Они сидели в зоне ожидания центра кропарей. Недалеко от Гнезда, но как будто в другой стране. Едкие запахи – слишком чистые, слишком неестественные – сияние натёртых поверхностей, мягкие чехлы на обувь, что выдавали на входе. Здесь правили кропари в серой форме, суетливые, деловые, равнодушные.
Когда-то Строму становилось здесь не по себе – теперь это место вызывало только печаль.
– Тебе всё подробно расскажут перед тем, как…
– Я бы хотела услышать от вас, – сказала она неожиданно резко и добавила тише, – если можно.
– Ну, хорошо. Дело в радужке. Окрашенной части твоего глаза вокруг зрачка. Кропарь возьмёт не глаз орма целиком – только радужку. По размеру и многим другим показателям она во многом совпадает с человеческой. Поэтому кропарь, по сути, наденет её поверх твоей.
Она вздрогнула, и Эрик вздохнул. Он слишком привык к Рагне, и внешне спокойствие Хальсон заставило его расслабиться – поверить в то, что забытое за ненадобностью умение успокаивать ему уже не пригодится. Но она была молодой девушкой, почти девочкой – это придётся учитывать.
– Перед операцией тебе сделают специальный укол. Ты будешь видеть, что происходит. Твои глаза останутся открыты и подвижны… Но видеть в общих чертах. Боли не будет. Всё это будет, как сон наяву, а когда всё закончится, ты вообще ничего не вспомнишь – разве что отдельные картинки. Я проходил через это уже дважды и, как видишь, жив. Постарайся расслабиться, так всё пройдёт легче. Глаза орма хранятся в специальном растворе попарно. Один – для ястреба, другой – для охотника. Связь между глазами орма сохраняется даже после разборки. Эта связь позволит мне видеть в Стуже твоими глазами. А значит – видеть оба слоя одновременно.
Она нервно постукивала по скамье, на которой они сидели, – знакомый, навязчивый ритм.
– Но ваш глаз уже… Как это будет для вас?
– Для меня это будет немного сложнее. Им придётся снять старую радужку орма – и заменить на новую.
– Значит, её можно снять? – быстро спросила она, и Стром кивнул.
– Конечно. После этого, если препаратор выходит в отставку, нужен период восстановления, некоторые процедуры… Но да, конечно, её можно будет снять.
Она кивнула, и Стром решил не рассказывать ей о том, что иногда эти восстанавливающие операции проходят не слишком удачно, и что некоторые изменения на лице, если уж они случатся, скорее всего, останутся с ней навсегда. Для этого было не лучшее время – да и что изменится от его пояснений?
– По сути, две радужки – человека и орма – переплетаются, соединяются друг с другом. Кропари могут «расплести» их. Это кропотливая, сложная работа – поэтому со мной им придётся провозиться дольше, чем с тобой.
– Я вот чего не понимаю, – пробормотала она, продолжая постукивать, – я читала об этом, но не совсем… – Она пугливо дёрнулась, когда ручка двери, перед которой они сидели, повернулась… Но это был только молодой кропарь, выносивший мусор. На них он не поглядел. Статус одного из Десяти здесь, во владениях кропарей, значил мало. Тут он был человеческим материалом, одним из многих, которых предстояло разобрать и снова собрать – для служения во имя Кьертании.
– Что ты говорила?
– Да… Я не совсем поняла. Все препараты примерно через год изнашиваются, так? Поэтому их приходится всё время менять…
«А препараторам приходится всё время их добывать – и так до бесконечности».
– Всё верно. Когда погибает душа снитира, тело, по сути, начинает умирать. Просто это происходит очень медленно. Настолько медленно, что мы успеваем это использовать.
– Да… С протезами, как я понимаю, происходит так же?
– Так и есть. Хорошо для Кьертании – потому что это здорово стимулирует внешнюю торговлю.
– Да, знаю… Те, кто пользуется нашими протезами, обновляют их каждый год.
– Верно. В чём-то технологии других стран превосходят наши – но таких, как наши, в области восстановления или изменения человеческого тела, нет нигде. Но почему ты заговорила про протезы?
– Препараторам не меняют радужки каждый год. Дело в наших телах?
Он кивнул:
– Можно сказать, что мы с препаратами помогаем друг другу. Они делают нас сильнее – а мы продлеваем их жизнь… Существование. Подпитываем собой. – Он закатал рукав и показал валовый ус, обвивающий правое запястье под кожей. Ус тихо пульсировал, как спящий зверь. – Видишь? В Стуже он становится оружием. Полезная вещь, ведь в отличие от вас, охотников, мы ничего не можем взять с собой. Некоторые препараты помогают двигаться быстрее, или видеть лучше, или дольше летать… Последнее актуально для ястребов, конечно. Но ты тоже сможешь менять себя сверх необходимого минимума. Настаивать я не буду… Но у меня есть свои каналы, хорошие каналы. Свои знакомые кропари – один из них проведёт операцию сегодня.
Она некоторое время молчала, и её ногти быстрее, быстрее барабанили по обивке сиденья.
– Чем больше препаратов, тем… Вреднее, не так ли?
– Всё зависит от конкретного препаратора, – с ненавистью повторил он то, что сам слышал десятки раз – от Барта, преподавателей в Гнезде, множества важных лиц на заседаниях Совета, понятия не имеющих, о чём именно они говорят. – Но да, каждое изменение – определённый риск. Они проводятся под наблюдением кропарей, чтобы можно было отменить всё, если что-то пойдёт не так.
«Попытаться отменить всё, если что-то пойдёт не так».
– Но есть важный нюанс, Хальсон. Изменения могут быть опасны, зато Стужа опасна наверняка. А успешные изменения повышают вероятность того, что Стужа отпустит тебя живой. Так что это стоит того… Статистически.
Говорить о тех, кто входил в другую, печальную статистику, он тоже не собирался – во всяком случае, сейчас.
– Не нужно думать об этом сейчас. Давай начнём с того, что необходимо сделать, хорошо?
Она нервно кивнула, и он, поколебавшись, накрыл её руку своей – рука была ледяная.
– Успокойся. Это рутинная процедура. Кропари делают это каждый год – и хорошо знают своё дело. Всё будет быстро. И не больно. – Наверное, о том, что случится потом, тоже следовало умолчать, но об этом Эрику лгать не хотелось. – Но вот потом… После операции. Потом может быть неприятно. Даже очень. Лучше быть готовым, поэтому я хочу быть с тобой честным. Если спросишь моего мнения, бороться с болью один на один куда приятнее, чем когда вокруг суетятся кропари.
Она слабо улыбнулась, и её рука как будто чуть потеплела – шевельнулись пальцы – и он торопливо убрал свою, вдруг поняв, что ей, должно быть, неловко.
– Не уверена, что слово «приятно» тут подходит, но, думаю, я понимаю, о чём вы.
Дверь широко открылась, и Иде Хальсон побледнела – неестественно быстро, как будто кто-то резко дунул ей в лицо костной пудрой.
– Стром! Добро пожаловать! Твоя новая охотница? Вот эта? Ну что ж, надеюсь, вы готовы ко всему! Заходите. Эрик, сразу направо, барышня – прошу налево. Да не переживайте, глаз-то, если что, целых два! – Солли, высокий, нескладный, похожий на престарелого жеребёнка – жеребёнка с роскошной седой бородой – всегда умел успокоить.
Но Сорта хмыкнула, улыбнулась. Её спина расслабилась. Что ж, следовало догадаться, что чёрный юмор в духе Солли окажется ей не чужд. К лучшему. Умение посмеяться над страшными вещами полезно для препаратора.
Два рукава коридора разделили их – как перед выходом в Стужу, и он не успел сказать ей ещё нескольких ободряющих слов, а, наверное, стоило бы.
– Я сам займусь ею, – сказал Солли, уже надев светлый халат прямо поверх своей серой формы. – С тобой начнёт Варда, а потом я присоединюсь. Приятного полёта.
Операционная блестела ещё ярче коридора, и Эрик задержал взгляд на подставке с инструментами и столе с держателями для рук и ног. Необходимы на случай, если пациент дёрнется рефлекторно, но Хальсон это, должно быть, напугает. Надо было попросить Солли ввести её в дрему до того, как она увидит все эти зловещие приготовления. Стром наделялся, что кропарь догадался.
Он разделся за ширмой, надел светлую рубашку и штаны, мигом довершившие его превращение из знаменитого ястреба, одного из Десяти, в безликого пациента. Варда, невысокая, очень полная женщина с вьющимися волосами, похожая на степенную курицу-наседку в окружении цыплят-младших кропарей, кивнула ему деловито:
– Не против, если ученики посмотрят?
– Конечно, нет.
Некоторые из учеников были нежно-зелёными, бледнее Сорты. Видимо, это был их первый год – но обучение кропарей было в чём-то даже быстрее и жёстче, чем тренировки Гнезда. Слишком много им нужно было усвоить – времени на сантименты не оставалось.
Он лёг на стол, вложил в держатели руки и ноги, почувствовал резкий, знакомый запах сонного эликсира. Игла со средством вошла в разъём на его левой руке, и уже скоро он почувствовал знакомое покалывание, жжение там, где эликсир заструился по венам.
– Давайте вместе посчитаем, – сказала Варда где-то у него над головой. – Наблюдайте за зрачками. Раз…
Ещё немного – для него всё это пронесётся, как один миг – и последняя ниточка, соединявшая его с Рагной, оборвётся.
– Два…
К чему обманывать себя? Не было никаких ниточек. Они все сгорели, потрескивая в пламени, когда тот бьеран поднял торжествующую морду над женщиной, которую он должен был защищать.
– Три…
Та, другая, с которой он теперь окажется связан, ошибка? Наверняка ошибка. Ошибка, которой не избежать. Ошибка, которую ему навязала Кьертания. Ошибка, которую ему навязала Стужа. Чёрная ревка смотрит на него, стоит неподвижно.
– Четыре…
…Ошибка, которую ему навязали проклятые люди в газете, которую…
– Пять.
Всё пропало в благословенной плотной белой дымке, густой и сладкой, как молоко. Эрик плыл в ней лениво, неспешно, и время от времени над ним порхали, как тёмные неясные тени на дне реки, руки кропарей. Иногда прямо в глаз светил яркий луч, и как будто сквозь толстую подушку сна он чувствовал далёкое эхо боли, слабое воспоминание о том, что происходило прямо сейчас так, будто это случилось давным-давно.