Но начал он с письма.
«Приветствую, Унельм.
У меня не было случая поздравить вас со знакомством с нашим прекрасным и древним городом.
Зато теперь у вас появилось больше поводов для радости, не так ли? Так что я могу поздравить вас сразу и с ещё одним приятным знакомством.
Прошу вас ничего не бояться – я друг и вам, и известной нам обоим особе. Впрочем, своё участие в ней я всегда предпочитал держать в глубоком секрете… Прежде всего от неё самой, разумеется.
Ваша тайна в надёжных руках – и, поверьте, я сделаю всё, чтобы так оно и оставалось. Мне видится перст судьбы в случившемся. Вы производите впечатление человека целеустремлённого и незаурядного. Я бы не удивился, сумей вы в будущем ещё многих удивить.
Говорят, что удача сопутствует смелым, но я бы сказал иначе. Удача сопутствует тем, кто знает, где именно её ловить.
Унельм не успел ни обрадоваться, ни разозлиться, ни испугаться – теперь газетная вырезка притягивала взгляд.
«Единственный наследник динна Селли убит на пороге собственного дома».
Лудела сказала что-то – обиженно, возмущённо – но Унельм её не слышал.
«…убийство Лери Селли было осуществлено с поразившей даже сотрудников специального отдела комитета охранителей жестокостью.
Множественные колотые раны – лишь часть чудовищного преступления.
Левый глаз юноши оказался удалён – и заменён на ненейтрализованный глаз, извлечённый, по предварительным материалам следствия, у орма.
Следствию ещё предстоит выяснить природу этого артефакта Стужи – а также понять, кто и как мог похитить что-то подобное из хранилищ Химмельнов и пронести в город. И, само собой, весь город будет с трепетом следить за ходом расследования – без сомнения, сердце каждого химмельборгца требует мести за злодеяние, совершённое, бесспорно, препаратором, каждый из которых давал клятву каждодневно защитить кьертанцев от угроз, а не преумножать таковые.
Владетель, выразивший соболезнования семье Селли, пообещал заплатить 10 000 химмов вместе с наградой Химмельнов третьей степени тому охранителю – или частному лицу – что сумеет найти убийцу. Бесспорно, награда уже скоро найдёт своего героя.
Мы же пока что можем лишь молиться Миру и Душе за несчастных родителей и безутешных друзей. Лери Селли был всеобщим любимцем, добрым другом и…»
– Дьяволы. Я знаю, где Олке, – сказал Ульм, пряча письмо и вырезку в карман. – Лу, прости. Мне надо бежать.
– Чего? – с приоткрытым ртом вид у неё был глуповатый. – Ульм, ты с ума сошёл или как? Ты что, не понимаешь, как Мел рискует ради того, чтобы тебе помочь? Что мне ему сказать?
Соблазнительный мираж парителя, уносившего его далеко-далеко отсюда, мелькнул яркой вспышкой полосы заката над горизонтом – мелькнул и пропал.
– Скажи ему: может быть, позже.
– «Может быть, позже?» – переспросила она визгливо. – Очень мило… – она вдруг осеклась, глядя на него почти испуганно. – Ты влюбился, так? В кого?
– Не понимаю, какое это имеет значение, если ещё недавно ты пыталась выпихнуть меня из Кьертании, – отозвался он, стараясь говорить шутливо, но Лудела не смеялась.
– Я не пыталась «выпихнуть» тебя. Я пыталась тебе помочь!
– И я очень-очень признателен, – Унельм запрыгал на одной ноге, натягивая ботинок. – Ты не видишь, где второй?
– Поверить не могу.
– Я тоже. Кажется, Олке не преувеличивал, когда говорил, что у него чутьё на такие вещи…
– Какие ещё вещи? Ты меня с ума сведёшь!
– Убийство, Лу. Ночью кое-кого убили – и тот, кто расследует это преступление, получит крупный куш.
– Значит, теперь ты преступления расследуешь?
– Ну, это, собственно, моя работа, – заметил он, вытаскивая второй ботинок из-под кровати. – Я думал, ты помнишь.
– Всё, с меня хватит, – рявкнула она, и прежде Унельм и не думал, что в нежном Луделином голоске может звучать такая ярость. – Я ухожу. Делай, что хочешь.
Она развернулась на каблуках и побежала вниз по лестнице слишком стремительно, чтобы он успел её остановить.
Сейчас Унельм не мог думать об этом слишком долго.
Натягивая куртку на ходу, выбегая из дома под яркие лучи холодного солнца – дело шло к новой осени – он чувствовал, что готов разорваться от переполнявших его мыслей.
Мил, таинственное письмо, загадочный друг – друг ли – Лудела со своим паритером и убийство, зловещее, жестокое… Мало того – убийство человека молодого, красивого и такого знатного, что о нём говорил теперь весь город.
Убийство, совершённое препаратором – а значит, и раскрыть его должен препаратор.
И этот препаратор – если справится изящно и быстро – получит награду из рук самого владетеля. Из рук отца Мил – в доме Мил.
«Это очень нелепый план», – шепнул Гасси, ласково улыбаясь, как тогда, когда отговаривал Ульма от того, чтобы учиться фокусам.
Но Унельм Гарт снова его не послушал. Сама судьба звала его – и он бежал ей навстречу.
Эрик Стром. Она
Когда Эрик Стром наконец добрался до дома, на Химмельборг опустился вечер, а сам он чувствовал себя очень усталым, старым и больным. Ему казалось, что вся его одежда – да что там одежда, кожа – пропахла зелёным содержимым капсулы и медицинскими запахами снадобий кропарей.
Но сильнее этих запахов был другой – железистый, сладковатый.
Запах крови.
Он толкнул незапертую дверь и увидел, что в очаге жарко пылает огонь, а стол накрыт к ужину – на большом блюде лежали овощи, сыр и хлеб, на блюде поменьше – жареное мясо.
– Я поставлю чайник. – Хальсон неслышно появилась из тёмного угла дивана, откладывая в сторону книгу.
– Не надо. Давай снисс – он там, на полке…
– Сейчас. – Кажется, она собиралась поспорить или переспросить, но вовремя увидела его лицо. На стол явились кувшинчик и стакан, а следом ещё один. – Что-то случилось?
– Садись. Нам надо поговорить.
Она послушно села напротив. Вид у неё был усталый, как будто всё это время она была с ним сначала в центре, а потом в больнице и у Совета.
– Ты знаешь, о чём я хочу поговорить, так ведь?
Она кивнула.
– О том, про что спрашивал господин Олке.
– Да… Но не только. Сегодня днём погибла Миссе Луми, – он сказал это вот так сразу, потому что знал: к такой новости бесполезно пытаться подготовить.
Хальсон не расплакалась, не закричала – только побледнела, и её глаза, и до того блестящие, заблестели ещё сильней.
– Что?.. – она осеклась, глубоко вздохнула. – Как это случилось? На охоте?
– Нет. До охоты дело не дошло. Я сейчас всё расскажу, но сперва… – Она не дала ему закончить и торопливо наполнила стаканы до половины. Руки её не дрожали, и ни капли не пролилось.
Принимая стакан из её рук, Эрик Стром вымученно усмехнулся:
– Я дурно на тебя влияю.
– Нет, – тихо отозвалась она. – Не вы.
Молча, не чокаясь, они выпили – снисс обжёг горло, лязгнули зубы о стакан – и Эрик стал рассказывать. Он рассказал всё, даже то, о чём, возможно, не стоило… Но ему хотелось очиститься, смыть с себя этот день, хоть немного, хоть на половину, разделив с кем-то случившееся. Заново он блуждал в коридорах центра и больницы, заново сжимал хрупкие ледяные пальцы и вдыхал терпкий аромат эликсиров, которые без толку пытались разогнать кровь по остывающим сосудам.
– Они смогли понять, в чём было дело? – Иде Хальсон пытливо всматривалась в глубину стакана, словно ища там ответ. – Ведь она всегда сносила всё так… Идеально. С усвоением у неё всё было лучше, чем у меня… Лучше, чем у всех в Гнезде, мне кажется. Я… Я даже завидовала ей, когда… – Теперь одна-единственная слеза скатилась по её щеке и пропала. Она свирепо моргнула, запрокинула голову.
– Зависть – глупое чувство, – пробормотал Стром, заново наполняя свой стакан. – Никогда не завидуй никому из нас. И радуйся, что не можешь узнать, какие дьяволы владеют чужим сердцем. Но, Хальсон… Не думаю, что она бы на тебя обиделась.
– Я знаю. – Она отставила стакан и сжала виски с такой силой, будто мечтала раздавить собственную голову и выпустить на волю бьющиеся в ней мысли. – Она ведь этого не хотела… С самого начала… Думаю, она бы с радостью поменялась со мной, с Ульмом… А лучше с кем угодно в Ильморе, лишь бы не приезжать сюда. Ей и не нужно было приезжать сюда. Эрик, – впервые она вдруг назвала его «Эриком», и имя скользнуло с её губ так легко и естественно, что она, кажется, и не заметила, – ведь она чувствовала, она как будто чувствовала, что не выживет здесь. И, Мир и Душа, её мама… Кто сообщит ей? Ведь Миссе, Миссе у неё была одна…
– Я напишу ей, – хмуро сказал Стром, хотя меньше всего на свете ему хотелось писать женщине, чью дочь он – пусть от лица всех препараторов – обещал хранить и защищать. – Не беспокойся об этом.
– Нет, нет, – Хальсон вдруг замотала головой, будто в лихорадке. – Нельзя узнавать такое от чужого… Нельзя. Я сама напишу. Я придумаю, как написать, только… Скажите, что с ней случилось?
– Говори мне «ты», – сказал он, подливая снисса им обоим. – Ведь теперь у нас есть общий покойник.
– Значит, так братаются с препаратором? – спросила она с непонятным выражением, но он покачал головой.
– Нет. Так становятся препаратором, Иде.
Некоторое время они молчали, слушая ветер за окном, а потом она снова заговорила.
– Скажи мне. Пожалуйста… Я должна знать. И её мама тоже.
– Про её маму я вовсе не так уверен, – неохотно пробормотал он. – Но, раз ты будешь писать ей, решать тебе. Миссе Луми была беременна.
Хальсон побледнела ещё сильнее – теперь была белой, как снег, как Стужа – только ярче созвездий всё разгорались чудесные чёрные глаза.
– Она не заявляла о своём состоянии ни на одном из регулярных осмотров… Само собой. Ни один кропарь не оставил бы это вот так. Вам должны были говорить об этом с самого начала…