– Да.
– Господин Олке, вы сказали, что…
– Мне известно, что я сказал, Ласси. Ваш вопрос? – Он, выходит, внимательно слушал в столовой, раз запомнил девчонкино имя.
Ласси смешалась и покраснела, но продолжила:
– Есть те, кто работает с уже собранными механизмами из нейтрализованных препаратов. Машинисты поездов, паритеры… Их здоровье тоже… Портится?
– Разумный вопрос. Их здоровье действительно угнетается существенно меньше. Так же как, например, здоровье инженера, который придумывает новые механизмы вместо того, чтобы собирать их своими руками… Хотя и ему порой приходится иметь дело с ненейтрализованными препаратами – их ещё называют «дикими».
Вверх взлетела ещё одна рука, и из-за шкафа донёсся громкий и дрожащий голос.
– Как получить такую работу?.. Господин Олке.
– И снова разумно. Но, быть может, вы нам покажетесь? И представитесь?
Из-за шкафа выглянул бледный паренёк в очках, похожий на взъерошенного птенца. Если бы Унельм не знал, что всем здесь исполнилось семнадать, мог бы принять его за тринадцатилетнего.
– Меня зовут Гуррт.
– Прекрасно. Чтобы получить такую работу, Гуррт, нужно очень постараться. В ходе обучения и тестов, которые предстоят вам в ближайшее время, будут выявляться навыки и способности каждого из вас – в том числе личные качества и обучаемость. Если окажется, что из вас выйдет хороший инженер или машинист, вы поступите в распоряжение наставника соответствующей профессии.
Унельм вспомнила слова Луделы о том, кто ещё наверняка получит эти более безопасные должности. Ни о чём подобном, конечно, господин Олке не говорил.
– Наставник будет заниматься со своими учениками столько, сколько потребуется, постепенно подключая их к работе. Так что после окончания тестов он станет самым важным для вас человеком. Если вы не сработаетесь, у вас будет возможность подать прошение о замене Десяти, и если в доступе будут другие специалисты в той же сфере, вам предложат нового. Но определиться лучше в первые несколько недель. Потом поменять наставника куда сложнее. Кроме того, никто не любит людей, создающих проблемы.
Некоторое время все подавленно молчали, а потом из-за шкафа вдруг снова донёсся голос Гуррта.
– А вы ищете учеников, господин Олке?
Тот приподнял брови:
– Возможно.
– Кем вы работаете?
– А кого вы будете учить?
– Вы инженер?
Теперь вопросы посыпались со всем сторон, уже без поднятых рук, и Олке замолк, дожидаясь, пока тишина снова установится.
– Буду очень признателен вам, если впредь вы будете спрашивать разрешения перед тем, как говорить. Спасибо. Повторюсь: по итогам обучения я, может, и возьму ученика или учеников. Говорить о своей специализации сейчас не буду. Качества, которые я ищу в потенциальных коллегах, станет гораздо проще разглядеть, если вы будете вести себя естественно. – Олке вдруг улыбнулся, и в первый раз это было похоже на настоящую человеческую улыбку. – Но меня, по правде говоря, изумляет ваш энтузиазм. Подождите. Вы познакомитесь с куда более симпатичными наставниками. Сомневаюсь, что работать со мной – это то, чего вы действительно хотите.
Все притихли. Унельм, в отличие от Олке – если он не кривил душой – прекрасно понимал, почему многие начали его расспрашивать. Кажется, этот механикер был себе на уме – но он, по крайней мере, говорил с ними откровенно. В его речи не было ни приторности госпожи Рурре, ни излишней обтекаемости формулировок, как у госпожи Сэл.
– Да?
Девушка с длинными распущенными волосами, удобно устроившаяся на мягкой скамейке, тянула руку.
– Меня зовут Линна. Я слышала, что некоторых препараторов приглашают на балы, всякие светские мероприятия, танцы… Нас тоже могут пригласить?
Со всех сторон захихикали, но Олке оставался серьёзным.
– Да, препараторы действительно участвуют в светской жизни Химмельборга. Это часть нашего статуса – и наших обязанностей. Однако такая возможность – привилегия. На мероприятия приглашают тех, кто показал лучшие результаты во время учёбы, а потом – лучшие рабочие результаты, самый высокий рейтинг. Там бывают не только ястребы с охотниками, но и некоторые паритеры, кропари, инженеры. Любой может – но для этого нужно хорошо потрудиться, стать лучшим из лучших.
В комнате зашептались – в основном девчонки.
«Какие мы всё ещё, в сущности, дети», – подумал вдруг Ульм, холодея, и это была чужая, взрослая мысль. «Нас всё ещё легко отвлечь обещаниями красивой и весёлой жизни. Ещё недавно они были напуганы до смерти – и вот, щебечут, мечтая о том, как будут танцевать с благородным динном на балу».
Он вдруг поймал на себе тяжёлый взгляд – господин Олке смотрел на него в упор, как будто отмечая что-то, а потом перевёл взгляд на кого-то ещё.
Чем может заниматься человек с таким взглядом? Наверняка это можно как-то выяснить. Олке должен быть заметным в своём объединении, как Сэл или Рурре, – в своём, раз ему поручили такую ответственную задачу.
– Мы начнём завтра, – сказал Олке, дождавшись, пока все начнут смотреть на него. – Собираемся в тренировочном зале в шесть утра. На голодный желудок. Сегодня больше не есть. Пить воду можно. С собой возьмите письменные принадлежности и бумагу. Они вам пригодятся позже, после завтрака, в аудиториях, но у вас может не оказаться времени, чтобы зайти в свои комнаты.
– К чему нам готовиться? – спросил Гуррт, осмелевший настолько, что теперь из-за шкафа, не скрываясь, торчали его нос и большая часть бледной щеки.
– На данном этапе лучшая подготовка – это крепкий сон, – мягко сказал Олке, видимо, решивший спустить на этот раз реплику не по поднятой руке. – Ложитесь пораньше. Выбросьте всё лишнее из головы. Учитесь засыпать быстро и спать крепко – это вам ещё не раз пригодится. Жизнь препаратора – это железная дисциплина. Те, кто понимает это раньше других, – Олке бросил взгляд на стайку девчонок на мягкой скамейке, – как раз и оказываются на балах, которые вас так интересуют.
Идя по коридору в свою комнату, Унельм думал о том, что господин Олке, судя по всему, знает, о чём говорит. Видимо, надежды на то, чтобы пробиться в паритеры, у него почти нет – но ведь летают не только они, но и механикеры, обслуживающие парители, и ещё другие члены экипажа, чьи функции Унельм представлял пока смутно. Весь первый раздел купленной им книги был посвящён прославленным паритерам. Остальным пока не уделялось внимания.
Машинистом, на худой конец, тоже неплохо, – но это значило изо дня в день ползать по земле Кьертании – а при мысли о том, чтобы хоть раз подняться в небо и увидеть чужие дивные края, сердце сжималось.
Кто знает? Может, господин Олке – как раз из паритеров. Он бы наверняка не стал заявлять об этом открыто, чтобы все тут же не начали с ума сходить от желания угодить ему. Хотел, чтобы они вели себя естественно.
Унельм даже остановился, поражённый этой новой мыслью. Она показалась ему вполне здравой, и догадка почти сразу начала перерастать в уверенность.
«Уймись», – сказал он сам себе. – «Возьми себя в руки. У тебя есть только догадки. Кем бы он ни был, твоя задача – показать себя хорошо. Об этом и думай. Для начала – иди спать, как он велел. И спи крепко».
Это было разумно, очень разумно. Ульм мысленно похвалил себя, но решил, что большого вреда не будет, если перед сном заглянет на минутку к Луделе. Не потому, что мысль о её хитрых глазах и умелых руках мешала ему, как говорил Олке, «выбросить из головы всё лишнее», – конечно, нет. Просто очень уж любопытно было узнать, о чём шла речь на её собрании.
Но когда он постучал в её дверь, никто не отозвался. Лудела определённо была внутри – снаружи, на коврике в коридоре, стояла её обувь.
Унельм постучал ещё раз, немного потоптался у двери – а потом пошёл к себе и лёг в постель почти сразу, но ещё долго ворочался, думая о парителях и их экипажах, господине Олке, Луделе, балах, и уснул только тогда, когда небо за окном посветлело.
Омилия. Сны
Она проснулась посреди ночи – простыня была влажной от пота, и дышала Омилия тяжело, как будто на ней ездил злой дух из старушечьих сказок. Некоторое время она сидела, всё ещё в липких объятиях страшного сна, чувствуя, что полумрак вокруг по-прежнему опасен. Ночник неярко мерцал на столике у кровати – наследница никогда не спала в полной темноте.
Всё из-за того кошмара – повторяющегося кошмара, который уже очень давно не заглядывал в её сны.
Но напрасно Омилия думала, что он о ней забыл.
Когда-то она поделилась этим сном с Биркером. Он выслушал внимательно, но так и не понял, что именно её напугало.
Сон – не сон, путанное детское воспоминание, за эти годы обросшее новыми подробностями и чертами.
Ей шесть или, может быть, даже пять – примерно тогда она носила это дурацкое голубое платьице с золотой каймой по подолу. Она обожала его и отказывалась носить другие, несмотря на материнские уроки – и в конце концов Корадела велела служанкам его выбросить.
Но это позже – а тогда, в раннем детстве, она стоит в своём любимом платьице за верхним троном, затаив дыхание. Радена, дочка придворной динны, тогдашней подруги матери – менять подруг регулярно Корадела считала хорошим тоном, примерно так же, как не показываться в одном и том же наряде два дня к ряду – вот-вот досчитает до тридцати и отправится её искать.
Радена – их дружба дорого будет стоить им обеим, как дорого стоит любое искреннее чувство в пределах дворца – но и до этого ещё далеко.
Омилия прячется за верхним троном и считает, считает, пытаясь угадать, как скоро подружка догадается поискать её здесь… А потом на белую стену с позолотой падают тени – длинные, подрагивающие, как высокое пламя свечей.
И сразу за тем Омилия слышит голоса – странные голоса, высокие, пришёптывающие, и в этом воспоминании-сне она уверена, как будто знает точно: такие голоса не могут, не должны принадлежать людям.