Вот и Стром – конечно, появился именно тогда, когда она уже сбежала. Сердце ёкнуло – не так сильно, как ей хотелось бы, и всё-таки ощутимо. Будь она героиней романа, Стром бы забрел сюда, на её веранду, и вытащил бокал из её мигом ослабевших от волнения пальцев. А потом…
Омилия с силой втянула в себя воздух, стараясь прогнать мысли – запретные. Она решила забыть о Строме – вовсе не из-за угроз матери – и хотела быть твёрдой в этом решении.
Рядом со Стромом шла девушка – конечно, новая охотница. Сверху было ничего не разглядеть, кроме того, что волосы у неё необычайно тёмные для кьертанки, и над прической она потрудилась на славу, хотя эта сложная конструкция, перевитая алыми лентами, вышла из моды много сезонов назад. Белое платье с чёрным узором по подолу – цвета препараторов. Двигалась она без особой грации – судя по всему, в платье ей было неловко.
Стром, как обычно в последнее время, в чёрном – только алый шейный платок, как огонёк, как сигнал. Волосы уложены, убраны назад и скрывают изуродованное ухо – она точно высмотрела и тут же разозлилась на себя за то, что высматривала.
Он и девушка не смотрели друг на друга и шли под руку, как требовал этикет, а не держась за руки, как возлюбленные. Но почему-то – даже отсюда, с высоты веранды – между ними как будто звенела невидимая туго натянутая нить. Связь охотницы и ястреба – прочная и нерасторжимая.
Миг – и они пропали, зашли под арку, увитую остроцветом и розами.
Омилия поборола желание немедленно вернуться в зал. Пусть он не увидит её там сразу – так даже лучше.
Она пила пунш, заедая конфетами с ореховой обсыпкой, и разглядывала лысины и высокие прически, парики и сложные конструкции из кос, по сравнению с которыми её собственная скромная корзинка – на ней настояла мать, чтобы вид был более невинный, более девичий – меркла. По телу понемногу начинало разливаться приятное тепло, а нёбо горело от острых специй, но это было даже приятно.
На самом деле, Омилия редко позволяла себе что-то подобное – всего два-три раза, и каждый из них – в собственных покоях, с Веделой на страже. Но теперь она уже почти совсем взрослая – вот-вот станет невестой, а потом и женой. При мысли об этом пунш начал ощутимо горчить, а конфета стала до тошноты приторной.
– Омерзительно, – сказала Омилия вслух, жалея, что не знает достаточно крепких и грязных слов, которые могли бы в полной мере выразить, что она чувствует. – Гадость. Дрянь.
– Это всё потому, что вы пьете его в одиночестве! Не беда, я уже здесь, чтобы составить вам компанию.
Она обернулась, и обёртки от конфет выпали у неё из рук, зашуршали по полу.
– Я не слышала, как вы подошли, – пробормотала она с досадой, в полумраке ещё не видя лицо вошедшего.
Он сделал шаг вперёд, под свет фонарей, и она разглядела его. Незнакомец – она хорошо знала в лицо всех, из года в год ведущих одни и те же разговоры под сводами её дворца.
Молодой – старше неё самой, и очень красивый. Та самая аристократическая красота, которой Корадела хотела для неё самой до зубовного скрежета, – идеальные и открытые черты лица, синие блестящие глаза, золотые волосы, даже взъерошенные изящно, широкие плечи, лукавая улыбка. Светлый шрам на лбу – маленький изъян, скорее очаровательный, чем испортивший это лицо.
Наверняка сын – очередной – благородного динна или купца.
И, конечно, ему совершенно необходимо было прийти именно сюда, где она пыталась спрятаться от всего, что он – и такие, как он – воплощают в себе.
– Это даже хорошо. Я люблю делать сюрпризы.
– Зато я сюрпризов не люблю, – сказала Омилия, заговорив гладким и холодным, как льдинка, материнским голосом с лёгкостью, неприятно поразившей её саму. – И хотела побыть одна… На случай, если вы не заметили.
– Ох! – он вдруг пошатнулся, схватился за бок, и, кажется, чуточку побледнел. – Ай!
– Что? – Не хватало ещё, чтобы очередной купеческий сынок ещё и скончался у её ног на веранде. Вряд ли матери это понравится. – Что с вами такое?
– Это вот здесь, – слабым голосом сказал он, сильнее сжимая бок. Теперь она убедилась: он действительно побледнел, а в синих глазах плескался страх. Омилии стало по-настоящему не по себе. Ни души рядом, а она понятия не имеет, что делать, когда человеку рядом с ней вдруг стало плохо.
– Побудьте здесь, – велела она. – Я позову кого-нибудь.
– Не нужно… – сказал он прежним тоном умирающего, а потом вдруг резко выпрямился и улыбнулся. – Это просто уколы от ваших шпилек. Уже прошло.
Омилия поперхнулась кусочком конфеты, который, оказывается, всё это время держала за щекой. То, что сделал этот незнакомец, было настолько возмутительно и неожиданно, что долгие несколько секунд она не знала, что сказать – и он этим тут же воспользовался, сделав ещё один шаг вперёд. Тут она впервые обратила внимание на то, что одет он странно – слишком старомодно для аристократа, прибывшего на Летний бал.
– Я просто увидел, что вы сидите тут совсем одна, – продолжил он, как ни в чём не бывало, бесстыдно разглядывая её с каким-то весёлым удивлением, – и подумал: может, вы мне поможете?
– С чем? С оценкой уровня ваших шуток? Их уровень – сильно ниже среднего. Не за что. До свидания.
Если это окажется очередной жених от Кораделы, могли быть проблемы, но пунш и раздражение сделали своё дело. Омилия чувствовала себя смелой, свободной и злой.
– Вы даже не дали мне толком пошутить, – он покачал головой. Расстроенным или обиженным он не выглядел, а любой другой гость дворца уже, должно быть, испугался бы её неудовольствия. – Нет, мне нужна скорее помощь проводника. Я здесь никого не знаю… А мне очень нужно поскорее со всеми познакомиться.
– Вот как, со всеми? Желаете начать с пресветлого владетеля? – С ним определённо было что-то не так. Его одежда была не только старомодной – она была ещё и с чужого плеча. Омилия заметила булавку, поддерживающую подвёрнутый рукав камзола. А эти ботинки? Катастрофа. Мелькнула – и тут же пропала мысль о подосланном убийце, вышедшем прямиком из дымки отцовской паранойи. В парк и мыши не прошмыгнуть. Кроме того, тот, у кого были деньги, чтобы заказать убийство Омилии Химмельн, мог бы позаботиться о приличном костюме для исполнителя.
– Не думаю, что вы сумеете представить меня ему, так что не пытайтесь меня впечатлить. – Он вдруг подмигнул ей так, как мог бы подмигнуть кто-то из слуг Веделе. – Я и так впечатлён.
– Зато вы меня совершенно не впечатлили. Поэтому, повторю…
Она не успела договорить, потому что незнакомец сделал шаг назад, театрально поклонился, как будто собираясь с ней попрощаться, а затем резко выбросил вперёд – как будто из ниоткуда, с пустой ладони – три тонких ленты серпантина, синюю, белую, золотую.
Должно быть, он заметил промелькнувшее на её лице – всего на миг – изумление, потому что улыбка на его лице стала самодовольной. Омилия фыркнула, исправляя положение.
– Это ещё что?
– Это я пытаюсь вас впечатлить. Синий – цвет владетелей, белый – цвет бала, а золотой – цвет любви и красоты.
– Надо же, как хорошо вы подготовились.
– А то! Но это чистая импровизация, поверьте, никакой подготовки.
– Что же, у вас ленты всех цветов в рукаве припрятаны?
Он закатил глаза и раскинул руки, как будто собираясь её обнять:
– Это обидно. Можете проверить: никаких потайных карманов. Чистая магия.
– Ну, конечно… – Ужасно, но ей стало любопытно, и, чтобы приглушить это чувство, она отпила ещё пунша.
– Проверьте, если желаете. Проверьте-проверьте, прошу.
– Спасибо, не желаю.
Она привыкла сама провоцировать и смущать, и пока что ей совершенно не нравилось находиться по другую сторону.
Конечно, стоило приказать наглому незнакомцу убраться прочь, но почему-то она медлила, хотя ещё недавно жаждала остаться в одиночестве.
– Я не успокоюсь, пока вы мне не поверите. – Он отбросил со лба прядь волос, сощурился. – Как вам такое?
Снова она не успела поймать момент, когда в его пальцах замелькала, как огонь, золотая монета.
– Золотом в этом дворце никого не удивишь.
– Тогда как насчёт серебра? – он протянул другую руку и достал серебряную монетку мелкого достоинства у неё из-за уха. Его пальцы мельком коснулись края её щеки, и она размахнулась, чтобы отбросить его руку, но ударила только воздух, а юноша расхохотался.
– Или меди? – Новая монетка возникла буквально из воздуха. На этот раз Омилия была готова и смотрела во все глаза, но всё равно не смогла разглядеть, как именно ему удалось это провернуть.
– Ну что, теперь признаёте? – он смотрел на неё с видом победителя, как будто ничего важнее в мире не было, чем убедить её в своём мастерстве.
– Что именно?
– Что это магия, конечно!
– Хоть божественное вмешательство, если вы уйдёте с этой веранды. – Но ей больше не хотелось, чтобы он уходил.
– Можно мне тоже налить себе пунша?
– Нельзя.
– Я всё-таки налью. Вы ведь не будете утверждать, что планировали расправиться с ним в одиночку?
Не дождавшись ответа, он взял бокал у неё из рук – не спросив разрешения – наполнил его, налил себе, запустил руку в конфеты, зачерпнув целую горсть, а потом преспокойно пересыпал в карман камзола. Поймав на себе взгляд Омилии, снова подмигнул – на этот раз заговорщически.
– Не выдавайте меня, ладно?
Не стоило принимать пунш у него из рук, но она взяла стакан.
По крайней мере, не скучно – пока что. Поставить его на место она всегда успеет.
– Вы что, вор?
– Почему «вор»? Это ведь угощение для гостей, не так ли? Какая разница, где именно гость его съест? – Он отсалютовал ей стаканом. – За наше знакомство. Знаете, я ведь увидел вас со спины и не знал, какой вы окажетесь. Понятия не имел, что мне так повезёт. Теперь, даже если вы пошлёте меня к дьяволам – что, наверное, было бы вполне ожидаемо, потому что я несу чушь… Это от радости, честное слово… Я смогу вспоминать ваше лицо.
– Чему же вы радуетесь? – Она уже знала, что именно он скажет: белизна кожи, небесная синева глаз… Всё это – словно многочисленные ухажёры читали с листа – она знала уже наизусть.