«Молодец».
Я почти забыла, что Эрик Стром продолжал гостить в моей голове.
«Ты в порядке. Справишься. Я ухожу. Будь готова. Слушай. Могу вернуться».
«Подождите!»
Но его разум выскользнул из моего, и мне тут же стало холодно и неуютно – хотя, быть может, дело было в снеге, начавшем густо сыпаться на мои обнаженные плечи.
Увидев кружение белых снежинок я поняла, что умудрилась почти отвыкнуть от снега. Здесь он не был смертоносным врагом, саваном, готовым укутать любого, кто окажется слишком беспечен – нет, в дворцовом парке он был развлечением, элементом оформления, изготовленным препараторами по случаю Летнего бала, чтобы показать, что власти Химмельнов подчинялась сама природа. Гости восхищённо ахали, тянулись руки к кружению снежинок, смеялись. Белые звёздочки зажигались и гасли в их волосах.
Мы прошли в следующую арку, и я вздрогнула – теперь над нами нависали выстроившиеся вдоль аллеи чудовищные скульптуры, собранные из частей снитиров. Кощунственно – и завораживающе. Цепкие взгляды хааров, вялое шевеление ревкиных лап, изящный изгиб хвоста вурра…
Отвратительно – и прекрасно.
– Работы Горре, – сказал Эрик Стром. – Ты его ещё увидишь. Его творчество ценят многие при дворе… Поэтому на балах он обычный гость.
– Он механикер?
– Нет. Охотник. Начинал с картин с видами Стужи, потом перешёл на скульптуры… Дерево, мрамор, гипс. Он получил специальное разрешение Химмельнов на работу с плотью.
Я вдруг почувствовала новый толчок в свой разум и послушно открыла связь.
«Ему хотели также дать право не выходить в Стужу. Ценность для культуры. Не вышло».
Снова – разъединение, и моя голова слегка закружилась. Показывать этого не следовало – я была польщена тем, что Стром поделился со мной секретом.
Я подумала, что, может, этим он старается сгладить впечатление от вчерашнего разговора.
– Очень, – я помедлила, – интересные работы.
– Да? По-моему, они просто ужасны. Но не могу сказать, что я разбираюсь в искусстве.
Мы прошли мимо стражей, один из которых кивнул Строму, как старому знакомому, а по мне равнодушно скользнул взглядом, и свернули на одну из боковых дорожек. Теперь мы оказались посреди чёрно-бело-красной толпы; я различила несколько смутно знакомых лиц. На миг мелькнул – и тут же пропал – Маркус. Он успел помахать мне, и лицо его просветлело. Видимо, оба мы подумали, что позориться с первым танцем куда спокойнее будет в компании друг друга. Я и не думала, что его рейтинг так высок – неспроста же он единственный, кроме меня, из птенцов Гнезда очутился здесь.
На миг мне стало досадно от того, что для всех здесь я – прежде всего охотница Строма. Никому неинтересно, какого рейтинга достигла я сама – впрочем, я и сама не знала, сумела бы подняться так высоко, не став его охотницей.
Кьерки среди собравшихся не было, и на миг я ощутила угрызения совести. Узнав о постигшей меня беде, он не только ни разу не помянул отданный мне билет, но ещё и позаботился о выборе платья, в столовой только что с ложки меня не кормил… А ведь он, должно быть, долго набирался смелости, чтобы пригласить на бал Томмали.
С другой стороны, она бы наверняка отказалась, а значит, возможно, я избавила его от разочарования. Что приятнее – лишиться надежды, но получить право идти дальше, или пребывать в сладких иллюзиях? Я подозревала, что мы с Кьерки по-разному ответили бы на этот вопрос… Но ведь, думая о чьём-то благе, стоит учитывать его желания?
Злосчастный Унельм был где-то здесь же – на одной из боковых дорожек, в компании механикеров и кропарей…
Во всяком случае, Кьерки утверждал, что его точно пустят и всё пройдёт гладко, несмотря на то, что в соответствии с пропуском он «сопровождал» мужчину.
«Мы так не раз делали, главное, чтобы кропарь на входе пропустил, а дальше как по маслу».
Кропарь проверял проходивших по пропускам препараторов, чтобы, маскируясь под одного из нас, не проскользнул кто-то, не имевший отношения ни к Коробке, ни к Гнезду. Нас со Стромом не проверяли – потому что он был одним из Десяти, а я была с ним, под его личной ответственностью.
Нас так же не проверяли на оружие – а краем глаза я видела, как стражи просят открывать дамские сумочки и демонстрировать отвороты высоких сапог.
Видимо, Десять считались непогрешимыми – иного объяснения этой беспечности я найти не могла.
– Хальсон, познакомься. Это госпожа Анна… И господин Барт, мой учитель. Они оба из Десяти.
Это мне было хорошо известно и так, но Стром разумно решил не демонстрировать никому из них, как долго готовил меня к этому дню. Я постаралась поизящнее поклониться высокой статной даме с тяжёлыми косами и старику с цепким взглядом. Судя по шрамам на лице и следам вокруг глаз, оба они были ястребами или охотниками, хотя теперь дни выхода к Стужу остались для них позади.
– Очень необычная, – сказала госпожа Анна так, будто меня рядом не было. – Такие большие тёмные глаза – второй ведь был таким же тёмным от природы, верно?.. Что ж, Эрик всегда любил редкости.
– Не слушай её, девочка. – Учитель Строма пришёл мне на выручку; улыбнулся тепло, приветливо, хотя взгляд его оставался прохладным. – Анна любит мучить людей. Однажды мне довелось испытать это на собственной шкуре.
Госпожа Анна стрельнула в него взглядом из-под длинных ресниц и тихо рассмеялась:
– Не забыл? Как это мило. Простите, господа. Меня ждут. Вон там. – Она повернулась ко мне, шелестя многослойными юбками – слой чёрный, слой белый, и издалека казалось, что её платье кто-то художественно осыпал сажей. – Успехов тебе, милочка. Будь осторожнее с нашим Эриком. Он опасный человек – впрочем, если ты действительно такая умница, какой он тебя считает, ты и так это поняла. Правда?
– Думаю, любой снитир в Стуже с вами бы согласился, – осторожно ответила я, и она серебристо рассмеялась. Она вела себя, как молодая женщина, и я почувствовала, как попадаю под её очарование – в движении она превращалась в человека без возраста, и даже седина в волосах казалась продуманной.
– За словом в карман не лезешь – хорошо. Дипломатична – хорошо вдвойне. – Она кивнула Строму, Барту – и была такова.
Мне казалось, что оба вздохнули с облегчением.
– Ты понравилась Анне, – заметил Барт.
– Как вы это поняли?
– Она обратилась к тебе лично. Редкое явление. Анне нравится, когда ей не удаётся смутить человека.
– Я рада. А как мне понравиться вам?
Барт улыбнулся:
– Я оцениваю людей только по делам, девочка.
– Чистая правда, – заметил Стром.
Над головами у нас раздался звон, и я вздрогнула.
– Пора идти, – сказал Стром и добавил чуть тише, – как же я это всеё люблю. – Не нужно было знать его слишком хорошо, чтобы различить скепсис в голосе.
– По крайне мере, ты в хорошей компании, – заметил Барт и достал из-за пазухи маленькую флягу. – Хотите?
– Не ожидал от тебя.
– Думаешь, ты один такой страдалец, мальчик?
Забавно было слышать, как кто-то называет Строма «мальчиком». Впервые я подумала о том, что у него была когда-то семья, родители… Он никогда не упоминал, где они сейчас, общается ли он с ними.
По очереди мы все приложились к фляге, прежде чем идти дальше в нестройных рядах разодетых препараторов. Питьё обожгло горло, но я сдержалась и не поморщилась, чувствуя на себе внимательный взгляд Барта.
Мы прошли под очередными арками, и над нами будто парил на тонких резных сваях балкон, увитый синими и золотыми лентами. Оттуда на ястребов и охотников смотрели владетель с владетельницей – тогда я увидела их впервые.
Владетель, высокий, крепкий, абсолютно лысый человек с густой бородой и жёсткой линией рта, стоял в отдалении от своей владетельницы, которая, казалось, не могла и в самом деле принадлежать ему – как и любому другому мужчине в Кьертании. Красивее женщины я не видела; даже снизу было заметно, как сияет её кожа, как горят яркие синие глаза. Золотые волосы, перевитые нитками синих драгоценных брызг, спадали до самых пят, мантия, убранная белоснежным мехом… На груди соседствовали драгоценные ожерелья и простой знак храма Мира и Души – птица, раскинувшая крылья, замкнутая в круг. Владетельницу, видимо, не смущало, что знак висит на самой обыкновенной верёвочке, соседствующей с серебром и костью. Очевидно, она хотела его подчеркнуть.
Все мы остановились на площадке под балконом, чтобы повторить слова присяги от лица всех препараторов. К этому я была готова – Стром заставил меня вызубрить каждое слово, поэтому, когда владетель подал знак взмахом руки, мой голос зазвучал громко и чётко, сливаясь с общим хором – а иногда и ложась поверх него.
– Горячее сердце – и две дороги. Полёт над Стужей – и ход через Стужу. Вопреки холоду – ибо для меня нет холода. Вопреки боли – ибо я не чувствую боли. Вопреки страху – ибо во мне нет страха. Вопреки сомнению – ибо я не знаю сомнения. Вопреки смерти – ибо я бессмертен. Долг – перед Кьертанией. Долг – перед Химмельнами. Долг – перед людьми. Мы – грань между ними и Стужей. Мы – копьё в руке владетеля. Мы – воплощение людской воли. Мы – Душа Кьертании, а народ Кьертании – Мир.
– Ищите дураков, – пробормотал кто-то в толпе очень тихо, но я услышала.
Владетель сделал шаг вперёд и улыбнулся:
– Я принимаю эту присягу. И я приветствую отважных препараторов на Летнем балу в своём доме.
– Ешьте, пейте, танцуйте и веселитесь, – добавила владетельница, не глядя на своего супруга. Голос её был, как мёд, под стать остальному. – Наш дом – ваш дом, наш хлеб – ваш хлеб, и наше вино – ваше вино. Ибо сам наш дом не стоит без препараторов, как не стоит без них сама Кьертания. Мы перед вами в неоплатном долгу – взыщите с нас сегодня радостью и теплом сердца.
– Я бы предпочёл взыскать с тебя… – снова пробурчал кто-то, но окончания этих слов я не услышала, только кто-то хихикнул в ответ, а потом, судя по звуку, ткнул говорившего в бок.
– Можем идти, – Стром повёл меня вперёд. Мы прошли под балконом и оказались в новой части парка. Здесь снег кружил медленно, величественно, как будто танцуя под музыку, играемую огромным оркестром – я никогда не видела столько людей с инструментами, собравшихся вместе.