Капсулы содрогались, впуская одних, выпуская других, мерно вибрировали, гоняя по бледным, русалочьим телам зелёную жижу. Капсулы жили – и, украдкой прикасаясь к их влажным тёмным бокам – Эрик Стром тоже жил, и, вместе с ускорением валовых токов, ускорялось течение его мыслей…
Не в первый раз он мельком задумался о том, что однажды, если он преуспеет, ему придётся обходиться без всего этого – суеты кропарей, быстрого пения эликсиров в жилах, стремительного полёта в тёмную пустоту чужих созвездий, чтения знаков, пения навеки прикованных к холоду Стужи душ… В такие моменты он мог признаться себе в том, как любил всё это.
И он верил – ему хотелось верить – что и Рагна, неуклюжая, смешливая, смелая, тоже это любила.
– Господин Стром! Господин Стром!
У одной из капсул суетились сильнее обычного. Два, три, четыре кропаря – все дежурные – сбегались к ней, что-то крича, переговариваясь… Он тоже подошёл туда.
– Что происходит?
– Что-то не так. Показатели падают.
– Нужно вытаскивать её.
Добежав, он увидел – бледную, парящую в капсуле – и сразу узнал по необыкновенно длинным и густым волосам.
Многие препараторы коротко остригали волосы, вопреки моде, чтобы не мешали под струдом, или чтобы не приходилось часами отмывать их после извлечения из капсулы. Когда-то он сам носил длинные – и хорошо помнил мерзкое ощущение склеенности зелёной жижей.
Но она – смешная, робкая, маленькая девочка из Ильмора – упорно продолжала лелеять свою густую золотистую копну – должно быть, для того, чтобы нравиться своему богатенькому беспечному динну, который наверняка знать не знал – и не хотел знать – каково это, раз за разом впускать в своё тело Душу Стужи.
– Миссе Луми.
– Уловители её видят?
– Нет.
– Сейчас?
– Всё ещё нет. Она не в Душе. Что-то её не пускает.
– Сворачивайте.
– Подождём ещё минуту, и…
А потом он увидел это. Чуждое, тёмное, то, чему в капсуле было не место – тонкие струйки, расходящиеся от её тела, как лучи, пронизывающие её парящие, будто водоросли, волосы…
Кровь.
– Сворачивайте! – крикнул он, и это – его страшный, громкий голос – тут же подействовало.
Кропари снова засуетились, взвизгнула женщина, запищали датчики, загудели уловители, которые не видели её – они не могли её видеть.
Капсула открылась – зелёное с алыми прожилками хлынуло наружу, и, как дохлые змеи, выпали эвеньевые кишки.
Она тоже скользнула на пол – безвольная, белая, нагая, похожая на выброшенную на берег сонную рыбку.
Эрик Стром первым склонился над ней, не обращая внимания на кропарей вокруг – кто-то отсоединял от её руки кишку, кто-то мерил пульс, кто-то вводил эликсир…
– Помогите ей! Ну же!
– Давление падает.
– Что происходит? Всё было хорошо…
– Введите ещё один!
Миссе Луми открыла глаза – в них была мука.
– Ввожу красный эликсир.
Красный – значит дело плохо, но это Стром понимал и без них.
– Смотри на меня, – сказал он, крепко сжимая её ледяную руку. Она слабо ответила, с трудом сфокусировала на нём взгляд, в котором теперь появилось нечто новое, и он видел это выражение прежде.
Тоска – как будто Миссе Луми уже знала, что именно её ждёт.
Всё её тело содрогнулось – эликсир начал свою работу, и руки, ноги Миссе забились, заскребли по полу.
– Ещё один!
Он хотел остановить их – это всё равно не помогло бы – но кропари делали своё дело.
Тело Миссе снова дёрнулось, выгнулось, как будто она силилась вырваться из его рук, из рук кропарей, из центра… Из самой себя.
– Давление падает.
Её глаза закатились, губы приоткрылись, как будто готовые к поцелую…
– Смотри на меня, – повторил Эрик Стром. – Ну же, смотри…
Всё стихло. Даже валовые капсулы, казалось, бормотали теперь совсем бесшумно, и бесшумно открывали и закрывали рты кропари.
Кто-то второпях наступил ей на волосы. Он заправил ей за ухо испачканную прядь – а потом бережно, осторожно укутал Миссе плащом.
Эрика Строма трясло.
Унельм. Убийство
Унельм проспал до середины дня – и проснулся от громкого стука в дверь, не предвещающего ничего хорошего.
Путаясь в одеяле, он скатился с кровати, натянул рубашку, штаны. Вернувшись из кабака, в котором он встречался прошлой ночью – ни много ни мало – с наследницей Кьертании, он ещё долго не мог уснуть – то дремал, то вскакивал и кружил по комнате, то выходил подышать на высокий порог дома. Око Души в ту ночь было особенно красиво – Унельм смотрел на него, пока глаза не начали слезиться, а голова – кружиться.
Ещё недавно он был переполнен мечтами о дальних странах, удивительных приключениях, невероятных вызовах… Всё это никуда не делось, но после встречи с Омилией – и после того, как он узнал, кто она такая на самом деле – во все мечты добавилось её хорошенькое личико с веснушками в уголках глаз.
Даже в горячечном бреду невозможно было представить, чтобы наследница Кьертании и в самом деле летела вместе с ним на парителе высоко над Стужей, или чтобы вместе они любовались подземным закатом искусственного солнца Ламара или бескрайними зелёными лесами Кагадки. Но Унельм снова полностью отдался тому, что всегда получалось у него лучше всего – мечтал, а потом сам же без жалости смеялся над своими мечтами, чтобы уже через мгновение опять погрузиться в них целиком.
Невозможно было представить даже, как именно и когда им удастся снова увидеться.
Всё это не сулило Ульму ничего, кроме проблем, – и, возможно, именно поэтому мечтать об этом было так приятно.
Неудивительно, что после такой ночи и пары часов лихорадочного, тяжёлого сна, он чувствовал себя так, будто всю ночь его били мокрыми тряпками. Умывшись и пригладив волосы водой из умывальника – в дверь колотили так яростно, что с полки упала и сломалась пополам совсем новая свеча – он наконец повернул ключ в замке, ожидая увидеть на пороге Олке.
Но на пороге стояла Лудела – хмурая, с волосами непричёсанными и свободно спадающими на спину. В руках у неё был конверт из тёмной бумаги, и сердце Унельма дрогнуло – точно в таком же он получил из рук Веделы записку от наследницы. Омилии. Мил. Не удивительно ли, что человек, облечённый такой властью – и такой ответственностью – мог при этом быть таким веснушчатым, светлоглазым, тонким, сладкоголосым?
– Что это с тобой? – Лудела внимательно смотрела на него, сощурившись. – Тебя как будто по башке треснули.
– Почти так и было, моя прелесть. – Сложно было представить кого-то, кого он был бы менее настроен видеть сейчас у себя на пороге, но Ульму не хотелось её обижать. Но следовало дать ей понять, что эти участившиеся визиты нужно прекратить – особенно пока у неё нет для него новой информации.
– У меня тоже ночь не задалась. – У неё и вправду был усталый вид. – Может, сходим куда-нибудь, позавтракаем? Тут рядом есть место, где пекут отличные…
– Нет. Извини… Может, в другой раз. Я думал, Олке или кто-то ещё из отдела пришёл узнать, где меня дьяволы носят. Но раз уж это не так, я бы лучше доспал. Скажусь потом больным, или что-то вроде того.
– А. Но, может, хоть впустишь меня на пару минут? Мне поговорить надо.
– Конечно, проходи, – сказал он самым любезным тоном, мысленно проклиная себя за мягкотелость. У него никогда толком не получалось проявлять жёсткости в общении с девчонками, с которыми его – пусть недолго – связывали особые узы. Все они были такими хорошенькими – и Лудела оставалась по-своему прелестной в этой утренней хмурости… Несмотря на то, что, кажется, теперь один-единственный образ грозил надолго затмить для него все остальные.
– Что за письмо? – спросил он, подвешивая чайник на крюк в очаге. – Не подумай, что лезу не в своё дело, но, кажется, на конверте моё имя.
– Так и есть. На, – она протянула ему письмо. – Оно было приколото рядом с твоей дверью… Ну я и взяла, чтобы тебе отдать.
– Очень любезно с твоей стороны. – Почерк, которым был надписан конверт, ничуть не походил на завитушки Мил, и всё равно ему трудно было сдержаться и не разорвать конверт тут же, на месте. Не хотелось читать письмо при Луделе – но оно прямо-таки жгло ему пальцы.
– Если хочешь, прочитай. – Лудела подлила масло в поджаривающий его огонь. – Я подожду.
– Да нет, я потом прочитаю… Не сочти за грубость, умоляю… Но напомни: зачем ты пришла? Правда ужасно не выспался, и…
– Мел готов всё тебе рассказать, – буркнула она.
Так скоро?
– …он сказал, что в главном тебе, конечно, придётся ему поверить… Но он готов рассказать в деталях, как всё будет. Говорит, такая возможность нечасто представляется, и риск, конечно, есть… Но он может вытащить тебя через неделю. Если ты, конечно, всё ещё этого хочешь.
– Через неделю? – переспросил он растерянно. – Так скоро?
– Да, да, через неделю! – вдруг буркнула она с неожиданным раздражением. – Я что, непонятно говорю? Через неделю, и если хочешь успеть всё подготовить, тебе надо встретиться с Мелом не позже…
– Эй, Лу, – мягко сказал он – и письмо продолжало занимать его мысли, – ты, кажется, не слишком хочешь, чтобы я уезжал, да?
– Ну тебя к дьяволам, – буркнула она, отворачиваясь. – И прочитай уже, ради Мира и Души, это письмо. Я не желаю, чтобы ты говорил со мной, а видел кого другого.
Ему следовало догадаться раньше – но Унельм ничем не мог ей помочь. Лудела сделала свой выбор… А ему, кажется, предстояло сделать свой – именно так, спросонок, под аккомпанемент закипающего чайника – ещё и под хмурым Луделиным взглядом.
– Не понимаю, чего ты, – сказал он примирительно. – Сейчас будет чай. И, раз ты так хочешь, я прочитаю… А потом мы договорим.
Он разорвал конверт слишком торопливо, чтобы Лудела могла поверить в то, что читает письмо сейчас Унельм только ей в угоду… Внутри обнаружился тонкий листок – почерк твёрдый, чёткий, с острыми углами букв – и газетная вырезка. Унельм бросил взгляд на дату в углу – совсем свежая, утренний номер.