Он медленно кивнул. Мимо нас кто-то протиснулся, и, только когда хлопнула дверь одного из отсеков, Эрик Стром снова заговорил.
– Верно, это было с каждым из нас с самого начала. И, кстати… Ты ведь знала о своём, не так ли? До Шествия.
Холод. Холод, по сравнению с которым первый выход в Стужу будет казаться лёгкой прогулкой.
Первым побуждением было – соврать, попытаться сбить его с толку, но вместо этого я спросила:
– Как вы узнали?
– Это часть моей работы – наблюдать. Ты и парень – вы оба знали, что пройдёте. Из всех троих только Луми – нет.
Я помолчала, лихорадочно думая и стараясь сохранять внешнее спокойствие.
Если можно обойтись без лжи – не лги.
– Это вышло случайно, – сказала я. – Но мне бы не хотелось сейчас говорить об этом.
– Возможно, нам придётся поговорить об этом потом, – непонятно сказал он, и я промолчала, хотя мне стало страшно и хотелось спросить, что он имел в виду. Вместо этого я посмотрела ему в глаза. Смотреть в них, наверное, для многих было испытанием: они как будто навеки были пойманы в клетку изувеченного лица, и от этого делалось не по себе.
– Могу я попросить вас о напутствии перед Стужей?
– Почему бы и нет. – Он забрал у меня опустевшую крышечку, налил кофе для себя, сделал обжигающий глоток. – Не позволяй Стуже очаровать тебя.
– Очаровать?
Он кивнул.
– Да. Мы все знаем, как Стужа опасна и грозна, но она ещё и очень красива. Неопытных препараторов это завораживает. С опытом приходит большая уверенность в своих силах. Охота становится почти привычной. А Стужа – почти другом. Многие начинают верить в то, что понимают её больше остальных. Даже слышат голоса или видят пророческие сны. Но если начать слишком верить в это – Стужа не упустит своего. И хорошо, если из-за этой увлечённости не пострадает кто-то ещё.
– Кажется, мне ещё рано до момента, когда я почувствую себя настолько уверенно, что…
– Верно, но ты просила напутствия. Ты станешь хорошей охотницей, Хальсон. Такой момент для тебя настанет, если ты будешь осторожной. И вот тогда – когда ты почувствуешь, что многому научилась – стань вдвойне осторожной.
Поезд качнуло, и Стром придержал меня за локоть, чтобы мы оба не приложились о створку ближайшего отсека.
– Подъезжаем.
Поезд остановился у перрона, от которого прямая дорожка, обсаженная деревьями с двух сторон, вела к центру.
Мы высыпали из поезда неорганизованной толпой и пошли вслед за Кьерки и Стромом.
Рядом со мной оказалась Миссе – она была белой, как нижняя рубашка, и её потряхивало крупной дрожью. Интересно, подходил ли Стром к ней в поезде? Пытался ли успокоить её?
– Не бойся, – сказала я ей. – Будем держаться рядом, хорошо?
Она благодарно кивнула и нащупала мою руку своей.
Каждый раз после такого я грызла себя. Как будто мощная привычка, порождённая жизнью в Ильморе, не давала мне жить спокойно, не пытаясь взвалить на себя кого-то ещё.
В кармане у меня лежало одно из писем Ады – старательное, на разлинованной тупым карандашом бумаге.
«Дорогая Сорта, Седки потом сказал мне, что если я не перестану про него говорить глупости, он мне задаст, но я спряталась с Шасси в бане и всё равно сказала ей, что он в неё влюблён. Я ей расказала, какой дурацкий у него был вид, и она так смеялась, что отец услышол. Дорогая Сорта, когда ты приедишь домой? Мама болеет, кашляет. На деньги, которые ты прислала, она хотела купить всем тёплые кофты, но отец сказал, что починить курятник сейчас важней, потому что без яиц не важно будет, у ково есть кофта, а у ково нет. Дорогая Сорта, я скучаю по тебе, и все скучают по тебе. Когда ты приедишь домой?»
Талисман, оберег от Стужи. За это мне нужно было держаться, об этом помнить каждую минуту. Препараторы, служба – всё это было только средством, лучшим из тех, которые подарила мне судьба. Я должна была справиться со всем, быть лучшей везде, где можно. Ради Ады, ради всех своих сестёр. Ради матери. Кровь, пронизывающая плоть каждой из нас, соединяющая нас в одно пульсирующее, рассеянное теперь по Кьертании целое, – вот что было важно.
Миссе не имела к этому отношения. Её кровь была мне чужой. Но глядя в её испуганно вытаращенные глаза, я слышала: «Дорогая Сорта, когда ты приедешь домой?», и ничего не могла поделать с тем, что моё сердце рвалось ответить.
Центр был окружён лесом, но более облагороженным – похожим на парк. Кое-где стояли скамейки, и на одной вдалеке сидел, уронив лицо в ладони, человек, легко одетый для такой погоды. Он сидел и не двигался.
Никто не стал подходить к нему. Аллея продолжала уводить нас к центру – бескомпромиссно и прямо.
Сам центр оказался высоким зданием из жёлтого камня со стеклянным куполом. За ним молочно сияла Стужа, но зданию, казалось, это соседство было нипочём. Оно выглядело спокойным – почти уютным.
В просторном зале с очень высокими потолками, открывшемся нам сразу за входными дверями, мы отдали верхнюю одежду молчаливым и быстрым гардеробщикам в тёмной форме, и это было так странно, так буднично. В воздухе витало казённое предвкушение то ли дежурного праздника, то ли медицинского осмотра.
Гардероб, ряды ящиков и шкафчиков с резными деревянными дверцами – здесь можно было оставить вещи. Стены, выкрашенные зелёной краской. Большая и довольно уродливая скульптура у лестницы изображала охотника и препаратора, оседлавших огромного оскалившегося вурра со вздыбленной на холке шерстью, гибким змеевидным хвостом и лохматыми боками.
Когда Эрик и Кьерки повели нас к лестнице, лапы зверя нависли над нашими головами, и впечатление это производило тягостное и волнующее одновременно – скульптура выглядела прочной, но я всё равно не могла избавиться от чувства, что она может в любой момент рухнуть и погрести под собой нас всех.
– Похоже на музей, – прошептал кто-то, и Эрик Стром вдруг сказал:
– Может, однажды здесь и будет музей.
Кьерки покосился на него и принужденно хихикнул.
– Мы зайдём в зал, откуда выпускают ястребов, – сказал вдруг Стром, и Кьерки закашлял:
– Этого не было в плане, – он говорил негромко, но я всё равно услышала. Зато Стром отвечал, не понижая голос:
– Ничего. От лица Десяти и под мою ответственность. Кому-то из них предстоит стать ястребом. Пусть посмотрят.
Против этого, видимо, Кьерки нечего было возразить, и мы двинулись вперёд и вверх по широкой лестнице, покрытой зелёным ковром, истёртым сотнями ног. Стены у нас над головой были украшены щитами со снежинками Химмельнов. Тут и там виделись глаза и уши снитиров. Безопасность… Или наблюдение?
Должно быть, и то, и другое.
– Зал подготовки, – сказал Стром, заводя нас в очень простую комнату с множеством отдельных закутков и отвилков, заставленных кушетками, стульями и железными шкафами. – Здесь сонастраиваются ястребы и охотники. Убеждаются, что видят и чувствуют друг друга. Вводят эликсиры, проверяют препараты друг друга. Дальше они разделяются, и их проверяют уже кропари.
– Почему кропари не вводят эликсиры? – спросил вдруг Маркус, верный своей традиции задавать вопросы редко, но метко.
– Есть причины, – сдержанно отозвался Стром. – Чаще всего ястребы и охотники полагаются друг на друга больше, чем на кропарей. Для многих это часть сонастройки, знак доверия.
– Но кропари проверяют всех в обязательном порядке, – поспешно добавил Кьерки, бросая на Эрика опасливый взгляд. – Это часть протокола, которая не нарушается. И, разумеется, вводятся, вживляются или выдаются на руки только те эликсиры и препараты, которые одобрил в том числе личный кропарь. Хороший кропарь всегда знает показатели своего подопечного от и до. Если что-то не так – или если что-то было сделано неправильно – это сразу заметят.
Я сразу вспомнила всё, что успела услышать о контрабандных препаратах и эликсирах с чёрного рынка, о подкупленных кропарях и рискованных экспериментах, которые препараторы ставили над собой сами, лишь бы повысить рейтинг – и вероятность вернуться из Стужи живыми.
– В зале сейчас никого, – говорил Стром Кьерки негромко. – Покажем им капсулы и пойдём в зону охотников.
В зале ястребов действительно было пусто – и тем более поразительное впечатление он производил.
Высокие каменные стены – и прозрачный купол над ними, сквозь который в зал проникали солнечные лучи. Ряды капсул, рядом с каждой – панели с кнопками, длинными кишками, креслами.
– Ради Мира и Души, не трогайте здесь ничего, – сказал Кьерки нервно, видя, что некоторые начинают разбредаться, желая рассмотреть капсулы поближе.
Я стояла рядом с ним и Стромом и крепко сжимала руку Миссе, чтобы она не сунулась, куда не надо.
– Зачем нужны эти кишки? Те, длинные.
– Эти? – Стром подошёл к одной из капсул, коснулся её. – Она соединяет ястреба с капсулой. На время охоты они становятся единым организмом. Видишь вот это отверстие внутри? Из него капсула заполняется плиром. Это вещество заполняет и тело ястреба – всё, что можно заполнить.
– А дышать как? – пискнула Миссе.
– Дышать не нужно. Тело впадает в состояние глубокого сна – глубокого, почти как смерть. Процессы в нём максимально замедляются – это необходимо, чтобы душа могла отделиться и действовать в Стуже.
– Что происходит, если душа не возвращается в тело?
Наверное, жестоко было спрашивать вот так, прямо, но до сих пор Эрик Стром так же прямо отвечал на все наши вопросы. И в этот раз он не изменил себе.
– Тело остаётся в состоянии глубокого сна. – Он рассеянно погладил зелёный мягкий бок капсулы, как гладят старого пса. – Собственно, это похоже на состояние, в которое впадают снитиры, если убить их душу. Именно оно позволяет разбирать их на части и ставить нам на службу без труда.
– Не жизнь, не смерть, – сказала я, и Стром кивнул:
– Это вопрос для философов, и они, как вам наверняка известно, веками ломают над этим голову. Живы снитиры или мертвы? Сознают ли – хотя бы отчасти – что мы делаем с ними? – Он равнодушно наблюдал за ахающими и охающими рекрутами и Кьерки, который безуспешно пытался собрать их вместе. Может, в этом и заключался план Строма. Первоначальный страх схлынул, и воздух больше не звенел от напряжения. Нам всё равно предстояло пойти сегодня в Стужу, но зал ястребов разбавил обстановку, взбудоражив даже самых испуганных.