Сегодня она всё время ошибалась, всё делала не так. То, что ей следовало скрывать до последнего, разговора о чём она планировала избегать как можно дольше, сорвалось с языка как будто само собой – и пути назад не было.
Унельм Гарт смотрел на неё без улыбки. По его глазам Омилия видела: она поверил ей, сразу – и обратить всё в шутку не выйдет.
– Омилия… Химмельн, – медленно повторил он, нахмурившись и глядя куда-то в сторону. – Ну и ну. – Его лицо просветлело. – Это что же, ты точно могла бы познакомить меня с владетелем, а? – Он рассмеялся. – Прости. Глупая шутка. Но ты… Самую малость выбила меня из колеи.
– Не знаю никого, кого я не выбивала бы из колеи, – сказала Омилия и вдруг почувствовала, что слёзы готовы вот-вот навернуться на глаза. – Теперь ты видишь: мне действительно стоит уйти. Ошибкой было прийти сюда.
– А я так не думаю, – сказал он, снова поднимая на неё взгляд. – Зачем ты так?
– То есть, «зачем»? Всё это не игра, Унельм Гарт. Я подвергла тебя опасности, придя сюда, – и, если хочешь знать, теперь мне стыдно. Если родители узнают, что мы с тобой встретились, как думаешь, что они сделают?
– Буду надеяться, что ты защитишь меня своей наследной волей, пресветлая…
– Не надо называть меня «пресветлая», – отрезала Омилия, чувствуя, как краска заливает щёки.
– Или что? Велишь бросить меня в крепость?
– Может, и так.
– Тогда, пожалуй, наша дружба и вправду подвергает меня изрядной опасности, – Унельм сощурился, раздумывая. – Но я, пожалуй, рискну.
– Да не может быть никакой дружбы! Мне следовало сразу об этом подумать. Просто я… Я…
– …не думала, что увидев меня, захочешь, чтобы это повторилось снова.
– С чего ты взял?
– Потому что это то, что я чувствую. И я уверен, что ты чувствуешь то же самое. – Он говорил твёрдо и просто, и отчего-то Омилии стало вдруг очень спокойно, как будто от одного этого тона все проблемы могли бы каким-то чудесным образом разрешиться.
– Неважно, что я чувствую. Важно, что я сделала глупость, из которой не выйдет ничего хорошего… Если, конечно, ты не планируешь раскрыть десятки зловещих преступлений, и стать сыщиком настолько знаменитым, что двери дворцового парка будут открыты для тебя в любое время дня…
– Звучит, как план. Я подумаю над этим, спасибо за идею… Омилия.
– Не называй меня «Омилией»… Пожалуйста, – добавила она, и слово это было непривычным, незнакомым. Произносить его оказалось неожиданно приятно.
– Я в тупике. Как же тогда мне тебя называть? Раз нельзя ни «Омилией», ни «пресветлой».
Она подумала.
– Может, «Мил»? Меня так называет только брат.
– Вы с ним дружны?
– Насколько можно дружить с кем-то во дворце, – хмыкнула Омилия, – но да. Мы дружны.
– Тогда – я рад буду называть тебя так… Мил. – Из его уст это звучало как-то иначе, не так, как от Биркера, и Омилия вздрогнула – сама не зная отчего.
– Все равно всё это бессмысленно, – уныло сказала она. – Мне было непросто выбраться… Я не знаю, когда смогу сделать это снова. И скоро мне нужно будет идти. Если меня хватятся, мне страшно представить, какой будет скандал.
– Понимаю. Даже мои родители скандалили, если не обнаруживали меня дома под утро – а ведь от меня никогда не зависел целый континент.
В дверь резко постучали – один, два, три раза – и они оба вздрогнули.
– Это Ведела. Я попросила её постучать трижды. Значит, нам пора прощаться, Унельм Гарт.
– Может встречную просьбу, Мил? Зови меня Ульмом или Унельмом, если хочешь. Договорились?
Она кивнула:
– Хорошо. Прощай, Унельм.
– Я предпочитаю «до свидания». – Он вдруг шагнул вперёд, взял её за руку – не предупредив, не спросив разрешения – и прижал к губам. Кожу на запястье будто обожгло – и Омилии захотелось одновременно, чтобы он отпустил её и ушёл как можно скорее – и чтобы поцеловал опять.
– Полагаю, как-то так положено прощаться с наследницей? – спросил он, улыбаясь и наконец отпуская её руку. – Скажи, мы увидимся снова?
– Я не знаю. Я не думаю, что…
– Ну, скажи. Скажи, что мы увидимся снова, Мил. – Он укоризненно покачал головой. – Я думал, Химмельны пекутся о счастье каждого поданного. Ты бы осчастливила меня такой малостью… А ждать я буду, сколько потребуется, честное слово.
В дверь снова постучали.
– Может, я и не знаменит прямо сейчас, – Унельм заговорил быстрее, не сводя с неё взгляда, – но я поработаю над этим, вот увидишь.
– Я просто пошутила…
– Зато я не шучу. Мы увидимся ещё, Мил?
– Да, да, – прошептала она, вдруг, неожиданно для самой себя, сжимая его руку. – Мы увидимся. А теперь дай пройти.
Он отступил безропотно. Его глаза блестели, и улыбался он до ушей.
– Тогда до встречи, Мил.
– До встречи, Ульм. – Она вспомнила, что всё ещё держит в руке шкатулку. Унельм заметил её жест:
– Оставь себе, это ведь подарок. В следующий раз я принесу чего-нибудь ещё, чего ты не пробовала.
В дверь постучали ещё раз, сильнее. Судя по всему, Ведела была в панике – ещё чуть-чуть, и, вопреки приказу Омилии, решится войти.
– До встречи, – повторила Омилия, пьянея от сладкого ужаса, его торжествующей улыбки, этих слов, собственной смелости.
Ей казалось, что взгляд Унельма Гарта обжигает ей затылок даже тогда, когда дверь комнаты за ней захлопнулась.
За всю дорогу обратно во дворец Ведела не сказала ей ни слова, но осуждение в её взгляде было куда красноречивее.
Устыдиться не получалось.
Омилия думала об Унельме Гарте и его словах по дороге к замку, засыпая и сразу по пробуждении, за завтраком и в библиотеке – и даже невинно глядя прямо в глаза матери.
«Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая? Вид у тебя усталый. Ты уверена, что не стоит нанести пыль на кожу перед тем, как идти на прогулку?»
Отвечая заученными, старыми фразами, Омилия с отстранённым удивлением отмечала, что всё это не трогает её, как прежде.
Мысли о Магнусе и Кораделе, «тени за троном», Биркере и его секретах, Строме и многочисленных претендентах на её руку, материнских атаках, отцовском равнодушии… Всё приобрело теперь новое значение.
Во всём – даже в привычном до зубовного скрежета дворцовом парке, где Омилия знала, казалось, каждое дерево, был теперь Унельм Гарт, и мысли о нём были ни на что не похожи.
– До встречи, – шептала она, с наслаждением чувствуя, как замирает сердце. – До встречи.
Эрик Стром. Миссе Луми
Стром не торопился – он знал, что, даже если Иде Хальсон донесёт на него Олке, это – а затем возвращение сыщиков в дом – займёт ещё по меньшей мере полчаса.
Он был уверен в своих тайниках, но несмотря ни на что, извлёк на свет и сжёг в очаге несколько бумаг. Огонь пожрал их так же быстро и бесследно, как заметала свои дары Стужа… И так же надёжно.
Поборол секундное искушение послушать её разум – она могла заметить, а не выигрывал он этим ничего. К чему любопытствовать раньше времени?
Если охотница предаст его, причины будут уже не слишком важны.
Бежать Стром не планировал – пока что это не имело смысла. Даже если Хальсон – может быть, поддавшись на уговоры, может быть, пропустив ловушку – хоть чем-то выдаст его, у него останется ещё очень много возможностей оправдаться.
Конечно, репутация будет испорчена, и на восстановление понадобится время… И всё же, разве, затевая всё это, он не предполагал, что возможно и такое? Предполагал, само собой, и всё же сейчас он с изумлением почувствовал, что разочарован, разозлён куда сильнее, чем следовало бы.
– Успокойся, – сказал он вслух так, как не раз говорил ему Барт, уча игре в тавлы – Эрик Стром был тогда совсем мальчиком. – Разозлишься – считай, проиграл.
Почему вообще он злился? Он вдруг понял: из-за Хальсон. Заранее готовясь к худшему, он принял, что она может предать его, и разозлился заранее. На неё? На себя? На то, что целая цепочка неправильных решений привела их обоих к этому моменту?
Ему действительно нравилось служить с ней в паре – он вдруг осознал это только тогда, в тот самый миг… А ведь после гибели Рагны он был абсолютно убеждён в том, что не станет привязываться к новому охотнику.
Да, он принял много решений, беря Иде Хальсон в охотницы, – и вот к чему всё в итоге пришло. Ему снова некого было винить, кроме себя.
Рагна была права – тогда, накануне своей гибели. Можно долго идти в одиночестве, и не доверять никому – гораздо удобнее и безопаснее… До поры до времени. Ястреб никогда не бывает один. Быть может, будь Эрик умнее и смирись с этим давным-давно, Рагна осталась бы жива.
Потеряв её и приобретя взамен такую, как Хальсон – если вдуматься, удача, редкая удача – он снова предпочёл скрывать от неё всё, готовясь, в случае нужды, использовать вслепую – вместо того, чтобы хотя бы подумать о возможности ей довериться.
А ведь у неё были свои причины прислушаться к нему, пойти за ним…
«Как у всех здесь. И всё же доверять здесь можно единицам».
Кого он должен будет поблагодарить за всё это?
Магнус.
Он вспомнил его взгляд, бархатные речи, отблески Сердца Стужи на его лице.
О, если это и вправду он – Эрик Стром найдёт способ отблагодарить его, и никакой владетельнице не под силу будет этому помешать…
С другой стороны, что-то здесь не сходилось – слишком быстро после его угрозы последовал этот ход.
«Я всё ещё ставлю на вас, но ветер может и перемениться».
В этом по-прежнему не было никакого смысла. Как мог прихвостень владетельницы, делавшей всё, чтобы завладеть симпатиями храмовых служителей, «ставить» на него, если он хоть на малую толику представлял себе, чего он добивается?
«Я знаю, чего вы ищете. Знаю лучше, чем вы».
Блеф? Магнус мог надеяться на то, что Стром растеряется, потеряет равновесие, полетит прямиком в его ловушку…
Но если он и вправду знал – что это могло значить для Эрика?