Бабу Шьямлал молчал. Он даже не пытался успокоить ее. У него уже не было слов, которые могли бы дать ей утешение. Так у них повелось теперь: слезы душат — выплачься, силы оставят — затихнешь. Никто никого не убеждал и не уговаривал. Все, что можно сказать, было сказано. Осталось только одно желание — остаться наедине со своими мыслями. Несчастье убило даже то немногое, что связывало их. Оно иссушило душу, лишило желаний и сил. Внутренне опустошенные, они уже ничего не могли дать друг другу и продолжали жить вместе лишь по привычке.
ЗА ЧАСТОКОЛОМ ИЛЛЮЗИИ
Дело об исчезновении курсанта Бирендранатха продолжало свой путь по официальным каналам. Бабу Шьямлал уже получил несколько конвертов с извещениями о том, что обнаружить курсанта пока не удалось. На запросы, направленные в Сингапур, Малайю, Бирму и Восточный Пакистан, последовал отрицательный ответ.
Пришло также письмо с сообщением о результатах расследования, проведенного департаментом полиции. В письме говорилось, что расследование, проведенное во всех пунктах по маршруту движения судна, положительных результатов не дало. Ничего нового не принесли и радиограммы, направленные всем судам, проходившим через Бенгальский залив.
Наконец Харбанс принес свежие вести: власти намерены объявить Бирена погибшим. Обнаружить следы пропавшего не удалось. В конце концов, не могут же его искать бесконечно. От командира корабля, на котором служил Бирен, в Главное управление поступил рапорт с предложением объявить Бирена погибшим. Вместе с рапортом в Дели отправлены чемодан погибшего и его личные вещи. Родные могут получить их в любое удобное для них время.
Пока муж все это рассказывал, Тара не проронила ни слова. Вид у нее был испуганный.
— Ради всего святого, не говори ничего нашим. Такого удара родители не перенесут.
— Все равно они узнают, — пытался возражать Харбанс. — Не от меня, так от других.
— Ну, чем позже узнают, тем лучше. А пока мама все еще надеется. Конечно, со временем надежды рассеются сами собой. Но тогда уж будет легче…
— Ну а что такого, если сейчас?
— Нет, только не сейчас.
— Сейчас или позже — все равно ведь узнают, — не сдавался Харбанс. — Разумные же люди — поймут. Бирена уж не воскресить. Бедняга! Узнать бы хоть, где все это случилось. Да как тут узнаешь? За тысячи миль. Не знают даже точно, когда он пропал. Говорят: «Поздно ночью». А когда, в каком часу, никто не знает… Ничего удивительного: человек в темноте свалился за борт. Даже если кричал, разве за шумом услышишь?
Наморщив лоб, Харбанс помолчал и, осторожно обнимая жену, тихо спросил:
— А может, Бирен сам бросился за борт?
— Почему? — испуганно встрепенулась Тара. — Никаких причин вроде не было… Дома все спокойно…
— Тогда, значит, могло быть только одно: смыло его волной, — заключил Харбанс. — Накатила волна и уволокла его за борт. А в море акулы: минута — и человека не стало.
— Но ведь недавно ты же сам говорил, что пропавшие возвращаются через многие годы.
— Ну, это дело случая, — недовольно проворчал Харбанс. — Откуда знать, что тебя ждет? Если суждено, то возвращаются.
— Да, тут уж от тебя ничего не зависит… Такое дело, — проговорила Тара со вздохом и, помолчав, добавила: — А родители, наверно, думают, что мы не разделяем их горя…
— А как же прикажешь разделять? — сердито покосился на нее Харбанс. — Не могу же я целыми днями сидеть рядом с отцом. Да и тебе скоро рожать, они же знают об этом. Ну а что они думают — это их дело.
— Теперь думай не думай — все равно. Ведь надо ж было такому случиться!
— А ты зря удерживаешь меня, — убежденно сказал Харбанс. — По-моему, надо все рассказать им.
— Ради бога, не делай этого, — подняв на него глаза, умоляюще проговорила Тара. — Не перенесут они этого. Пусть уж кто другой…
— Это почему же?
— Тебе не понять. Прошу тебя…
Харбанс удивленно хмыкнул. Он действительно не понимал, почему должен молчать.
— М-да, нескладно получается, — негромко проговорил он. — Все пошло прахом. На что жить-то теперь будут? Может, Самиру устроить к нам в лавку?
— Думаю, не стоит, — искоса взглянув на мужа, проговорила Тара.
— Почему?
— Лучше мы поможем им деньгами, — будто не расслышав, сказала Тара.
— Чудная ты какая-то! — отводя глаза, пробурчал Харбанс.
— Принимай, какая есть, — и Тара щекою прижалась к его плечу.
— Ты только рожай поскорей, — с грубоватой лаской сказал Харбанс и слегка прищелкнул пальцами.
— У-у, бесстыжий! — тихо сказала Тара и потупилась.
ПРИЗНАТЬ ИЛИ НЕ ПРИЗНАТЬ?
Постепенно все в доме приходило в запустение. Единственное, что оставалось им теперь, — надеяться и уповать на всевышнего. Они жили надеждой на то, что произойдет чудо — и их ожиданию придет конец. Надежда заполняла каждый прожитый ими час: с надеждой они просыпались, с надеждой засыпали. Жизнь их напоминала медленное умирание, но они приняли эту жизнь, потому что иного выхода у них не было. Чувство безысходности еще постоянно усугублялось тревогой о судьбе младшей дочери: что ждет ее впереди?
Им казалось: вот еще несколько дней, и они увидят Бирена — живого и здорового. Иначе зачем было жить?
Самира уже не раз повторяла матери слышанный от Харбанса рассказ о пропавших без вести, и теперь, оставаясь с дочерью наедине, мать нередко задавала ей один и тот же вопрос:
— Через сколько, говоришь, лет возвращаются они?
И Самира снова и снова повторяла ей рассказ Харбанса.
В доме почти ничего не готовили, чай не кипятили, сахар не употребляли. Лишь утром и вечером варили кхичри — кашу из бобов и риса — и, разложив на три кучки, ели с одного подноса.
Каждое утро бабу Шьямлал тщательно брился, надевал старенький костюм, чистил ботинки, будто торопился на работу, а затем ложился на кровать и, закинув руки за голову, часами лежал, бездумно глядя в потолок. Спешить ему было некуда. Никто не нуждался ни в его руках, ни в нем самом.
Он еще никогда с такой остротой не чувствовал бесполезность и бессмысленность своего существования. Когда-то он и сам считал безработных людьми бесполезными и ни на что не пригодными. А теперь бесполезным оказался сам. Для чего он живет? Для дела? Для семьи? Для общества? Не нужен он ни делу, ни семье, ни обществу! И утром, когда, спустив ноги, он сидел на кровати, перед ним всякий раз вставал один и тот же вопрос: «Зачем все это? Ради чего?» И само существование начинало казаться ему бессмысленным, ничтожным, эфемерным. Когда, случалось, он рассматривал свои руки — сплетения вен под сухой, морщинистой кожей, он чувствовал свое полное бессилие и беспомощность. Зачем ему руки, если их не к чему приложить?
Он был в ванной, когда его позвала Самира:
— Папа, господин инспектор пришел.
На ходу вытирая полотенцем руки, он вышел из ванной и молча уселся напротив полицейского. В душе не было ни отчаяния, ни надежды — только холодное безразличие.
— Ну рассказывайте, какие у вас новости, — проговорил инспектор.
— Какие у меня могут быть новости?
— Ну а мы отправили донесение, — не спеша начал инспектор. — В донесении указали, что ничего выяснить не удалось. В управлении уже потеряли всякую надежду. Теперь дело из Бомбея передали в Дели. В Главном управлении ВМС намерены официально признать, что Бирендранатх погиб. Дело это, в конце концов, не может тянуться до бесконечности… Если у вас нет возражений, я попрошу вас написать со своей стороны: поскольку поиски окончились безрезультатно, вы сами тоже пришли к заключению, что сын ваш погиб. — Инспектор сделал паузу и, откашлявшись, продолжал: — Какой прок в пустых надеждах? Одна головная боль! А сделаете, как я говорю, всем нам легче станет… Вы напишете заявление, мы наложим резолюцию — и дело с концом!
Закончив столь длинную речь, инспектор уставился на Шьямлала.
Опустив голову, Шьямлал молчал, не в силах вымолвить ни слова.
— Ну, что надумали? — нетерпеливо спросил инспектор.
— Можно я у жены спрошу? — дрогнувшим голосом наконец выдавил из себя Шьямлал и поднял на инспектора скорбный взгляд.
— Конечно, конечно, спрашивайте, пожалуйста… Поверьте мне: как только согласитесь — будто камень с души свалится. Поиски ведь все равно прекратили. Можете поверить мне на слово.
Ноги у Шьямлала сделались точно ватные. Неужели ему самому предстоит письменно подтвердить, что они смирились со смертью сына? Какую непомерную тяжесть взвалил на его плечи всевышний! У него не хватало духу пойти к жене, чтобы спросить, что думает она. А в ушах звучало только одно слово — смерть… Смерть была где-то совсем рядом, она бродила меж ними, но признать это у него не было сил.
Смерть! Она находится здесь, в этой комнате, но как сказать об этом жене? Пол качнулся у него под ногами, но он собрал все свои силы и прошел в кухню.
— Ну, что говорит господин инспектор? — Жене не терпелось поскорее узнать последние новости.
— Да ничего особенного… Я и без него это знал.
— А зачем же тогда он заявился?
— Спросить, что мы думаем.
— А что мы можем думать? — Голос у Рамми дрогнул.
— Он хочет, чтоб мы… согласились, — с трудом произнес Шьямлал.
— С чем согласились? — недоуменно взглянула на него жена.
— С тем, что он… погиб.
Заломив руки над головой, жена дико закричала. Следом за нею запричитала Самира. Будто вспугнутые криками и плачем, по стене заметались тени.
Мрачное облако скорби вновь заволокло все вокруг. Даже у инспектора дрогнуло сердце. Вытирая платком слезы, в комнату почти вбежал Шьямлал. Не зная, чем утешить убитого горем отца, инспектор молча положил руку ему на плечо.
Они знали, что смириться со смертью сына им все равно придется, однако всячески противились этому, потому что где-то вдали для них еще мерцал слабый огонек надежды.
— Я искренне сочувствую вашему горю, — произнес наконец инспектор. — Мы сделаем все возможное. Если я хоть чем-нибудь смогу помочь вам, я к вашим услугам, — и, вытерев глаза, направился к выходу. — Может, еще встретимся, — ни к кому не обращаясь, проговорил он и, тяжело ступая, вышел.