– Меня поразила секретность, с которой твоя подруга… Или служанка, так?.. Взялась за дело. Я уж думал, встречаться придётся где-нибудь в лесу под старым дубом или что-то вроде того, так что на всякий случай оделся потеплее. Кстати! Я принёс тебе подарок.
– Подарок?
– Ну, конечно. Понимаю, мы в Ильморе знаем о манерах меньше вашего, но приходить без подарка на свидание…
– Свидание? – она снова повторила за ним конец фразы, и тут же разозлилась на себя; вскинула бровь в духе Кораделы – высокомерно, холодно. – Никакое это не свидание.
– Как скажешь, – легко согласился он, а потом резко выбросил вперёд руку – словно из ниоткуда явилась и затрепетала на ночном ветру белая лента. Несколько колец взметнулись и опали – на их месте у него на ладони появилась маленькая деревянная шкатулка.
– Вот. – Он привстал с табурета, но не подошёл ближе, и Омилии тоже пришлось встать, чтобы дотянуться до шкатулки. Их пальцы на миг соприкоснулись – смешались воедино тепло рук и дерева – и она тут же отпрянула, села на кровать поглубже. Не сводя взгляда с Унельма Гарта, открыла.
Шкатулка была доверху наполнена конфетами – таких, завёрнутых в коричневую бумагу, местами промаслившуюся, она прежде не ела – даже не видела, и догадалась о том, что это, только по запаху жжёного сахара и орехов.
– Не хуже этих ваших, – заметил Унельм, – на мой вкус, так в чём-то и получше. Попробуешь? Мне интересно, что ты скажешь.
– Я попробую потом.
– Попробуй сейчас, – поговорил он. – Ну, пожалуйста. Я сегодня в такую рань поднялся, чтобы успеть купить их перед службой. К вечеру таких уже не найдёшь.
Дрогнув, Омилия развернула одну из конфет и сунула в рот. Липкая, горьковатая – но со сладкой сердцевиной – она и вправду была ни на что не похожа.
– Довольно вкусно, – признала она не без труда – конфета склеивала рот – и только тут подумала о том, в какой ужас пришла бы Корадела, узнав, что она приняла еду у незнакомца.
И развернула ещё одну.
– Ты, должно быть, удивился, когда я пригласила тебя увидеться, – страннее, чем слышать от него «ты», было говорить то же самой, но глупо было бы продолжать стоять на своём.
– Ещё как. То есть… Я все эти дни с ума сходил, так хотел снова с тобой встретиться.
– Правда? Почему же? – Она всё ещё старалась говорить с прохладцей, но сердце упрямо распевало от радости.
– Тот наш разговор… Знаешь, я всё вспоминал его снова и снова. Давно я ни с кем не разговаривал вот так, по душам. Я всё думал потом… – Он посмотрел куда-то мимо неё, за окно, туда, где ветер гнал по мостовой листья, – почему так вышло? Обычно я ни с кем не откровенничаю. Мне стало интересно снова увидеть тебя – чтобы понять.
– И что же, – спросила она тихо, – понял?
– Пожалуй, нет. – Унельм Гарт улыбнулся как-то по-новому – без прежней уверенности во взгляде. – Разве что… Понял только, что очень хочу говорить с тобой опять, вот и всё. Вообще-то, я понял это и раньше – примерно сразу после того, как тогда ушёл… Но теперь, когда я вижу тебя – и даже уже говорю с тобой – это чувство не ослабело. Наоборот.
– Всё это только слова, – пробормотала Омилия, в ужасе чувствуя, как мысли, обычно холодные, быстрые, точные, как рыбки, превращаются в безвольно закипающий суп.
– Ничего, кроме слов, у меня, к сожалению, для тебя нет, – Унельм Гарт развел руками, – слов, да фокусов, да меня самого. Думаю, парни, которые обычно крутятся около тебя, могут предложить чего получше…
– Это так. Могут.
– И всё-таки ты пригласила меня встретиться.
Омилия рывком поднялась с кровати, прошлась по комнате:
– Я вовсе не для того тебя пригласила, – отрезала она, стараясь на него не смотреть, – чтобы выслушивать любезности или есть конфеты. Я только, только…
– Только что? – он, судя по всему, и не думал на неё обижаться – сидел на жёстком табурете без спинки так же расслабленно, как до того – на дворцовой скамейке, и, запрокинув голову, следил за Омилией взглядом.
– Только… Только хотела понять, кто ты и зачем заставил меня думать о себе.
– Это действительно страшное преступление: заставить тебя думать обо мне против твоей воли. И раз уж я и вправду виноват, то готов понести наказание. Только скажи, какое?
– Хватит смеяться!
– Я вовсе не смеюсь. – Но он смеялся и, не в силах ничего с собой поделать, Омилия тоже тихо рассмеялась, и некоторое время так, смеясь, они глядели друг на друга.
– Я правда, правда очень хотел увидеть тебя опять, – сказал он, резко посерьёзнев, и Омилия призналась:
– Я тоже. – И сразу же она почувствовала себя легко, легко, как никогда, хотя все инстинкты, взращённые дворцом, восставали против подобной беспечности.
– Я почему-то так и подумал, получив твоё письмо.
Омилия вспыхнула:
– Я написала его от скуки.
– Да брось, – он улыбнулся ласково, как никто никогда – никогда – не улыбался ей. – Ни к чему защищаться. Я бы не стал на тебя нападать. Никогда не сделаю ничего, что могло бы тебя обидеть – я подумал об этом ещё тогда, когда в первый раз увидел тебя. Ты выглядела такой одинокой. И печальной.
Омилия не сразу нашлась с ответом. Их разговор напоминал ей движение наощупь сквозь туман – каждый раз, натыкаясь на неожиданное препятствие, они вздрагивали и отступали – чтобы потом вновь потянуться друг к другу.
– Я вовсе не была такой уж печальной… Мне просто нужно было побыть в одиночестве. Подумать. В последнее время меня редко оставляют в покое.
– Родители? – с понимающим видом уточнил он, и она с готовностью кивнула.
– Понимаю. Это бывает тяжело. Пока я не уехал, мне с моими тоже было не всегда просто. Им трудновато было смириться с тем, что я вырос. С другой стороны, они постоянно подумывали, на ком бы меня женить, да поскорее. Трудно быть родителем, да? Хочешь, чтобы твой ребёнок скорее повзрослел и никогда не взрослел – и желательно одновременно.
– Мне это знакомо. – Унельм Гарт как будто озвучивал её собственные мысли. – С моими всё точно так же. Они тоже… Постоянно думают, с кем бы меня свести.
– Разве ты для этого не слишком юна? Хотя у вас, знатных, всё, наверно, иначе.
– Я не так уж и юна, – буркнула Омилия. – Мне уже шестнадцать.
– Совсем дитя.
– Вовсе нет!
– А споришь, как дитя. – Омилия не удержалась, фыркнула.
– Возможно, есть немножко. Каждый раз, когда думаю о своих родителях, я и чувствую себя ребёнком… Таким же расстроенным и злым, как много лет назад. Сначала… Сначала я подумала даже, что тебя подослали мои родители.
– Подослали? Но зачем?
– Мало ли… – уклончиво ответила она, запоздало поняв, что допустила промах. – С ними никогда не знаешь, чего ожидать. Потом я подумала, что ты подошёл, потому что знаешь меня, и… – она запнулась.
– Понимаю, – сказал Унельм Гарт через некоторое время. – Наверное, если бы я был богатой барышней, и ко мне на балу привязался какой-то оборванец, да ещё препаратор, я бы тоже призадумался: что ему надо? Но вот тебе моё честное слово: я подошёл к тебе только потому, что ты сидела там совсем одна, и я надеялся, что ты мне поможешь. Я даже и не думал, что мы так заболтаемся, и что… – он запнулся и замолчал.
– Значит, хочешь убедить меня, что понятия не имел, кто я? – спросила Омилия, помолчав тоже. Она вдруг заметила, что рукав у него задрался, и виден стал разъём – продолговатая пластина под кожей, твёрдая с виду. Она отвела взгляд.
– Я и сейчас не знаю. Я собирался уже сдаться и начать искать… Ведь твоё платье кое о чём мне сказало. – Он подмигнул ей, и Омилия вздрогнула. – Синие цвета могут носить только родственники Химмельнов. Значит, как я и подумал сразу, ты из очень знатной семьи… – он вдруг добавил почти просительно. – Я угадал?
– Отчасти, – пробормотала она, отводя взгляд.
– Но, может быть, не слишком знатной? – вдруг спросил он почти умоляюще.
– Боюсь, тебя ждёт большое разочарование.
– Да ладно, – он подмигнул ей. – Ты ведь сидела там совсем одна. Не пытайся напугать меня или впечатлить, хорошо? Я и так впечатлён и напуган. Знаешь, вся эта таинственность…
– Ты прав. – Омилия рывком поднялась, подобрала юбку. – Всё это было ошибкой. Я поняла… Нам стоит попрощаться. Прости. Мне пора идти. – Пока не поздно, ей стоило поступить правильно. Это всё ещё было возможно… В отличие от её дружбы со слишком любопытным, слишком напористым Унельмом Гартом.
– Эй, погоди! – он улыбнулся, на этот раз растерянно. – Всё было хорошо, разве нет? Я просто подумал: ведь тебе, наверно, тоже хотелось бы встречаться как-то иначе? Я не хотел бы доставлять тебе таких неудобств. Ты ведь наверняка бываешь где-то в городе, так? Ну, в окружении служанок, поклонников… И, может, даже в компании премудрой нянюшки, как героиня какого-нибудь старого романа? Если это и вправду так, может, я имею шанс как-нибудь невзначай примкнуть к твоей свите? Или, если хочешь, могу пойти представиться твоему отцу. Правда, вряд ли он будет в восторге, но…
– Унельм… Гарт.
– …или ладно, как скажешь: никакого отца, долой нянюшку. Не будем говорить об этом. Серьёзно, я виноват, сам не знаю, с чего вздумал лететь впереди ястреба. Если прикажешь, буду приходить сюда хоть каждую ночь – в конце концов, сон здорово переоценён, не находишь?
– Унельм…
– Или, если это так уж необходимо, можем встречаться на кладбище или в дупле какого-нибудь особенно зловещего дуба. Почему бы и нет?
– Мне нужно…
– Да брось! – он сделал шаг вперёд, и она снова опустилась на краешек кровати. – Ну, зачем сейчас уходить? Давай не будем говорить ни о дуплах, ни о секретности, ни о твоей семье. По рукам? Хотя, конечно, было бы здорово узнать, как мне тебя называть. Можешь придумать псевдоним, как в приключенческом романе. Что-то красивое, вроде «Крисании» или «Лионелы». Или…
– Омилия.
– Отличный выбор! На мой вкус, слишком вычурно, но…
– Омилия – мое настоящее имя. Омилия Химмельн.
Всё замерло. Комната наполнилось тишиной, и сердце у Омилии колотилось, как сумасшедшее.