Не кричать. Не кричать – иначе орм услышит.
Я откатилась в сторону и поползла, работая руками и ногами, не обращая внимания на ноющую боль в колене.
Я знала: орм стоит надо мной, раздувает ноздри; разозлённый – а значит, ещё более слепой, чем раньше. Его крыльям нужно было время, чтобы подготовиться к новому прыжку – а значит, у меня было несколько секунд.
Я доползла до вершины следующей гряды – и опять подо мной оказалась глубокая яма; глубже, чем прежде – и снова приготовила рогатку.
«Есть. Теперь держи».
Где-то здесь, совсем рядом со мной, возможно, прямо во мне, Эрик Стром вступил в схватку с душой орма.
Я перекатилась на спину. Вовремя – орм снова прыгнул. На этот раз я была недостаточно быстрой – лапы ввинтились в снег прямо рядом со мной. Снежная пыль брызнула мне в лицо, а сразу вслед за ней – чудовищная боль обожгла его. На этот раз я закричала – закричала так громко и отчаянно, что орм содрогнулся, замер – всего на миг, побеждённый быстрым замешательством, но этого оказалась достаточно.
Я снова перекатилась на живот, поднялась и, отбросив ставшую бесполезной рогатку, выхватила из чехла копьё и, не прицеливаясь, кольнула орма наугад, куда-то в незащищённое щитками подбрюшье. Он отпрянул, взревел – а я снова спрыгнула вниз, раскинув полы плаща. На этот раз приземление оказалось ещё менее удачным, чем в прошлый. Удар пришёлся на то же колено, и на этот раз от боли в глазах потемнело.
«Отбой. Хальсон, отбой».
Я не понимала, о чём он – и у меня не было времени понимать. Я снова ползла, выворачивая руки и ноги не хуже орма, загребая копьём снег. Рогатка была безвозвратно потеряна – но оставалась ещё праща.
«Я сказал: «отбой». Я закончу сам».
У меня была секунда – меньше секунды – на принятие решения. Я не знала, что именно происходит сейчас на слое Души. Почему Стром приказывал мне отступить.
Я помнила одно: отступление значит, что дело плохо. Стром велит мне бежать, чтобы потом, если он погибнет, а связь между нами разорвётся, у меня было больше шансов вернуться в центр.
Всё это было неважно.
«Дело плохо» – вот о чём я думала, пружинисто поднимаясь и делая новый выпад копьём. Орм ревел и снова бросался в атаку – но каждый новый укол заставлял его отступить.
Я не бежала, как велел мой ястреб, несмотря на то, что его голос продолжал грозно звенеть в моей голове. Я сражалась – сражалась, чтобы выиграть для него время, хотя Эрик Стром мог видеть что-то, чего я не видела, хотя я нарушала приказ.
Ядовитая слюна летела во все стороны – только чудом мне удавалось избегать нового ожога. Хвост орма тяжело, как дубина, опускался то справа, то слева от меня. Мне некуда было бежать – скорости не хватило бы добраться до нового обрыва и прыгнуть вниз. Я подпустила снитира слишком быстро – и в его оказавшихся совсем близко золотых глазах увидела вдруг злорадство и ликование… Эмоции слишком человеческие, слишком чуждые зверю.
А потом всё закончилось. Жизнь ушла из глаз монстра так быстро, будто кто-то сделал прокол в оболочке, державшей её на месте. Орм замер, как был, – с одной приподнятой лапой, с подвёрнутым коленом и пастью, приоткрытой для нового ядовитого плевка.
Глаза подёрнулись прозрачной пленкой, крылья опали.
Его душа была убита. Стром победил.
И тогда – и только тогда – я упала на колени в снег и тихо заплакала от запоздавшего страха и огромного облегчения.
Эрик Стром не сказал мне ни слова на протяжении всей разделки добычи, на которой – по его настоянию – я была обязана присутствовать ещё несколько недель в рамках обучения.
Я старалась не смотреть на него – вместо этого тупо разглядывая жилы и кости, трепещущие яблоки глаз, вываленный ядовитый язык…
Всё это было теперь таким нестрашным, бессильным; не верилось, что всего пару часов назад из-за этого орма я и Стром могли встретить свою смерть.
Орм, между тем, оказался особенно ценным – среди нескольких десятков небольших рогов, короной окружающих его морду, попалось два нежно-зелёного цвета. Механикер, руководивший разделкой, показал мне один из них, держа на ладони в защитной перчатке, пока Стром разглядывал что-то по другую сторону туши.
– Вот, видишь? Этот – особенный. За такой многие что тут, что за границей, отваливают столько, что можно обеспечить себя до конца дней…
– Почему? Что в нём такого особенного? – Стром стоял достаточно далеко, и я почувствовала себя свободнее.
– Мужская сила. – Механикер подмигнул мне. – Ты-то ещё слишком молоденькая, чтобы думать о таких вещах, но…
– Давайте живее, – резко сказал Стром, проявляясь из-за орма. – Нам с Хальсон предстоит разговор.
Холодом меня пробрало похлеще, чем ещё недавно – в Стуже.
Кажется, даже ожог слюной орма, который был теперь заклеен пластырями и замазан тёмно-зелёной мазью из хаарьей желчи и чего-то ещё, о чём мне и думать не хотелось, не вызывал в нём сочувствия.
Кропарь, занимавшаяся мной после охоты, сразу сказала, что, скорее всего, останется шрам – тонкая линия, горестно прочертившая линию, спускавшуюся вдоль подбородка к шее… Но на фоне предстоящего разговора даже это меня не слишком заботило.
– А этот – повреждён. – Механикер продемонстрировал нам обоим ещё один зеленоватый рог со сколотой верхушкой.
– Дьяволы, – буркнул Эрик Стром. – Мы могли бы получить больше. – И в самом деле, в случае с особенно редкими и драгоценными веществами или артефактами рейтинг зависел от веса добычи, так что почти треть одного из двух «зелёных рогов» имела значение, какой бы небольшой ни казалась. – Как думаешь, как это случилось?
Механикер пожал плечами:
– Копьё? Удар об лёд? Что угодно. Он мог отколоться ещё до охоты, так что я бы не слишком печалился.
По лицу Строма видно было, что он думает о мнении механикера, но он промолчал.
Выходили из центра мы тоже молча – он, щурясь на яркий свет валовых фонарей, – видимо, сильные эликсиры всеё ещё бродили в его теле, и я – припадающая на левую ногу, с лицом в липком пластыре.
Заговорил он, только когда мы вышли из поезда и пошли в сторону сердца города.
– Ты нарушила приказ. – Стром говорил очень спокойно, но обычных бархатистых ноток в его голосе не было. – Мне следовало бы отказаться от тебя уже сегодня. Если бы погиб я, через несколько минут ты бы тоже была мертва. Даже если бы ты уцелела – чудом уцелела, Хальсон – тебе пришлось бы возвращаться без меня, по собственным следам. Так в себе уверена?
– Нет. Но вы могли погибнуть, если…
– Ты полагаешь, что лучше меня просчитываешь риски?
– Нет, но…
– Я велел тебе отступать! – в первый раз за всё время нашего знакомства Стром повысил на меня голос. – Я бы разобрался с душой, и мне не пришлось бы беспокоиться о тебе. В тот момент ты мешала больше, чем помогала. Ты меня понимаешь?
Я смотрела себе под ноги – и немая брусчатка не могла мне помочь.
– Я – охотница, – тихо сказала я. – Моя работа – отвлекать тело, пока вы разбираетесь с душой. Когда вы сказали отступить, я подумала…
– Меня не интересует, что ты подумала. – Больше он не кричал, но я чувствовала: сдерживается Стром с трудом. – Ты должна была следовать приказу. Выполнять работу… Слушать, что я говорю, и не подвергать мои приказы сомнению!
– Конечно. – Я вдруг поняла, что всё ещё дрожу – но уже от злости. Если бы не то, что я прочитала в дневнике Гасси накануне, наверное, я бы удержала себя в руках – как обычно. Но в тот день на меня навалилось слишком многое. – Конечно, вы-то в себе уверены.
Он приподнял бровь.
– В отличие от тебя, у меня есть для этого основания.
– Вы, наверное, и в одиночку убили бы его, так? Расправились бы с душой, а потом в одиночку вернулись на слой Мира и привели орма сюда. Может, вам и надо было служить так всё время. Почему нет? Химмельны бы здорово сэкономили, разве нет? И раз я просто обуза, раз я только мешаю, давайте просто попрощаемся, как обычно, и я поеду в Гнездо, а вы… Куда вы там обычно едете. – Больше я не чувствовала себя разъярённой, и дрожь куда-то ушла. Я стояла посреди улицы, обессиленная и несчастная, и была абсолютно уверена, что теперь, после моего идиотского выпада, Эрик Стром точно откажется от меня. Я смотрела себе под ноги и старалась думать только о том, как доберусь до Гнезда, заберусь под одеяло с головой и просижу так по меньшей мере до следующего утра.
А потом я вдруг ощутила тепло, и грудь Строма, обтянутая чёрным камзолом, оказалась прямо у меня перед лицом. Он обнял меня и крепко прижал к себе – я почувствовала запахи кофе и крови, антисептика и чернил.
От неожиданности я напряглась, попыталась отстраниться, но он прижимал меня крепко, и я почувствовала тёплое дыхание у себя на макушке.
– Ну, всё. Всё. Всё позади.
Мы ещё немного постояли так, и Эрику Строму, видно, плевать было на то, что идущие мимо люди замедляли шаг и, наверно, пятились на нас. И я подумала – и вправду, почему кому-то из нас, только что чудом избежавших смерти, должно быть до этого дело? И обмякла в его руках, прижалась лбом к жесткой ткани, и пуговицы камзола впились мне в лоб.
– Пойдём. Тебе надо выпить.
Всю дорогу мы молчали, как будто всё это только ещё больше отдалило нас друг от друга – словно не было ни ссоры, ни объятия.
Я была уверена, что автомеханика отвезёт нас в ресторан с олениной или ещё какое-то место вроде него, но она остановилась у жилого дома на углу двух центральных улиц – я не успела разобрать названия на табличке. Стром взял меня за локоть и увлёк за собой.
Дверь он открыл своим ключом, и я поняла, что мы приехали к нему домой. Конечно, даже Эрик Стром должен был где-то жить… И всё-таки сама мысль об этом меня поразила. Я так привыкла к нему в Стуже, тренировочном зале, общей комнате Гнезда, полумраке кабаков, что в домашнего, повседневного Строма поверить оказалось трудно.
Но квартира, в которую мы вошли, не казалась ни домашней, ни повседневной. Стром долго копался, ища включатель стенных валовых светильников, а потом – розжиг для очага.