– Тяжело, да, зато потом будет легко, – говорила она, прохаживаясь между рядами зеленеющих и бледнеющих подопечных. – Когда начнётся настоящая работа, ваши тела будут готовы. И тогда вы вспомните этот день с благодарностью.
Кого-то звонко вывернуло в стоявшее рядом ведро.
Ульм, несмотря на свой низкий порог усвоения, переносил первые практики на удивление легко. Да, тошнило и знобило, но уже к обеду всё обычно проходило, и к вечерним лекциям и занятиям он начинал соображать достаточно, чтобы пытаться впечатлить преподавателей.
Господин Олке присутствовал почти на всех их занятиях – сидел где-нибудь в тёмном углу, как сова, выслеживающая добычу. Кто-то, может, привык к нему и перестал обращать внимание на его присутствие, но не Ульм.
Холодный тяжёлый взгляд Олке всё время лежал у него на макушке, как чья-то ладонь. Отвечая на вопросы, решая задания на бумаге – и изо всех сил призывая призрак Гасси себе на помощь – Ульм не переставал гадать. Олке – паритер? Угадал он или нет? Что нужно сделать, чтобы быть им замеченным?
Он старался на всех занятиях, но особенно – на задачах и тех, где им задавали вопросы на проверку кругозора.
Каждый раз, рассказывая об Авденалии или Рамаше, – иногда он прикладывал немалые усилия, чтобы притянуть знания о чужих землях к вопросам, которые задавались, – Унельм косился на Олке: заметил ли? Слушает?
Однажды он решился на отчаянную меру. Учитель по задачам дал им большое задание, которое нужно было сдать в течение недели. Только открыв его, Унельм впал в отчаяние. Бесконечные ряды цифр и допущений, таблицы, в которых он не смог бы разобраться, даже если бы очень хотел…
Он написал письмо Сорте – в Гнездо, отнёс на почту почти бегом, чтобы не передумать. Потом его трясло от стыда и он надеялся, что письмо потеряется где-нибудь в дороге или придёт слишком поздно… Но оно пришло вовремя – исчезло в огромной трубе, отвечающей за центральные районы Химмельборга, и уже через два дня пришёл ответ. Сорта не написала ни строчки, но прислала решение – полное, подробное, с чёткими и сухими объяснениями.
Он поклялся больше не делать так – но от сердца отлегло. В конце концов, от этой работы могла зависеть вся его жизнь. И Сорте это ничего не стоило – раз она нашла время вот так подробно всё для него расписать.
Пришла зима – и она ничуть не походила на те, что знал Ильмор. Родители писали, что зима в Ильморе обещала быть лютой – препаратов к Шествиям привезли меньше, чем в прошлый раз – и имевшихся запасов могло не хватить.
Мать рассказывала, что дом Хальсонов совсем обветшал с отъездом Сорты – как-то резко, как будто до сих пор именно она была той главной подпоркой, на которой он стоял. Спроси кто-то Ульма, он был ответил, что, бесспорно, так оно и было.
Мать и отец подкармливали сестёр Хальсон – не писали об этом напрямую, но и так было ясно. Неясно было, почему им приходится, – Сорта наверняка, как и он, отправляла домой большую часть денег… Впрочем, Ульм догадывался, на что уходили эти деньги.
Мать писала каждый день, отец – через два, и в конце недели Ульм получал пачки писем.
«Холод злой, – писала мать. – Молюсь Снежной деве и всем её слугам, чтобы сохранили Ильмор. Но меня согревает сама мысль о том, что тебе тепло. На твои деньги мы с отцом купили новые шубы и тёплые носки, которые связала госпожа Луми; одни я и тебе присылаю, сынок. Таких ведь и в столице не сыщешь.
В общем, одеваемся мы так тепло, как можем, спасибо, что побеспокоился. По утрам, когда надо вставать и выходить на улицу, я думаю: может, это лучше, что тебе выпало ехать в столицу, Улли».
И он отвечал: да, конечно, лучше носков от Луми не бывает в целом свете, а в Химмельборге тепло, так тепло, как в Ильморе не бывает даже летом.
Последнее было правдой. Горожане утеплились – на улицах появились вышитые приталенные куртки, камзолы с меховой окантовкой, лёгкие пальто, изящные перчатки, разноцветные детские шапочки, длинные шарфы…
Всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что носили сейчас в Ильморе.
Химмельборг встретил его несколько месяцев назад цветением и нежным ароматом – теперь всё отцвело, и корзины с растениями убрали с улиц. Листва на деревьях пожелтела или осыпалась, и сухие листья сгребали к обочинам улиц и сжигали на задних дворах – так, чтобы дым не тревожил обитателей богатых кварталов.
Столики у кабаков убирали с улицы, и в залах жарко запылали камины. Редкий снег не пугал горожан, а радовал.
Где-то в Ильморе люди страдали от холода, который унесёт не одну жизнь – жертвами станут старые, слабые, больные. Здесь, в Химмельборге, зима была поводом уютнее устроиться с горячей чашкой в руках.
В один из последних дней на задачах им, как обычно, раздали листки. Учитель тряс головой как-то неодобрительно, как будто выдавал задание помимо собственной воли, а вот господин Олке, устроившийся в углу, выглядел более заинтересованным, чем обычно. Унельм насторожился.
Ещё не вчитываясь в задание, он уже услышал, как перешёптываются взволнованно соседи – видимо, там было что-то особенно сложное.
Приуныв, он начал читать: «Препаратор, показавший наивысшие результаты в Стуже, получил в награду встречу с владетелем. Владетель сказал ему: ты получишь все богатства столицы, если решишь мою задачу. Перед тобой две двери. За одной – богатство. За другой – смерть. Выбирай, какую открыть. «Как же мне быть?» – спросил препаратор. «Я не хочу действовать наугад». «Если не желаешь», – ответил ему владетель, – «изучи таблички на дверях и хорошо подумай…»
Ульм нахмурился, потряс головой. На миг ему показалось, что он спит и видит сон. Это были не те задачи с цифрами или чертежами, которые давали обычно, – а логические задачки вроде тех, что Сорта с Гасси постоянно решали в детстве, чтобы развлечься.
Тогда он ужасно бесился, когда они тратили целый день на бесконечные, сводящие его с ума обсуждения… Сейчас, возможно, это ему помогло бы – сумей он напрячься и вспомнить ход их мыслей.
Сам он никогда не участвовал в таких обсуждениях – чаще слонялся вокруг, изнывая и надеясь, что им скоро надоест.
И всё же Ульм помнил: в таких загадках нет ничего нерешаемого – но, чтобы найти ответ, думать нужно определённым образом. Гасси умел это лучше всех – но иногда Сорте удавалось опередить его. А один или два раза – даже самому Унельму, просто потому, что они так доставали его своими проклятыми загадками, что он и вправду начинал стараться изо всех сил.
Значит, и в этот раз он может постараться.
«Надпись на первой двери гласила: «В этой комнате находится богатство, а в другой – смерть». Надпись на второй – «В одной из этих комнат находится богатство; кроме того, в одной из них – смерть». Владетель улыбнулся: «Надпись на одной из комнат – правда. На другой – ложь». «Может ли в обеих комнатах таиться смерть?» – спросил его препаратор. «Да, и тогда не повезло тебе. Впрочем, в обеих комнатах может быть и богатство»…
Унельм втянул воздух носом, стараясь справиться с паникой. Эти задачки пугали, всегда пугали его своей запутанностью – но ведь потом, когда Гасси или Сорта объясняли ему решение, оказывалось, что всё совсем не так страшно, как казалось…
Что им известно? Надпись на одной табличке – правда, а на другой – ложь. Но как понять, какая из них правдива?
В подобных задачах – это он помнил – в первую очередь стоило проверить все возможные варианты. Могло ли быть так, что первая утверждение – правда, а второе при этом – ложь? Точно нет. Такое предположение рождало противоречие.
Приободрившись, Ульм записал это на черновике. Немного, но уже что-то. Что, если попробовать наоборот? Всё получалось. Он записал и это. Если второе утверждение было истинным, получалось, что за одной дверью действительно прячется смерть, а за другой – богатство. Но, если это так и лживой была первая табличка, получалось, что она вводила препаратора в заблуждение по поводу того, за какой именно дверью что находилось.
Торжествуя, Ульм записал первый ответ. Препаратор входил во вторую комнату – и там, за ней, в синем небе скользили быстрые и лёгкие паритеры, неведомые страны манили золотым сиянием и ароматами невиданных фруктов и цветов…
«...На этот раз владетель разместил таблички иначе, чтобы проверить, достоин ли следующий препаратор войти в совет Десяти. На первой было написано: «По крайнем мере в одной из этих комнат находится вурр». На второй – «Право войти в Десять – в другой комнате. «Истинны ли эти слова на дверях?» – спросил препаратор. «Может истинны, а может, оба ложны», – улыбнулся владетель».
«Легко улыбаться, когда ты – тот, кто задаёт задачи», – подумал Унельм с досадой. Эта была труднее. Он помнил, как устроены такие задачки, когда они идут серией, одна за другой. Каждая новая – сложнее, нанизывается на предыдущую.
Но были и плюсы – если получалось решить одну, разум как будто, раскачиваясь, уплывал всё дальше и дальше, и думать было уже легко – хотя так далеко в решениях, как заплывали Гасси или Сорта, ему никогда не удавалось заплыть.
Но сейчас думать об этом не стоило.
Сорты и Гасси не было рядом, чтобы ему помочь, а значит, нужно было постараться успеть столько, сколько получится. Чем больше – тем лучше.
Унельм быстро огляделся. Судя по всему, другим приходилось туго. За соседним столом Васс, будущий кропарь, который был хорош в решении обычных задач, озадаченно грыз костяшки пальцев. Лист перед ним был чистым – значит, он пока даже с первой задачей не справился. Это обнадёживало, и Ульм принялся перечитывать условия второй задачи про зловредного владетеля и очередного бедолагу.
Постепенно он увлёкся. Пару раз рассуждения заводили его в какие-то дебри, и он начинал паниковать, но в этот момент из ниоткуда появлялся вдруг Гасси – не повзрослевший, со своей робкой улыбкой и взъерошенными волосами – клал призрачную руку ему на плечо и говорил: «Да успокойся ты, Улли. Просто вернись на шаг назад и попробуй думать по-другому, заново».