Теперь это не имело значения – гомон людей за ширмой из раздражающего стал приятным, умиротворяющим, как шум реки и леса.
– Лучше не пей пока больше, – сказал Стром, внимательно наблюдавший за мной. – С непривычки на голодный желудок может здорово дать в голову.
– Я в порядке. – Судя по тому, с каким трудом я сложила даже эти простые слова, Стром был прав.
– Хорошо. – Сам он сделал ещё глоток, покрутил стакан в руках, с которых только теперь, скрытый ширмой от посторонних глаз, снял перчатки. Ногти на его руках были тёмными, почти чёрными – видимо, эликсиры окрасили их так же, как волосы. В полумраке, на фоне белизны кожи, смотрелось это жутковато.
– Значит, мы можем поговорить.
Он помолчал, словно ждал от меня какого-то знака, и я, не зная, чего именно он ждёт, осторожно кивнула:
– Да, можем.
– Хорошо. – Он вздохнул, отставил стакан, потёр уголок золотистого глаза. – Скажу как есть, Хальсон… Я вообще постараюсь быть с тобой настолько честным, насколько это возможно. Мне не слишком это нравится… Некоторым образом… Всю эту историю мне навязали.
– «Всю эту историю», – повторила я, лихорадочно думая.
Его появление в Гнезде. Игра в тавлы. Разговор в поезде. Выход в Стужу. Я и Миссе, отрезанные от группы. Догадка была теперь уверенностью – потому что мне стало наконец ясно, зачем я здесь.
– Да. Это своего рода политика. Вдаваться в подробности сейчас не будем, но мне нужен новый охотник, и быстро. И охотник должен быть из рекрутов этого сезона.
Сердце моё колотилось, как сумасшедшее. Доволен он или нет – неважно. То, что случилось, было выше любых моих ожиданий, – и я мигом простила его.
– Вы испытывали меня… И Миссе.
– Верно. Но об этом ты уже там догадалась, не так ли?
– Когда увидела вас… Когда увидела, да. До этого… Мне было немного не до того.
– Ты хорошо справилась. – Он сделал ещё глоток и улыбнулся – довольно, как будто мои успехи были уже и его успехами.
– Спасибо.
– Ты действовала сдержанно, экономила силы, не паниковала. Твой план действий был безупречен с учётом всех обстоятельств.
– Вы всё это время были рядом, смотрели и слушали?
– …Кроме того, ты не забыла о товарище. Поддержала подругу. Она сильнее тебя, если говорить об усвоении, но мне важнее личные качества. Научить трюкам можно и собаку. С характером дело обстоит куда сложнее.
– Вы всё это время были рядом, – повторила я, и он, помедлив, кивнул.
– Конечно. Я не стал бы подвергать никого из вас реальной опасности – но мне нужно было понять про тебя и про неё, и побыстрее. Тренировки дают слишком мало информации. Мне нужно было больше. И я получил, что хотел. Тебя это задевает?
– Нет. – Я говорила искренне, не потому, что боялась, что если начну жаловаться, он откажется от идеи предложить мне место. В его словах был смысл, а возбуждение от открывшейся возможности изгнало последние остатки гнева. – Мне предстоит рисковать жизнью каждый день, и я это понимаю. – Я помедлила. – Можно задать вопрос?
– Конечно.
– Почему именно Миссе или я?
– Хороший вопрос. Видишь ли, я менее суеверен, чем иные ястребы, но в чём-то это и меня не обходит стороной. Кроме того, я уже получил представление о вас – на Шествии, в поезде, Гнезде. Больше, чем о других.
– Вы хорошо разбираетесь в людях.
– Стараюсь. – Он отпил ещё глоток. – И тебе тоже придётся учиться этому, как и другим препараторам. Независимо от того, будем ли мы работать вместе. Наблюдательность может спасти жизнь не только в Стуже.
«Независимо от того, будем ли мы работать вместе». Значит, он ещё не решил насчёт меня.
– Что ещё вы хотите про меня узнать?
Он смотрел на меня, слегка сощурившись, и собирался ответить, но в этот момент подавальщица принесла нам большое блюдо с дымящимися кусками оленины, разложенными на листьях салата с красными брызгами соуса и кислицей – точно такой, какую мы собирали в лесу Ильмора каждый сезон.
– Поешь, – сказал он, – и я задам все свои вопросы.
Так я и сделала – намерение перетерпеть и поесть после растаяло от одного только запаха горячего мяса. Эрик Стром брал его с тарелки руками, игнорируя нож и вилку, и я с облегчением последовала его примеру.
Мягкое, нежное – я такого никогда не ела, и некоторое время мы оба молчали, занятые едой. Стром не стал есть салатные листья, и я постеснялась – хотя мне хотелось – зато вслед за ним вытерла остатки красного соуса хлебом.
Потом мы выпили ещё немного – я с тревогой прислушивалась к своим ощущениям, но после еды снисс не оказывал на меня такого разрушительного эффекта.
– Очень вкусно.
– Что ж, ещё один тест пройден.
На этот раз я поняла, что он шутит, и осторожно улыбнулась. А вот он, наоборот, улыбаться перестал – и больше не сидел расслабленно, а сел прямо, почти напряжённо, слегка наклонившись в мою сторону и глядя мне в лицо пристально, как хищная птица.
– В Ильморе тебя называли Сортой. Почему?
– Это прозвище. Из-за волос и глаз.
– Это тебя обижало?
– В детстве да. Потом нет.
– Кто-то называл тебя «Идё»? Имя, написанное в бумагах.
– Только отец и мама.
– Я видел на вокзале детей. Это все – твои сёстры и братья? Сколько их?
– Четыре сестры. Брат один, и он старше.
Вопросы сыпались, как быстрый снег во время метели, и времени думать над ответами не было.
– Ты хорошо играешь в тавлы. Кто учил тебя?
– Бабушка моего друга. И учитель из школы.
– Я смотрел твои результаты – выписки из Ильмора и по Гнезду. Ты хорошо справляешься с задачами. Ты пробовала участвовать в математическом конкурсе?
– Нет.
– Ты не хотела?
– Хотела. Но отец решил, что дома я нужнее.
– В вашей семье принято не подвергать его решения сомнению, так?
– Как и во многих других.
Он сделал паузу – крошечную, возможно, чтобы перевести дух; возможно, чтобы решить, о чём спрашивать дальше.
Я ожидала, что он продолжит говорить об отце, но, видимо, по моим глазам и голосу Строму и так уже всё стало ясно.
– Твои волосы и глаза. У кого-то из твоих бабушек и дедушек были такие же?
– Мама говорила, у прадедушки, но я его, конечно, не знала.
– Вы с Луми друзья?
– Я бы так не сказала. Но я общаюсь с ней чаще, чем с другими в Гнезде.
– Почему?
– Я не знаю. – Я начала нервничать, потому что перестала понимать, почему он задаёт именно те, а не иные вопросы. – Так просто получается, и всё.
– Ты заволновалась. Я тебя смущаю?
– Нет… – Врать ему не следовало. – Ну, немного.
Он ждал.
– Я пытаюсь понять, что именно вы хотите выяснить. Что для вас важно, а что нет.
Он улыбнулся:
– Расслабься. То, что я ищу, либо есть, либо нет. Изобразить это невозможно. Ты привыкла анализировать всё, что видишь и слышишь, верно? Это хорошая привычка. Редкая для уроженки окраины – уж извини мне столичное самодовольство.
– Вы родились в Химмельборге?
Сама не знаю, как это вышло, – само собой. Свой вопрос я произнесла, в точности повторив интонации, с которыми он атаковал меня.
– Нет. В Тюре. В пригороде Тюра, если быть точным. Но в раннем детстве меня привезли сюда.
– Ваших родителей вызвали сюда работать?
– Отца вызвали. – Он моргнул, как будто отгоняя ненужное воспоминание. – Но обо мне мы сегодня говорить не будем. Лучше поговорим ещё о тебе.
Он не позволил мне перехватить инициативу в разговоре – впрочем, я и не рассчитывала, но попытаться стоило.
– Хорошо.
– Какие книги ты любишь читать?
Мы поговорили о книгах. О моих впечатлениях от жизни в Гнезде.
Наш разговор перестал напоминать допрос и стал просто разговором – но я не позволяла себе расслабляться, чувствуя, что всё ещё не закончилось. И я не ошиблась.
– Давай вернёмся к тому, о чём мы говорили в поезде. Ты не против?
На этот раз я сама, не дожидаясь его, отпила глоток, поморщилась.
– Я против. Но если это необходимо, я расскажу вам то, что вы хотите узнать.
– Хороший ответ. Да, прости, Хальсон. Это необходимо. Мне не нужны подробности – сейчас. Но между нами не должно быть места лжи и недоверию. Расскажи мне то, что сама сочтёшь нужным, идёт? Но я хочу знать, как вышло, что ты знала заранее.
Это было трудно – труднее, чем я ждала. В горле как будто разбили стекло. Я никогда и никому не рассказывала о том, что случилось. И теперь мне было очень больно. Такая боль – из тех, что не утихает со временем. Такая боль мучает годами – и становится одной из опор, на которых стоишь ты сам. Если поделиться ей с кем-то, отдать – с чем ты останешься?
Кроме того, мы с Унельмом поклялись друг другу никогда не делать этого. Стать клятвопреступницей – или отказаться от возможности, о которой нельзя было и мечтать?
Не лги, если можешь не лгать.
– Я поклялась не говорить об этом.
Он пожал плечами – на него это явно не произвело большого впечатления.
– Чем-то всегда приходится поступиться.
Подавальщица унесла блюдо из-под оленины и корзинку с остатками хлеба и заменила их на блюдечко с мелким белым печеньем и горячий чайник на высокой костяной подставке. Чашечки к нему она принесла крохотные, я таких никогда не видела – в каждой помещалось не больше нескольких глотков.
Бутыль со сниссом она тоже хотела унести, но Эрик Стром покачал головой.
Когда я заметила его на концерте в Гнезде, он тоже много пил. Справлялся с каким-то горем – или это была обычная его привычка?
Вряд ли, выпивая постоянно, можно было стать ястребом-легендой.
Если он справляется с горем – с каким именно? Могло ли это быть связано с гибелью его охотника – ведь должен был быть у него прежде охотник? Я знала, что парная работа заканчивается только со смертью одного из двоих – смертью или выходом в отставку.
– Это чай? – спросила я, чтобы потянуть время, и Эрик Стром сочувственно кивнул.
– Да. Из Вуан-Фо. Смесь из гриба лунг и соцветий лимонного дерева. Пьется понемногу. Лучше возьми сперва печенье. Оно нужно, чтобы освободиться от вкуса еды и подготовиться к вкусу чая.