величественным жестом – материнские уроки въелись в плоть и кровь – перекинула шлейф вперёд и поднялась со скамьи. – Так и знала, что ты не поймёшь.
– Где уж мне…
Темнота продолжала хихикать ей вслед, даже когда беседка осталась далеко позади.
В парке стало совсем темно, и длинные костяные столбы с чашами валового жира на верхушках загорались один за другим, освещая ей путь. Омилии это было без надобности – дорогу через дворцовый парк она нашла бы и с закрытыми глазами.
И она шла, ничего и никого не видя, размахивая руками и сшибая бутоны, которым не посчастливилось попасться ей на пути.
Конечно, он не понял её – глупо было рассчитывать, что хоть кто-то поймёт. Надежда, которую она хранила в тайне от всех, была смешной – может быть, даже жалкой, но ведь, в конце концов, она была Омилией из дома Химмельнов! Кому, как не ей, было совершать невозможное?
Надежда жгла пальцы, и невыносимо было не перебросить её кому-то, не поделиться – что ж, это будет ей уроком. С детства живя во дворце, Омилия усвоила твёрдо: искренность – могучее оружие, вот только в конечном счёте оно всегда обращается против тебя самого.
Впрочем, она ничего не сказала. Омилия остановилась у старого дерева, посаженного, кажется, еще её прадедом, вероятно, во время мероприятия, которое казалось всем участником невероятно значительным, – и вот, даже память о нём рассеялась, как дым, а дерево стоит себе, как ни в чём не бывало, насмешливо шелестит ветвями у неё над головой.
Омилия прислонилась к стволу, мельком думая о том, что от коры на шлейфе непременно образуются зацепки, и, глубоко вздохнув, замерла, успокаивая сердце.
Дурак он, если думает, что она доверилась ястребу из Десяти. Эрик Стром ведёт свою игру – и она рада была бы не догадываться об этом. Но она тоже умеет играть в игры – не хуже любого другого, родившегося во дворце.
Она вздрогнула – за густым переплетением колючих ветвей роз кто-то шептался. Тут же забыв о том, что ещё мгновение назад казалось ей самым важным на свете, – этим свойством своего характера Омилия была вполне довольна – она сделала несколько тихих шагов к кустам.
Ей было любопытно, кто и зачем забрался так глубоко в парк в разгар приёма. Наверняка, парочка. Омилия любила сплетни – кроме того, никогда не знаешь, какая информация окажется полезной.
Она затаила дыхание и приподняла шлейф, чтобы не зацепиться за колючки. Наследнице не пристало быть обнаруженной за подслушиванием – хотя вряд ли кто-то посмеет уличить её. Валовый свет сюда почти не долетал – в полумраке Омилия разглядела двоих – разумеется, мужчину и женщину, – но кто это, она пока не знала.
– …Я больше не могу выносить это. Не могу… Иногда мне кажется, что он прав, что я не имею никакого права…
– Госпожа Ассели…
– Не называй меня так. Умоляю, не называй меня так!
Ого. Омилия никогда бы не подумала, что жена Рамрика Ассели может говорить с таким пылом.
Редкая красавица. Будь воля матери, Омилия бы точно выглядела как-то так. Адела Ассели могла бы блистать в свете, если бы хотела – но она странновата, никогда не понимает шуток, зациклена на общественных инициативах с энергией, от избытка которой любое увлечение перестает быть обаятельным. Вот у кого Омилия и не подозревала любовника. Чувствуя, как в голове начинает стучать от нехватки кислорода, она сделала ещё один шажок вперёд, надеясь, что сумеет узнать голос мужчины рядом с Ассели.
– Зачем это тебе? Скажи, зачем тебе всё это?.. Я схожу с ума от мысли, что могу быть игрушкой в чужих руках. Если ты обманываешь меня… Я не знаю, что со мной будет. Пожалуйста, скажи мне правду. – Она говорила, как в бреду. – Ведь я знаю, знаю, что тебе всё это не может быть нужно… Добыча дравта важна для тебя. Поддерживая меня, ты действуешь в ущерб себе. Зачем? Зачем тебе это?
Омилия навострила уши. Кажется, ей повезло: в кустах происходило что-то более интересное, что банальное объяснение влюблённых. На недавнем заседании совета Ассели пыталась выбить улучшение условий для препараторов – неизвестный в кустах, кем бы он ни был, стоял за ней, – само собой. Увлечённая – ещё не значит умная, а Адела Ассели никогда не казалась Омилии особенно умной, несмотря на то, что, по слухам, дневала и ночевала в библиотеке. Кто-то должен был вкладывать мысли в её красивую голову. Уж точно не муж, от которого она прячется среди пыльных книг.
– Адела… Посмотри на меня. Ты веришь мне? Я делаю это, потому что мне важно то, о чём мы столько говорили. Но ты права: если узнают о моей причастности… У меня могут быть проблемы. Должно быть, я бы отступил… Нашёл иной способ. Но теперь всё это неважно, потому что у меня появилась ещё одна причина продолжать бороться…
Омилия перевела дыхание, пользуясь тем, как увлечённо, забыв об осторожности, заговорил незнакомец. Она всё ещё не могла узнать его, хотя отлично знала всех, кому было позволено находиться в дворцовом парке по вечерам.