А где-то невообразимо далеко – но так близко – на слое Мира падала на снег и на лету превращалась в звенящий лёд слюна из хищно разинутой пасти. Тело уже знало о его присутствии – и шло на подмогу душе во весь опор. Тело было довольно заранее – Строму не нужно было видеть его, чтобы знать наверняка. Насытится душа – и тело тоже будет сыто. Почувствуй она угрозу – что ж, тело убережёт её, спрячет в себе. Бьеран был хозяином положения, потому что глупый человек пришёл по его душу один.
Зверь неспешно двинулся ему навстречу. Самоуверенно. Значит, тело было совсем недалеко.
Следовало развернуться и отступить – двигаться к центру, туда, где, должно быть, сходя с ума от страха, ждал его кропарь.
Схватка не имела смысла – бессмысленный риск, не одобряемый ни Десятью, ни владетелями. Растрата – если зверь окажется побеждён.
Стром двинулся навстречу бьерану, заставляя сердцебиение ускориться. Там, в капсуле, его сердце тоже запульсировало сильней. Пусть снитир думает, что напугал его. Пусть станет ещё уверенней – и потеряет осторожность.
Вот теперь, наконец, и в самом деле не стало ничего. Рассудок очистился. Пришла ясность, а вслед за ней – облегчение. Под чёрным небом зверь и человек кружили, оценивая и примериваясь – один из них готовился сделать первый шаг.
Стром прыгнул – быстро, точно. Там, в центре капсулы, эликсиры запели, быстрее устремляясь по его венам, и задрожали препараты, и ещё скорее затрепетало сердце. От кончиков пальцев, вытянутых вперёд, по направлению к зверю, отделилась призрачная ловушка – тонкая и крепкая, как вековой ледник, сеть.
Клыки бьерана лязгнули совсем рядом с его лицом, разрезая воздух. Стром увернулся, взмахнул плащом – пола хлестнула снитира по глазам, а потом сеть упала, опутывая его.
Бьеран визжал, выл, вертелся, силясь сбросить её – но сеть только туже сжимала его, повинуясь движениям руки.
Стром неспеша обошёл зверя, корчащегося на снегу. Теперь тело могло сходить с ума от ужаса хоть здесь же, на этом же самом месте. Ловушка не позволила бы душе вернуться в него.
Призрачные глаза закатились, лапы рыли снег.
Бессмысленно. Без охотника тело не отправить в центр. А пока он пришлёт за ним кого-то, бьерана растащат на куски другие снитиры – или Стужа заберёт его, сделает своей частью.
Как Рагну.
Словно отвечая на эти мысли, бьеран в ловушке завыл жалобно, пронзительно, тонко.
«Я мог бы сжимать ловушку, пока от тебя ничего не останется. Гадкая смерть. Так что будь благодарен».
Стром опустился на колени рядом со снитиром. Из – под рукава, оттуда, где в его настоящем теле пульсировал, как чернила под кожей, препарат – валовый ус, показался тонкий призрачный клинок. Завидев острие, бьеран зарычал, завыл ещё пронзительнее – прямо сейчас, должно быть, его тело металось вокруг, силясь помочь душе и не зная, как. Одно быстрое, точное движение – и вой стих.
Преступление против Кьертании – если бы кто-то и когда-то о нём узнал – и бессмысленная жестокость. Но Эрик Стром представил, как на слое Мира, покачиваясь, стоит, вперившись в пустоту, тело бьерана. В глазах – пустота. Пасть приоткрыта.
Ему стало немного легче.
Убитая душа в ловушке таяла, растекалась, теряла форму, превращаясь в воду и пар. Вслед за ним начала таять и сама ловушка, и клинок, вышедший из тела.
«Ястребы отбрасывают оружие, как ящерицы – хвост», – сказала как-то Рагна.
Сколько бьеранов нужно убить, чтобы её голос перестал звучать в его голове – как и голоса многих других, погибших ради того, чтобы и дальше разгорался великолепный очаг Кьертании Химмельнов?
Эрик Стром знал, наверняка знал ответ – иногда он хотел бы не знать.
Миссе. Лери
Миссе Луми до сих пор не верилось, что всё это происходит на самом деле.
Мир слишком стремительно менялся, складывался и перекручивался, как бумажный лист. Работа с наставником и охотником продолжалась уже несколько месяцев, и так многое в её жизни изменилось с тех пор.
Еще недавно она была самой несчастной на свете – но теперь в её жизни появилось нечто такое, что сделало её самой счастливой. Это – да ещё вечерние посиделки с пирожками, свечами и песнями. От свечей пришлось потом отказаться – Кьерки боялся пожара – но Рорри научил её приглушать свет валовых светильников, и комната погружалась в текучий уютный полумрак, не хуже того, что рождался из свечных огоньков.
В её комнату набивалось столько народу – в Ильморе никто бы и не поверил, что малышка Миссе способна собрать такую компанию. К ней приходили и столичные ребята, для которых ильморские пирожки и сказки были в диковинку, и такие же, как она, приезжие с окраин, скучавшие по дому. Иногда им приходилось перейти в гостиную, потому что комната перестала вмещать всех желающих.
Все вместе они сидели допоздна, снова и снова заваривая чай, пока в чашках не начинала плескаться полупрозрачная вода, и рано или поздно начинали говорить о Стуже.
Некоторые, как и Сорта, уже начинали работу с наставниками. Такие даже держаться стали немного особняком, как связанные особым братством, и на посиделках появлялись редко. Сорта, начавшая из-за Эрика Строма раньше всех, не пришла ни разу.
Миссе это терзало. Иногда она даже подходила к её комнате, собираясь постучаться и позвать её, но каждый раз не решалась – рука замирала на полпути, как заколдованная. Что-то словно встало между ними, и Миссе не могла понять что.
Может, дело было в том, как всё вышло тогда, в Стуже… С тех пор они так и не поговорили. С другой стороны, сразу после этого Сорта стала ученицей Строма, а значит ей следовало бы скорее быть благодарной Миссе.
Её саму поставили в пару с Рорри, постоянным соседом по столу, и Миссе сочла, что ей повезло. Они оба были новичками, а значит, могли учиться вместе и на равных.
Их с Рорри наставник, молчаливый, степенный Грегор, ястреб, служивший уже третий срок, до сих пор не дал им добро на операцию, но, по правде сказать, Миссе была этому только рада.
Она старалась, правда старалась на тренировках – но всё это было не её, она попала сюда случайно, усвоение зря выбрало её – и то, насколько сильным оно было, казалось насмешкой.
Однажды на парной тренировке с Рорри она поскользнулась и обрушила на него полку со снарядами. Полка с чудовищным грохотом рухнула на пол и ногу Рорри. Ужасно – его лицо побледнело, приблизившись цветом к молочному мерцанию Стужи, а обычно спокойный Грегор кричал на неё так, как, она думала, он не умел кричать вовсе.
Бедняга Рорри, вечно стремившийся её подбодрить, не издал ни звука, хотя ему наверняка было чудовищно больно. Из-за неё он получил трещину в кости. Кропари поправили дело за неделю – человеку без усвоения и помощи эликсиров понадобилось бы куда больше времени, чтобы восстановиться.
Миссе сгорала от стыда и ходила к Рорри в лазарет каждый день то с пирожками, которые он обожал, то с парным молоком с ближайшего рынка. Мама Миссе всегда говорила, что от молока любая хворь быстрее проходит.
– Да ничего, – говорил Рорри, глядя на неё со своей обычной доброй улыбкой, – подумаешь. Потом нам и не такое предстоит, верно? Не переживай об этом.
– Я буду ужасным ястребом, – отвечала она почти каждый раз. – Ты, наверное, в ужасе от того, что тебя поставили в пару со мной. Но я… Я постараюсь, Рорри, правда.
– Не думай об этом, – он говорил твёрдо, весомо, и Миссе становилось спокойнее. – У нас будет отличная пара, мы со всем справимся. Для того нас и учат.
Казалось, эти визиты к Рорри в лазарет были нужны ей самой куда больше, чем ему. От его утешений Миссе начинала чувствовать себя увереннее – и не могла нарадоваться тому, что будущий охотник поддерживает её и не держит зла за неуклюжесть.
И тогда же – в пору, когда Рорри загремел на больничную койку, а тренировок у неё стало даже больше, потому что Грегор сосредоточился на ней одной – началось то, другое, из-за чего в одночасье из самой несчастной девушки в Гнезде она стала вдруг самой счастливой.
В тот день Миссе отправилась на прогулку в Храмовый квартал. Она редко гуляла по Химмельборгу одна – большой город был непривычен, слишком суетлив, слишком громок… Но в тот вечер на него опустилась странная тишина. На улицах было меньше автомеханик и оленей, спешащих куда-то взрослых и детей, путающихся у прохожих под ногами. Возможно, из-за редкого дождя – дорога за окном казалась смазанной, а листья на деревьях – непривычно свежими и сочными, как салат. Миссе надела плотный плащ поверх простого длинного платья. Ещё одно преимущество ученичества: пока она могла позволить себе этот нежно-лиловый плащ и малиновое платье с голубой вышивкой по подолу.
Чёрный, белый и красный, в которые ей предстояло облачиться после начала службы, были такими резкими. Бескомпромиссными. Они не знали переходов – а Миссе любила нежные, полупрозрачные цвета.
Выйдя на улицу, она пошла в сторону Зверосада. За ним, по рассказам ребят из Химмельборга, размещался храмовый квартал, и сегодня, в праздник Ушедших, он весь должен был утопать в цветочных гирляндах и огоньках.
В Ильморе праздник Ушедших праздновали скромно, но Миссе любила этот день, потому что они с матерью всегда говорили об отце, которого она толком не помнила, жгли свечи ночь напролет и ели пирог – с кислицей и сладким луком. Именно этот пирог особенно любил отец. Перед тем, как отправиться в квартал, Миссе испекла похожий – правда, вместо кислицы пришлось использовать ягоды с местного рынка – и аккуратно завернула несколько кусков, чтобы угостить кого-то, как того требовала традиция. Эти свертки грели её сквозь карман, словно она несла с собой маленькое живое существо.
Она прошла Зверосад, за высокой оградой которого кто-то высоко свистел, пищал и выл на разные голоса, и вышла на круто поворачивающую улочку, мощеную серым булыжником. На ней было темновато: валовый фонарь в середине пути погас. Миссе оставалось пройти всего-ничего до освещенного Храмового квартала, когда от стены отделились две серые тени.