– Ничего, – снова сказал он себе вслух.
Это ничего не меняло. Более того, Магнус – даже знай он что-то – не мог бы предъявить никаких доказательств. Попытайся он – его бы, должно быть, высмеяла даже столь благоволящая ему владетельница.
«Старые сказки, Эрик. Это только старые сказки».
Поднявшись на второй этаж – кровать аккуратно заправлена, книги Хальсон лежат стройными стопками, а на полях фигуры застыли в их недавней, недоигранной партии – значит, она острожно унесла их сюда, чтобы подумать над финалом – он отправил несколько писем на случай, если сегодня Олке заберёт его, если после они снова – с большим тщанием – будут обыскивать дом.
Новых не было – только одно, от госпожи Сэл, наверняка по поводу внутренних дел Гнезда или Коробки, но это могло подождать.
Рассеянно взял верхнюю книжицу из стопки Хальсон – нет, не книжицу, толстую тетрадь, почти целиком исписанную.
Знаки, написанные резким нажимом, кое-где почти протыкающие бумагу, были ни на что не похожи – ни на кьертанский, ни на какой-то иной язык – Стром худо-бедно знал только рамашский и авденалийский, но прежде предполагал, что представляет себе очертания всех существующих алфавитов.
Он перевернул ещё одну страницу, ещё…
И тут внизу хлопнула дверь.
Он напрягся, и сразу вслед за тем почувствовал, как тело расслабляется – мышца за мышцей – потому что Эрик услышал её лёгкие, тихие, быстрые шаги.
Она была одна.
Он быстро положил тетрадь на место.
– Хальсон? Это ты?
– Да. Вы наверху?
Обмен ничего не значащими репликами, вопросами, ответы на которые были очевидны каждому их них.
Так похоже на бессмысленную, но согревающую перекличку.
«Рагна».
«Стром».
Я здесь. Ты здесь.
Он сбежал по лестнице вниз, потому что она осталась там – ставила на очаг чайник, засыпала в воду горсть сушёной душицы.
– Как всё прошло?
Она обернулась – оба глаза, чёрный и золотой, глядели на него настороженно, тёмные косы растрепались и упали на обнажённые плечи. Напряжённые.
Она не доверяла ему – с чего бы, после того, как он не помог ей, а потом втянул её в историю с сыщиками – и снова недавние мысли о том, чтобы попытаться привлечь её, совсем юную, совсем мало знакомую, на свою сторону открыто, показались ему бредом.
– Нормально. То есть… Они задавали вопросы о… Об охоте, о вас. Бессмыслица. Я так и не поняла, чего они от меня хотели.
Эрик Стром боялся поверить щекочущей волне облегчения. Иде Хальсон казалась ему большой умницей, но она ничего не заметила. Она не выдала его – потому что выдавать оказалось нечего.
Редкое везение – хотя рассчитывать на то, что Олке и его отдел оставят его в покое так просто, не приходилось.
И всё же их следующее свидание теперь отсрочено – а значит, у него есть достаточно времени для того, чтобы избавиться от последних свидетельств собственной вины.
Избавиться от них – значило, что, если Олке продолжит упорствовать, придётся пожертвовать кем-нибудь другим, но об этом Эрику пока не хотелось думать.
– Очень хорошо, – медленно сказал он. – Прости за это.
Она промолчала. Вода в чайнике вскипела, и вскоре они оба пили обжигающий отвар, глядя на тлеющие в очаге угли. Он – всё ещё в своём парадном костюме, который Омилия так и на увидела – с тем, как они умудрились разминуться, предстояло разобраться отдельно. Она – в нарядном платье, помятом, поникшем.
– Знаете, – вдруг сказала Хальсон, не глядя на него, – до того, как попросить вас о помощи, я ходила в магистрат, потом в совет при Десяти… А ещё говорила с Кьерки. Кьерки с самого начала сказал мне, что никто не поможет, но я не поверила.
Эрик молчал, и она продолжила.
– В магистрате поначалу мне показалось, что всё будет хорошо… Потому что все говорили со мной очень вежливо. Знаете, называли «госпожой», предлагали чай и кофе, просили подождать… И говорили, что постараются помочь. Я считала: они сказали, что постараются помочь, шесть раз.
– Они? – с трудом выдавил он, и она кивнула.
– Да. Девушка, которая сидела в приёмной. Потом заместитель администратора по делам препараторов. Потом начальник системы довольствия, к которому меня отправил заместитель администратора. Потом – младший секретарь самого господина Варгна. Он повторил это дважды, но я видела, что ему тошно от меня, что он только и думает, как от меня отделаться. В общем, в итоге я вернулась к той, с кого начала. Тогда я в шестой раз услышала, как мне хотят помочь. Мне пообещали прислать письмо – полагаю, ждать мне его ещё по меньшей мере полгода… «Никаких исключений». – Она страшно улыбнулась. – Ловушка, да? На деньги, потраченные на один стол на Летнем балу, можно было бы вывезти и обеспечить всю мою семью сразу, как только меня приняли на службу… Они все были бы сейчас живы. Но если давать препараторам всё, чего они хотят, сразу, да ещё независимо от рейтинга, у них будет слишком мало поводов стараться по-настоящему, так?.. А ведь я ещё в совет при Десяти пошла. Представляете?
Он не хотел слушать об этом – слишком хорошо представил себе, что и как ей могли сказать – к счастью, Хальсон милосердно избавила его от подробностей. Казалось, она и сама устала. Плечи опали, и теперь она казалось куда более маленькой и хрупкой, чем обычно. Он вспомнил её в Стуже – быструю, смелую – и в который раз подивился преображению.
– Мне кажется, к ним нечасто решаются прийти с такими просьбами… Видимо, я оказалась слишком глупой.
– Это не так.
– Нет, так. – Снова она поспорила с ним, второй раз за эту беспокойную ночь. – Это так. Я дала Гнезду, Кьерки, всем этим клятвам, даже вам… Дала усыпить свою бдительность. Позволила поверить в то, что препараторы действительно защищают друг друга, что у нас и вправду есть какие-то привилегии… Что за то, что мы каждый день рискуем жизнью, нас будут чтить не только на словах. Но теперь я поняла… Героям воздают почести только тем, что ничего не стоит. А воздав почести – их убирают на полку, подальше от посторонних глаз… Потому что иначе… – она помедлила, всего на миг, но продолжила твёрдо, – иначе герои могут обрести слишком большое влияние.
Слова будто повисли в воздухе – и наступившую тишину нарушал только тихий треск в очаге.
Хальсон вдруг плеснула туда немного чая из своей кружки – и угли зашипели, как клубок змей.
– А им не нужны герои, имеющие влияние. – Он слушал её, как зачарованный, хотя давно следовало бы приказать ей остановиться. – Им нужны послушные герои… Комнатные. Ручные… Безопасные. Ищущие их одобрения на балах и раутах. – Ему показалось, что в её глазах блеснуло самое настоящее презрение. К нему? Возможно.
– Я думаю, мы оба устали, – мягко сказал он. – Давай продолжим этот разговор завтра… Если ты захочешь его продолжать.
Ей не нужно намекать дважды. Она встала с дивана, шурша юбкой, не глядя на него, всё ещё с чашкой в руке, – и вдруг, на нижней ступеньке лестницы остановилась и посмотрела на него через плечо. В её взгляде он различил что-то новое. Решимость?
– Я сказала им, что ничего не знаю. – И она быстро пошла наверх, придерживая юбку. Эрик мог бы окликнуть её, приказать вернуться, – но промолчал.
Когда он уходил утром, она, наверно, ещё спала. Лестница молчала, молчал второй этаж, дом целиком – и снова Эрик Стром подумал о том, что успел привыкнуть к Иде Хальсон, свернувшейся клубком неподалёку от очага, зарывшейся в книги или задумавшейся над очередной партией так, будто от этого зависела её жизнь.
По дороге в центр он снова и снова прокручивал в голове её «Я сказала им, что ничего не знаю». В его памяти она опять повторяла: «я сказала им», «я сказала», «сказала».
Сомнений быть не могло – но что именно она знала наверняка? О чём только догадывалась?
Тетрадь, в которую он заглянул вчера мельком, отчего-то не давала ему покоя. Непонятные символы, мелкие значки – Хальсон шифровала дневник или ещё какие-то записи? Зачем это могло быть ей нужно?
Мысль о том, что всё это время она могла шпионить за ним – для Магнуса или кого-то другого – мелькнула в темноте прочих мыслей – и почти сразу погасла.
Нельзя сказать, чтобы это предположение было слишком невероятным – охотница могла защитить его от Олке потому, что тому, кто её нанял, могло быть выгодно, чтобы он оставался чист как можно дольше… По-своему логично – и всё же Стром нутром чувствовал: нет, здесь что-то другое.
В другом он был уверен наверняка: ученичество Иде Хальсон подошло к концу. Эрик Стром должен принять решение – и почему-то желание довериться юной девочке не хотелось отбросить с такой естественной лёгкостью, с какой, несомненно, отбросить его следовало.
Ему нужно было подумать. И нужен был знак – один из знаков, что так щедро дарила Стужа. Но среди бела дня, без задания, без охотницы… Путь в Стужу ему был заказан.
Что ж, по крайней мере, никто не мог запретить ему приехать в центр. Как одному из Десяти, по счастью, ему всегда было несложно найти для этого предлог – достаточно весомый для того, чтобы за ним не закрепилась репутация человека суеверного или чересчур преданного Стуже… Многих тянуло к ней будто помимо воли – но многие же считали признаком слабости или дурного тона слишком явную демонстрацию этой тяги.
Поэтому, приехав на место, он сказал что-то о необходимости очередной проверки. Это ожидаемо не вызвало никаких вопросов.
Центр жил, гудел, бормотал – в зале ястребов кропари привычно проверяли нагих препараторов, дрожащих – кто от страха, кто от предвкушения, кто от холода…
Эрик Стром переходил от капсулы к капсуле, подбадривал одних, расспрашивал других; ему отвечали радостно и почтительно. Многим, особенно рекрутам этого года, льстило его внимание. Многих явно успокаивало его появление – как будто теперь, когда он говорил им своё «всё в порядке», удачная охота была гарантирована.
Заблуждение – безобидное, даже полезное. Ни к чему им было знать, что ему самому оно было даже нужнее. Иллюзия контроля… Всё, что у них – и у него самого – было, но об этом загружаемым в капсулу новичкам было знать необязательно.