– Отлично выходит! – сказал он ей, когда монетка медленно и непослушно растворилась в её руках. – А что это? У тебя тоже есть шрам?
Он смотрел на её предплечье. Драгоценный браслет, который она по требованию матери всегда носила на левой руке, сполз ниже, чем положено, и обнажил пару тонких белых полосок.
– Я рассказал про свой. А ты как эти получила?
– Я разозлилась кое на кого. Это было давно. В детстве.
Его глаза расширились – в их тёмной синеве мелькнуло странное, тревожное выражение, и Омилия замерла. Она сама не знала, что дёрнуло её ответить честно.
Что же, всё к лучшему. Это маленькое развлечение всё равно пора было заканчивать.
– Ну, что сказать… Мне кажется, мой способ злиться на людей гораздо разумнее.
От неожиданности она рассмеялась:
– Ну, не уверена, что получить камнем по голове – такой уж хороший результат.
Он не успел ответить, потому что на этот раз кусты качнулись выше, и у входа на веранду появилась Ведела. Она не подходила ближе, завидев, что госпожа не одна, но, судя по её взгляду и тому, что она явилась сюда сама, не последовав приказу, Омилии действительно нужно было идти.
И тогда она решилась, потому что это было лучше, чем увидеть, как в последние минуты разговора и Унельм Гарт растворяется в дворцовой толпе, становится таким же, как все. При мысли об этом ей снова стало тоскливо – и мир, до сих пор кружащийся в ласковых тёплых объятиях пунша, остановился и похолодел.
– Что вы хотели попросить у меня?
– Что?
– Вам нужна была помощь. Не притворяйтесь: вы знаете или догадываетесь, кто я. Меня повеселили ваши фокусы… И наш разговор. Поэтому говорите быстрее: что вам нужно. Думаю, я сумею вам помочь.
Его губы дрогнули, сложились в улыбке – и снова в глазах появилось странное выражение, как когда она сказала о своих шрамах.
– Мы же договаривались: на ты. Скажи мне «ты», и на этом всё. Будем в расчёте.
– Не дурите вы, – с досадой огрызнулась она, – я же говорю: не нужно пытаться впечатлить меня. Мне пора идти, но я выполню эту вашу… Что там у вас?..
– Скажи мне «ты» – я, между прочим, тоже спешу. Пока болтал с тобой, если не заметила, ни с кем другим не познакомился.
– Ох, Мир и Душа… С кем вас познакомить? С магистром Химмельборга? С главным храмовым настоятелем?..
Он поднялся, поставил на столик стакан с недопитым пуншем и извлечённую из воздуха серебряную монетку.
– Это за конфеты – чтобы казна владетелей не пострадала. Мне было приятно с тобой познакомиться. – Он почтительно поклонился, а потом подмигнул ей и кивнул Веделе. – Дамы. – И неспешно прошествовал по парковой дорожке прочь, ступая в своём камзоле с чужого плеча так, будто он был пошит из настоящей золотой парчи.
– Странный какой-то, – заметила Ведела, глядя ему вслед и начисто забывая о субординации – судя по запаху, она тоже успела выпить пару стаканчиков. – Вы в порядке, пресветлая?
– В порядке, – пробормотала Омилия, и служанка посмотрела на неё внимательнее.
– Вы раскраснелись… Не хотите пойти и умыться? У меня есть костная пыль, а ещё…
– Потом, – отмахнулась она, – мне нужно, чтобы ты сделала кое-что.
– Конечно, госпожа, но нам нужно вернуться. Вас ищут господин Раллеми и пресветлая владетельница. – Ведела понизила голос, и в обычных обстоятельствах одно упоминание матери заставило бы Омилию напрячься.
– Я поняла, спасибо. Что же… Налей мне воды. Но потом мне нужно, чтобы ты нашла кое-кого для меня.
– Господина Строма? Я уже видела его, пресветлая. – Теперь голос Веделы звучал почти заговорщически, как будто они были подругами. – С его новой охотницей. Он представлял её госпоже Анне и господину Барту. Я заметила их, когда…
– Я не хочу искать Строма, Ведела, – сказала Омилия негромко. Ещё недавно она хотела, ещё как хотела как бы случайно появиться прямо перед ним в толпе, желательно с Раллеми под руку, сделать вид, что не заметила – но искоса наблюдать за малейшим изменением выражения глаз, каждым случайным жестом…
Но теперь она вспомнила насмешливую улыбку, насмешливый поклон: «Мне было приятно с тобой познакомиться».
Унельм Гарт, препаратор с окраины, не пожелал быть перед ней просителем… Так неужели она, пресветлая госпожа Кьертании, которой судьбой предназначено сидеть однажды на верхнем троне, будет просительницей перед Эриком Стромом?
Возможно, Унельм Гарт – вовсе не благородный гордец, решивший отказаться от помощи, которая шла ему прямо в руки, потому что она… Что? Действительно понравилась ему?
Очень может быть, что он – такой же, как Стром. Специально старался зацепить её, чтобы сорвать больший куш.
Омилия запрокинула голову и увидела звёзды в небе, одинаково темнеющем над дворцовым парком и окраинными городками.
Она устала от постоянных подозрений – и нуждалась в отдыхе.
– Я никого не хочу искать, Ведела. Забудь. Идём, мне действительно нужно привести себя в порядок. А потом – к Раллеми. Что до Строма… Сегодня я не хочу его видеть.
Хотя бы на время она решила забыть о Строме – и об Унельме Гарте тоже.
Сорта. Бал
Я думала, что мы подъедем прямо ко дворцу, но всё предместье дворцового парка было заполнено каретами, оленями, прислугой… Никаких автомеханик – Стром рассказывал, что эту традицию здесь блюдут свято.
Он помог мне вылезти из кареты и предложил руку – это мы уже тренировали у него дома, поэтому я привычно взяла его под руку, будто мы были парой. Однополые охотники могли позвать на бал кого-то – хотя редко пользовались этим правом, предпочитая, как сказал Стром, свободу манёвра – но мы были обязаны войти на территорию парка вдвоём, во всяком случае, до поры до времени.
Полночи накануне я лежала без сна, снова и снова прокручивая в голове разговор с Эриком Стромом – тогда мне казалось, что я больше не захочу видеть его снова, а тем более идти с ним под руку через дворцовый парк.
Я понимала, что несправедлива, понимала, что сама виновата, что совершила промах – слишком поторопилась, слишком на многое надеялась… Но это я признала уже ближе к утру, стоя под душем. Тогда же я подумала: возможно, мне стоило упомянуть зелёный рог. Стоило намекнуть, совсем слегка, что я знаю, что… Но почти сразу я отмела эту идею как абсурдную.
Я жила в доме Эрика Строма, готовила ему ужины, играла с ним в тавлы, а однажды провела ночь, плача у него на груди. Я восхищалась им, беспокоилась за него, жаждала его одобрения, злилась на него – но понятия не имела, могу ли считать его своим другом.
Но даже если нет – безумием было бы приобрести в его лице врага.
Поэтому не стоило говорить с ним ни о знаке, который я увидела в его записях – ни тем более о зелёном роге, Унельме, который получил таки от меня свой злосчастный билет на бал, его расследовании… Может быть, когда-нибудь, потом – когда не будет другого выхода, или когда я стану достаточно уверена в нём.
Как и в тавлах, существовали стратегии, которые следовало всегда держать в голове. Мудрые стратегии, потенциально выигрышные, будучи использованы в неправильный момент, лишаются всякого смысла.
Лучшим, что я могла сделать теперь, чтобы помочь Ласси и Аде, было исправить сделанное, вернуть уважение Эрика Строма, – и ждать случая. Судя по тому, что я слышала за месяцы, проведённые в Гнезде, исключения для Десяти существовали, а значит, я просто не была достаточно важна для Строма… Пока что.
Мне всё ещё хотелось верить, что я смогу этого добиться – и не шантажом или хитростью. Я хорошо понимала, что, пытайся я хитрить, Стром легко раздавит меня, как птенца элемера.
Тогда, утром, стоя под горячим водопроводным дождём, я окончательно призналась себе в том, что всё ещё хочу добиться его уважения и дружбы ради них самих – не только ради благ, которые они могли бы мне дать.
Быть может, дело было в связи между ястребом и охотником, а может, в том, как он спас меня после письма Седки – я до сих пор думаю, что спас… Но, в любом случае, теперь я должна была думать о сёстрах больше, чем когда бы то ни было прежде, и это не делало всё проще.
Прямо сейчас мне не стоило думать об этом – и, опершись на руку своего ястреба, я постаралась выбросить из головы всё лишнее, совсем как перед выходом в Стужу…
Вот только теперь заполнить разум следовало не очертаниями мерцающих холмов и траекторией движения стаи эвеньев, а родословными гостей, цветами одежд и гербов, порядком вилок за столом и особенностями танцев.
– Я открою связь, – шепнул он, и это звучало как утверждение, а не вопрос, но я всё равно кивнула с благодарностью. Торопливо я спрятала за «дверку» то, что не хотела бы ему показать – мысли о маме, Ласси, Аде, вчерашнем разговоре, зелёном роге, дневнике…
Открыв связь в ответ, я почувствовала, как его разум мягко толкнулся в мой и вздрогнула.
«Хальсон».
«Стром».
«Не бойся».
«Я и не боюсь», – хотела сказать я в ответ, и в тот же миг почувствовала, что боюсь ужасно, до дрожи в коленях.
Мы ступили под высокую арку, увитую цветами и фруктами – рви и ешь, но никто их не трогал – и влились в толпу гостей.
Кого здесь только ни было. Охотники и ястребы, одетые в чёрное, белое и алое. Моим собственным элементом были алые ленты в волосах. Кьерки настоял на них, но самой мне казалось, что они всё только портят.
Кропари и механикеры – в камзолах, расшитых серебром по серому и золотом – по коричневому.
Кое-где – вкрапления синего, обозначавшего родство с Химмельнами. Зелёные, салатовые, лиловые, изумрудные одеяния благородных диннов, бордовые, оранжевые и бурые – богатых купцов, розовые и голубые платья дебютанток, бежевые балахоны храмовых служителей – даже самые высокопоставленные из них одевались просто и не украшали себя ничем даже по случаю бала.
Всевозможные оттенки, узоры, украшения; блеск камней, шелест чехлов и кружева, шуршание подолов, стук каблуков… Я помнила значение каждого цвета, контура, знака, повязки на рукаве – и постепенно мне становилось спокойнее.