ки, старше здания Магистрата…»
Гасси, Гасси, Гасси.
Я вспоминала его – таким, каким он являлся мне во снах и вечерней дрёме, – с его мягкой и доброй улыбкой, тихим голосом. Каким бы он был, если бы повзрослел? Стал бы чувствовать себя не на сто двадцать, а на все сто девяносто лет?
Теперь не узнать.
Я вспомнила недавнюю встречу с Унельмом и почувствовала, как кулаки сжимаются от бессильной злости. Почему мне так важно было продолжать ненавидеть его, винить его?
Возможно, потому, что не делай я этого, мне пришлось бы ненавидеть и винить себя одну.
«Опять слышал её». Кого Гасси имел в виду? Госпожу Торре? Что-то не сходилось, уж очень странной была формулировка. Но мы придумали ош так давно – может быть, что-то забылось или исказилось со временем…
Я продвигалась через толщу записей Гасси, где заметки о его маленьких тайных исследованиях чередовались с тем, что ещё сильнее ранило мое сердце.
«Вчера Сорта была грустна. Это от того, что мы снова играли в ястребов, но ей выпало играть кропаря. Сорта так мечтает стать ястребом – потому, что действительно хочет оказаться препаратором – или просто потому, что только ястребы могут по-настоящему улететь отсюда?»
Даже ребёнком Гасси понимал меня куда лучше, чем я сама себя понимала. Повзрослей он – наверное, заканчивал бы за мной не предложения – мысли.
«Когда мы повзрослеем – сумеет ли Сорта быть счастливой здесь, в Ильморе, если окажется, что препаратором ей не быть?»
Я похолодела. Неужели тот безумный, чудовищный эксперимент, что привёл его к гибели, – был из-за меня? Ради меня.
Губам стало мокро – я не заметила, как прикусила нижнюю так сильно, что струйка крови побежала по подбородку.
Была бы я счастлива? Была бы, если бы Гасси остался жив.
Он бы уехал с нами, непременно уехал бы – после математического конкурса или как-то ещё. Такой, как он, полетел бы высоко – выше любого ястреба.
После я долго не могла уснуть – читала, думала, и к утру глаза у меня были красными, как будто в них насыпали песку. Особенно жутко выглядел левый, изменённый.
Стром внимательно осмотрел меня в поезде и нахмурился, как будто я была куском оленины, не оправдавшим ожиданий, но ничего не сказал.
Он заговорил со мной только когда мы вошли в центр – но так и не спросил о красных глазах и помятом виде.
– Ты волнуешься. Не нужно. У тебя есть струд и плащ, у тебя есть копьё и нож, ловушки, пугачи, вода и еда, сер, эликсиры и препараты. У тебя есть всё, чтобы победить и выжить, – сказал он, и если про кого-то другого и можно было подумать «Легко тебе говорить», то про Строма – нет. Он ходил в Стужу и по слою Души, и по слою Мира – и знал, о чём говорит. – Ты уже не раз побеждала. Победишь и теперь. Ормы считаются страшными из-за жуткого вида и величины… Кроме того, они ценны и редки, а ценное и редкое в сознании человека непременно должно быть трудно добыть. Но это не так.
– Как же клыки и когти с палец? И… Крылья?
– И ядовитая слюна. – Он пожал плечами. – У всех снитиров есть слабые места, зная которые, их можно одолеть. Всё, что тебе нужно, – самообладание, а оно у тебя есть, Хальсон. Итак, орм. У него есть крылья. Что ты знаешь о них?
– Крылья помогают им планировать с высоты, и во время их собственной охоты это даёт им элемент неожиданности.
– Верно. Но у тебя буду я – а значит, никакого эффекта неожиданности. Душа орма подолгу сидит в теле, но я выманю её и отвлеку – а дальше дело за тобой. Ты отвлечёшь тело, чтобы у меня было достаточно времени поймать её и убить. Напомни, как отвлечь его, не убить и не умереть самой?
– У многих снитиров есть слепые зоны. У орма почти все зоны – слепые.
– Верно. Слеп как крот – видит только контуры и тени.
– Кроме того, он агрессивен и легко выходит из себя, и тогда обоняние и слух ему не помогут.
– Так и есть. Раздразни его – и дальше делай с ним что хочешь, кружи вокруг, наноси удары время от времени. Струд скроет тебя от него. Главное, не подходи слишком близко. У тебя есть рогатка, есть дрот, есть праща. Ты полгода училась – а значит, всё это тебя не подведет. Или хочешь поучиться ещё?
– Нет. Я готова.
Он никогда не переспрашивал. Из-за этого мне казалось, что Эрик Стром никогда во мне не сомневается.
После осмотра кропарями мы разошлись в разные стороны – иногда Стром сам вкалывал мне эликсиры, но не в этот раз. Возможно, он всё же злился из-за того, что я не выспалась – но виду так и не подал.
Меня впустили в Стужу через выход у восьмой отметки – в лицо ударил ледяной ветер, и живот подобрался, как перед ударом. Казалось, что сегодня здесь даже холоднее обычного – может, из-за нехватки сна.
За спиной у меня было копьё и мешок, плащ-крыло, на поясе – праща и рогатка. Поначалу было не слишком тяжело – усиленная препаратами и эликсирами, я стала гораздо выносливее, чем в тот первый раз, казавшийся бесконечно далёким.
Снег, снег повсюду – бело под ногами, справа и слева, и над головой – тёмное небо подмигивает издалека, как будто тебя столкнули в глубокий глухой колодец. Царство смерти – чёрный, белый и больше ничего.
Вот что такое Стужа для охотника.
«Хальсон».
Его голос в голове был тонкой, звенящей нитью, связавший меня с миром живых. Я ухватилась за этот голос, почувствовала, как упругими волнами тепло растеклось по части лица, в которой слегка пульсировал преображённый глаз. Мы открыли связь одновременно – когда я ступила на снег, а он – полетел над белым, ледяным миром.
Если бы он чаще говорил со мной, я бы спросила его о том, каково это. Должно быть, ещё более ужасно и прекрасно, чем здесь, на слое Мира.
«Стром».
Я не была Рагной, не была тем, кто был ему нужен, кого он выбрал бы сам – но даже тогда я чувствовала: мой голос для него – такая же тёплая, необходимая нить.
Выбирать не приходилось. В Стуже мы были друг для друга всем – и именно поэтому его холодность так ранила меня за её пределами.
«Вперёд. У холма бери правее».
«Да».
Я знала, что ястреб предупредит меня, если появится снитир – душа могла явиться первой, и её бы я не увидела. Мой глаз позволял Эрику Строму видеть слой Мира и моими глазами, и сверху – по сути, его картинка была настолько полной, насколько можно вообразить… И всё равно я не могла отучиться от привычки озираться и прислушиваться – не хрустнет ли ледяной наст под чьей-то когтистой лапой, не зазвенит ли лёд, выдавая чьё-то присутствие.
Я шла дальше и дальше – в тот день Стужа была удивительно спокойна, и видно было далеко. Я различала белоснежные горные кручи на горизонте и пушистые шапки холмов неподалёку. Специальные сапоги – часть струда – позволяли мне неплохо держаться на твёрдой поверхности глубокого снега, но время от времени ноги всё равно проваливались по колено. Кое-где всё промерзло так сильно, что идти приходилось по льду – гладкому, как зеркало, испещрённому сетью трещин, присыпанных нежной снежной пылью. Сапоги выручали и здесь – и хотя несколько раз я теряла равновесие, они помогали удержаться на ногах.
«Элемеры. Далеко».
Даже самые крохотные из здешний обитателей, эти птицы, воспевающие Стужу в своих высоких пронзительных песнях, могли быть опасны. Их песни часто привлекали хищников, потому что элемеры были падальщиками и могли привести к поживе.
«Хальсон!»
Орм появился, словно из ниоткуда. Взметнулись под когтистыми лапами белые фонтанчики снежной пыли и льда.
Я впервые видела его – не на картинке, не мёртвой тушей на снегу, а таким – полным жизни и ярости. Хвост, длинный, мускулистый, гибкий, оставлял глубокие шрамы на снегу. Лапы с вывернутыми вверх коленями несли изгибы его тела ко мне. И морда – горящие прозрачным золотом смерти глаза, клыки – каждый с палец величиной, корона из острых костяных наростов… И крылья, два кожаных плаща, сложенные за спиной, припорошённые инеем, которые сейчас были бесполезны… Но только пока – меня отделял от орма обрыв, но вот-вот снитир мог прыгнуть.
Не слушая голоса Строма в голове, я стремительно метнулась вбок и кинулась бежать – дальше, дальше, чтобы туша орма не обрушилась на меня сверху.
«Стоять!»
Я остановилась, как вкопанная, тяжело дыша. Сердце колотилось, как бешеное, по спине мучительно медленно катились капельки пота.
Орм уже спикировал вниз – и теперь шёл за мной, став вдруг медленным, неуклюжим. Поверхность под уклоном больше не была ему помощницей – кроме того, теперь, когда я замерла, он плохо видел меня. Но слышал, обонял – и был в бешенстве, словно грозный страж Стужи, давший клятву беречь её покой.
«Раздразни его».
«Я помню!»
Вне Стужи я бы никогда не посмела ответить Эрику Строму так, но сейчас мне было страшно – страшно, как никогда в жизни, а времени подумать не было.
Я медленно двинулась к орму, обходя его по дуге. Шла я, как учили в тренировочном зале, – уверенно, но медленно, так, чтобы подслеповатый орм как можно дольше не смог отделить мой белый струд от снегов кругом. На ходу я нащупала рогатку, негнущимися пальцами вытащила шарик из мешочка.
Орм подслеповато крутил мордой. Его ноздри раздувались – он искал мой запах среди запахов льда, снега и звёзд, и рано или поздно должен был его найти.
«Сейчас. Его душа недостаточно далеко».
…А значит, следовало это исправить. Я наконец достигла своей цели – небольшого возвышения, с которого должно было получиться спрыгнуть вниз.
Должно.
Башка орма уставилась прямо на меня – сверкнули золотом глаза – приоткрылась пасть, и ядовитая слюна с шипением упала на снег. Он меня заметил – и в тот же миг я натянула ремешок рогатки и выпустила шарик точно ему между глаз. Орм взревел – хотя крохотный шарик не причинил ему вреда большего, чем человеку – укус ядовитой мухи – и бросился ко мне, сильно отталкиваясь от снега суставчатыми лапами.
«Жди. Жди».
Мне потребовалось всё самообладание, чтобы рвануть вбок только в самый последний момент. Я ускользнула у орма из-под носа, увернулась от ядовитого плевка – снег на том месте, где только что была я, зашипел, прожжённый канавкой жара. Соскользнув со снежного холма, я расправила полы плаща-крыла и спланировала вниз. Приземлись неудачно – кувыркнулась вперёд, сильно приложившись об льдину коленом, и закусила губу так, что потекла кровь.