– В полном порядке.
Ведела смотрела на неё с сомнением, и в её глазах Омилия читала: «Час от часу не легче».
– Ты, наверное, считаешь меня легкомысленной.
– Ну что вы, госпожа, – но Ведела отвела взгляд, – ничего такого я не считаю.
– Думаю, считаешь. – Омилия вздохнула. – Я не знаю… Может, я и сама считаю себя такой.
Долгую минуту Ведела молчала, а потом быстро спросила:
– Вы поссорились с господином Стромом?
Это было прямое приглашение к откровенности – большей, чем она могла бы позволить себе с кем бы то ни было… Кроме, разве что, Биркера.
Но Биркер, её любимый брат, больше не мог понять её. Омилии всё чаще казалось, что никто не может понять её – а Ведела, уже пару лет как бывшая рядом, почти ровесница… быть может, сумеет?
– Не думаю, что могла бы с ним поссориться, – медленно, будто пробуя откровенность на вкус, произнесла Омилия. – В смысле… Он иногда ведёт себя странно, но я чувствую, что нужна ему.
– Нужны, да… Вот только для чего? – Ведела испуганно вскинула на неё глаза – видимо, сейчас с её губ сорвалось то, о чём она уже не раз думала прежде. – Простите, ради Мира и Души, пресветлая госпожа… Я больше не посмею даже…
– Да брось, – Омилия поморщилась. – Ты думаешь, я сама об этом не думала? Смешно. Он – безродный ястреб, который взлетел высоко, и желал бы взлететь ещё выше, а я – наследница Кьертании. Считаешь меня дурочкой?
Ведела покачала головой и вдруг улыбнулась:
– Я слишком давно при вас, госпожа, чтобы так думать. Я думаю, вы очень умны. Гораздо умнее всех, кого я знаю.
Не бог весть какой комплимент из уст Веделы, но Омилия сдержалась. Теперь слишком хотелось поговорить о том, что тревожило, пока они не вышли – тогда обеим надолго стало бы не до разговоров.
– Иногда мне кажется, что Биркер прав. Что сама я интересовалась ястребом, только чтобы доказать… – она осеклась.
– Что именно доказать, госпожа? – спросил Ведела осторожно, видимо, сочтя, что достаточно долго ждёт ответа.
– Сама не знаю. – Омилия запустила пальцы в волосы. Жидковатые – сегодня она не прибегла к обычным ухищрениям с искусственными прядями или костной пудрой, втёртой в корни волос. – А этот… Этот человек…
– С ним всё иначе?
– Ох, да не знаю я. Я просто… просто хочу увидеть его ещё раз. Тогда мне станет ясно. Я уверена.
Ведела тихонько кашлянула.
– Что-то хочешь сказать?
– Если моя госпожа по…
– Позволяю. Что ты хочешь сказать?
– Только то, что… Как может моя госпожа быть уверенной в том, что этот, другой, тоже не подбирается ближе к вам из-за того, что…
– Он даже не знает, кто я. Он не знал…
– Он сказал вам, что не знал. – Ведела сделала акцент на «сказал», нахмурилась. – Как можно быть уверенной в том, что он на самом деле не знал, кто вы такая? Как мог он хоть мельком не видеть вашего портрета в газетах? Не обратить внимания на цвета вашего платья?
– Как я уже сказала, – пробормотала Омилия, – мне нужно увидеть его ещё раз, чтобы сказать наверняка.
– Но если…
– Ты ведь проверила его, так? Его знакомства, его дом. Он не вызвал у тебя подозрений, правда?
– Правда. Но, госпожа, я – ваша служанка, а не начальник секретной стражи…
– Твои друзья из Охраны будут следовать за нами, верно?
– Да. В сотне шагов.
– И они не знают, кто я, так?
– Да. Но, пресветлая…
– Хватит. – Омилия с силой дёрнула себя за волосы. – Что вообще за манера сомневаться и отговаривать, когда всё уже решено? Ты со мной, Ведела? Или, может, хочешь прямо сейчас уйти и доложить обо всём моей матушке?
Ведела отпрянула с выражением жгучей обиды, и Омилии стало стыдно.
– Ну, извини, – сказала она, примирительно касаясь Веделиного локтя. – Я не хотела… Просто волнуюсь, вот и всё.
Больше они не говорили – до того томительного момента, пока часы долго и величественно не пробили одиннадцать.
– Пора, – сказала Омилия пересохшими от волнения губами. – Идём.
И они пошли – через потайной ход, проделанный давным-давно, при прадеде Омилии, для побега на случай покушения или пожара.
Ход охранялся, поэтому они вышли из одного из промежуточных выходов – посреди тёмной галереи с портретами Химмельнов. Оттуда – через зелёную приёмную ровно в тот редкий миг, когда там не было ни одного стража. Затем – вниз по лестнице, и через гранатовый кабинет, направо по коридору, налево, вверх по лестнице на полуэтаж, через другую галерею, снова вниз…
Их маршрут был рассчитан до мелочей, и всё же Омилии было страшно. Всё в животе дрожало, и горло перехватывало, хотя на этом этапе, даже поймай их кто-то, ещё были способы отговориться…
И всё же за каждым поворотом ей чудилась тень – причём не какого-то там стража, а, ни много ни мало, Кораделы собственной персоной – даже среди ночи волосок к волоску, холодной, безупречной, ледяной… и разъярённой.
Но за новым поворотом не оказалось ничего – только отблеск валовых ламп, приглушённых на ночь, или тень ветки за окном.
До определённого момента они двигались по маршруту, придуманному Омилией, но потом ступили в вотчину Веделы. Это была часть дворца, в которой Омилия не бывала, потому что наследнице бывать там не полагалось.
Кухни, кладовые, комнаты прислуги… Здесь было как будто теплее, чем в просторных, пустых залах дворца, где проходила большая часть жизни Омилии. Повсюду, несмотря на поздний час, сновали люди. Повара и поварята в белых колпаках, с руками, перепачканными кровью или мукой, служанки с растрепавшимися волосами и усталыми лицами, кастелянши со звенящими связками ключей на поясе… Никто не обращал на них внимания.
Омилия осторожно, словно за это могло последовать наказание, втянула запахи кухни, чистящих средств, детства – тогда несколько раз она решалась сбежать сюда, и каждый раз обратно её возвращали с рёвом.
Приятно было чувствовать себя невидимкой, до которой никому не бывало дела. Просто одной из многих служанок – стоптанные, но ладные сапожки, шерстяной плащ. Дома, наверное, ждут родители – а может, и жених. Что она сделает перед тем, как отправится туда? Прогуляется по спящим городским улицам? Зайдёт пропустить стаканчик куда-нибудь, где шумно, весело и темно?
Она уже как будто воочию чувствовала всё это – давку, тепло, жар гудящего очага – слышала звон кружек и стаканов. И всё это причудливо смешивалось с тем, что уже было здесь – деловитость и усталость, и обрывки чужих разговоров – всего того, что было в сотни раз свободнее, веселее, удивительнее её повседневности, как будто этот хозяйственный блок был волшебной, иной страной, открывшейся ей за тайным ходом за шкафом или древним портретом…
– Куда это вы собрались? – она споткнулась, замерла, дрожа, и врезалась в Веделу, едва не сбив ту с ног.
Узкий коридор преградил высокий седой мужчина в белом колпаке, запыхавшийся от быстрого шага, раскрасневшийся, пахнущий кухней.
– Как работы навалом, так все бегут, будто крысы с тонущей лодки! На второй кухне нужна помощь. Ну-ка, марш, марш!
Омилия запаниковала – кажется, ещё миг, и она бы бросилась по коридору со всех ног – назад, назад, туда, где всё было привычно, а этот грозный человек в колпаке не посмел бы даже посмотреть ей в лицо…
– Смена наша закончилось! – буркнула Ведела, уперев руки в бока. – Мы и так отработали больше, чем надо. «Нужна помощь, нужна помощь»… Всем вечно нужна помощь… С меня хватит!
Мужчина что-то ответил, а потом снова заговорила Ведела. Омилия слушала их перепалку, не слыша, дрожа всем телом, а потом…
– Ну, а ты что? Язык проглотила? – Он обращался прямо к ней – как в дурном сне – и нужно было срочно что-то придумать. Ведела сделала было шаг, заслоняя её собой, но Омилия решилась:
– Вот ещё, язык проглотила! – Она постаралась изобразить простой выговор, подражая одной из старых нянек, что качала её в детстве на коленях, а потом однажды, когда наследница выросла, делась неизвестно куда. – Проглотишь тут его, пожалуй, когда с утра до ночи носилась, как сумасшедшая, то с тряпкой, то с тяпкой! – Это выражение она тоже слышала от няни. И – о чудо – оно подействовало, словно волшебный ключ. Мужчина в колпаке нахмурился, раскраснелся пуще прежнего – Омилия вдруг почуяла, что пахнет от него сниссом – но решимости в нём явно поубавилось.
Ведела тоже почувствовала это – и, схватив её за руку, потащила вперёд, мимо, больше не обращая внимания на бормотание, которое какое-то время неслось им вслед.
– Ладно, это было жутко, – прошептала Омилия, когда оно наконец стихло.
Ведела ничего не сказала ей, только крепче стиснула руку – служанке так хватать руку госпожи было не положено, но они уже чем дальше, тем больше уходили прочь от правил и условностей – вниз, вниз и дальше по тёмным тёплым замковым коридорам.
Отчего-то именно после встречи с мужчиной в колпаке, который преградил им путь, как страж Стужи из сказок, какими пугают детей, Омилия с замиранием сердца почувствовала: дальше всё пойдёт, как надо.
Так он и было. Вслед за Веделой она, будто в полусне, прошла все коридоры, кухни, закутки, в которых они, не дыша, пережидали смены стражи. Это почти наверняка было лишним – но кто-то из здешних стражей мог узнать Омилию, бросить ненароком слишком внимательный взгляд под капюшон, и рисковать не следовало.
Наконец – кажется, вечность блужданий по коридору спустя – они смешались с толпой служанок, стремившихся как можно скорее покинуть замок после работы. Омилия задержала дыхание, проходя мимо кастелянши, но та едва взглянула в её пропуск.
Впервые Омилия вышла из дворцового парка – не через главные ворота, не в карете, влекомой оленями.
Голова её не была покрыта тиарой и лёгким газовым покровом, без которых наследнице не полагалось появляться на людях.
Храмовые служители считали, что благословленная ими ткань защитит «драгоценное дитя» не только от взглядов – от мыслей завистников и недоброжелателей.
В детстве это смущало Омилию, ведь ей постоянно твердили, что у Химмельнов недоброжелателей не бывает.