Крики и плач постепенно затихли. Доносились лишь приглушенные рыдания да тяжелые вздохи. Каждый переживал горе, замкнувшись в себе.
ПРОШНУРОВАННЫЕ ПАПКИ
Соседи по дому поверили в гибель Бирена уже с самого первого дня, поэтому скорбные лица у них были лишь для соблюдения приличия. Искренне скорбели лишь те, кто не мог смириться с мыслью, что его нет в живых.
Полицейское управление спешило закрыть дело. Если дело не закрыто, оно будет постоянно мозолить глаза и напоминать о себе. Придется заполнять многочисленные формы и бланки, а в полиции не хотели обременять себя лишней работой.
В Главном управлении ВМС придерживались такого же мнения, что нет оснований поднимать шум из-за одного курсанта.
Узнав о том, что сказал инспектор, Харбанс посоветовал им согласиться. Оттяжки ничего, кроме вреда, принести не могли.
Но как согласиться? Шьямлал даже произнести такое вслух не решался. При одном лишь взгляде на жену язык у него словно прилипал к нёбу. А Рамми все чаще досаждала Самире вопросом о судьбе тех, кто оказался на необитаемом острове.
Рамми спала очень чутко. Она была уверена, что по каким бы дорогам ни блуждал ее сын, все они в конце концов приведут его к родному дому. Рано или поздно Бирен должен вернуться. За годы странствий он, наверно, изменится, возмужает… Иногда она слышала его голос и видела его сидящим посреди комнаты. Она просыпалась вся в холодном поту и, поплакав, снова засыпала.
Несколько раз во сне она видела море. По морю плывет корабль, а на палубе стоит ее Бирен. Он машет ей рукой, а корабль уходит все дальше и дальше, пока не исчезает за горизонтом…
После долгих раздумий бабу Шьямлал решился наконец еще раз поговорить с женой.
— Надеяться, конечно, надо, — осторожно начал он, — только одной надеждой не проживешь…
Жена молча слушала его.
— Власти хотят закрыть дело, ты это знаешь. Если мы согласимся, нам отдадут его вещи.
— Ради всего святого, не говори так! — Голос жены дрогнул. — Ступай к начальству, попроси: пусть не требуют от нас. Стоит только подписать, и все — искать его больше не будут.
— Оно, конечно, — вздохнул Шьямлал.
— Не соглашайся! Скажи им: мы подождем еще. Видно, отвернулась от нас судьба. Сходи ты к ним, ради бога, отец Бирена, объясни еще раз. А если не послушают, я не переживу, наверно… Попроси их… А заявление — это конец. Все разом кончится, все! — И жена с мольбою коснулась его ног.
Конечно, надо было б посоветоваться с Харбансом, но тот, как на грех, несколько дней не появлялся у них: Тара наконец разрешилась дочкой. Однако Шьямлал и сам понимал, что все будет кончено, как только власти сделают официальное заявление.
Поразмыслив, он отправился к знакомому полицейскому инспектору, а тот в свою очередь свел его с чиновником из Главного управления. Во время встречи чиновник долго пытался объяснить ему, что все средства исчерпаны, однако бабу Шьямлал упорно не соглашался, ссылаясь на жену.
Переговоры зашли в тупик. Розыск был завершен, папка с делом об исчезновении курсанта Бирендранатха перекочевала в архив, хотя официального заявления о его смерти так и не последовало. Дело оставалось открытым.
Исчезновение Бирена вызвало противоречивые толки. В знак сочувствия домовладелец не тревожил своего квартиросъемщика целых два месяца, хотя тот основательно задолжал ему и долг продолжал расти. Денег не было. Из дома стали исчезать вещи: не найдя другого выхода, мать отправляла Самиру с кувшином или миской к знакомому ростовщику, который давал несколько рупий под залог.
— Ну что я буду делать с этим кувшином, скажи ты мне на милость! — сердито ворчал ростовщик. — Разорите вы меня, ох разорите… Вот держи три рупии. — И ростовщик совал ей в руку три скомканные бумажки, не сводя с ее лица глаз. Самира стояла перед ним, низко опустив голову.
Иногда, делая обход своих должников, ростовщик заглядывал и к ним. Пройдя по комнатам и выслушав жалобы Рамми, он неизменно выражал свое сочувствие, нередко добавляя, что в Сингапуре живет его родной дядя и что он непременно напишет ему письмо, чтобы тот навел справки.
Рамми понимала, что сочувствие его было неискренним, а обещания так и останутся обещаниями, но предпочитала молчать — все-таки он выручает иногда.
Наконец их навестил домовладелец. Он потребовал уплаты долга.
— Уважаемый Шьямлал, — сказал он, — вам следует вернуться на родину. Я имею в виду тот город, откуда вы прибыли. Там у вас есть собственный дом… да и работа, наверно, найдется.
Конечно, никакого дома у Шьямлала не было. Просто однажды он вскользь упомянул об этом, но сделал это только затем, чтобы сбить с домовладельца спесь. Возвращаться ему было некуда.
Не имея возможности платить за всю квартиру, одну комнату Шьямлал был вынужден освободить. Это была та самая комната, где находилось любимое место Самиры — уголок, откуда она следила за игрой теней на белой стене напротив. В тот же день туда вселился новый квартиросъемщик.
Начались ссоры, стычки, вся атмосфера в квартире была насыщена взаимной неприязнью. А однажды до них донеслось через стенку:
— Ты куда меня притащил? Круглые сутки только вой да плач! — Это жена нового соседа, не понижая голоса, отчитывала своего мужа. После услышанного Рамми и Самира даже плакать не решались. Сердце у них от страха уходило в пятки, когда раздавался стук в дверь: обычно это были кредиторы бабу Шьямлала. Не получив денег, они на чем свет стоит ругали и самого должника, и всех его домочадцев.
За последние месяцы бабу Шьямлал постарел, замкнулся в себе. Однажды под вечер к ним заявился лавочник, что на углу торговал сладостями. Оказывается, Шьямлал задолжал и ему. Лавочник требовал деньги, а бабу Шьямлал, прижав к груди руки, стоял перед ним, то и дело повторяя:
— Я верну, я непременно верну долг… Только дайте мне отсрочку… — Лавочник мельком заглянул в комнату соседа. Бабу Шьямлал недоумевал: что еще он задумал?
Извинившись, лавочник представился. Чтобы подслушать, о чем они будут толковать, бабу Шьямлал юркнул в туалет, стена которого была общей с комнатой соседа.
— Скрываться собираются, — говорил лавочник. — По уши в долгах! Только мне две сотни должны. Последите за ними, пожалуйста. Чуть что заметили — сразу же дайте мне знать… Моя лавка тут неподалеку.
— Хозяин-то дома давно уж выселять их собирается! — возбужденно отвечал сосед. — Обе комнаты обещал мне. Года полтора уж, говорит, не платили… И о чем только думают люди!.. А молоком вы тоже торгуете?
— Конечно, конечно… Заходите. И не забудьте, пожалуйста, о чем я вас просил.
— Будьте спокойны!
— Вы окажете мне большую услугу. — И лавочник направился к выходу. Следом за ним семенил сосед.
Возвращаясь к себе, сосед так посмотрел на Шьямлала, словно тот и у него ходил в должниках. С того дня визгливый голос жены соседа стал все чаще доноситься из-за стены. Рамми и Самира боялись выйти за дверь. Целыми днями сидели дома, даже говорили шепотом. В комнате соседа домовладелец сделал ремонт. Стены и потолок были заново побелены, окно забрано железной решеткой. Домовладелец теперь частенько заглядывал к соседу. Мимо комнаты Шьямлала он проходил с таким видом, точно там была пустота. Их оскорбляло такое отношение. Особенно возмущалась Самира. Сосед угощал хозяина чаем. Выпив стакан чая и побеседовав о том о сем, домовладелец удалялся.
С тех пор как домовладелец перестал замечать Шьямлала, у того зародилось подозрение: уж не собирается ли хозяин выселить их? Тогда со дня на день жди повестку.
Все трое членов семьи день ото дня становились молчаливее, что очень тревожило мать. Встав с постели, бабу Шьямлал торопливо натягивал свой изрядно потертый костюм, повязывал старенький галстук, надевал поношенные туфли и, удивленно оглядевшись, укладывался на кровать. Пока он спал, жена и Самира сидели на кухне. Они перебирались в комнату лишь после того, как Шьямлал уходил.
Заслышав под окном шаги, они испуганно замирали, и не потому, что надеялись увидеть Бирена, а потому, что боялись кредиторов: в каждом встречном им мерещился разгневанный заимодавец. Однако скоро бабу Шьямлал перестал робеть и путаться: в нем появилась развязность. И однажды, завидев очередного визитера, сам принялся отчитывать его:
— Ты зачем явился? Я бесплатно, что ли, у тебя взял? Я проценты плачу! Когда будут, тогда и верну!
Мать уже не раз подумывала, куда бы пристроить Самиру. Молодая да приглядная — долго ли до греха. Как удавалось Рамми вести хозяйство, этого никто не знал. С наступлением вечера она отправлялась на Аджмальхан-роуд и по дешевке покупала из остатков два-три пучка увядшей зелени и кое-что из овощей. Сухая лепешка и немного вареных овощей — таким был их ежедневный рацион. Оставшиеся после завтрака лепешки мать бережно заворачивала в старенькое покрывало и, чтобы уберечь от кошек, прятала под подушку. Кухонная дверь совсем развалилась, но сказать об этом хозяину никто из них не решался.
«Хорошо бы Самиру на несколько дней отослать к Таре, думала мать. Какая-никакая, а помощь». Но ее уже опередила сестра Харбанса: места для свояченицы теперь там не было.
УБЕГАЮЩИЕ ВДАЛЬ ПОЕЗДА
Обегав почти весь город, бабу Шьямлал нашел наконец работу — он устроился ночным сторожем на небольшой фабрике около Назафгарх-роуд. Вернее, его устроили, однако тот, кто определял его на это место, заранее оговорил, что из семидесяти пяти рупий жалованья пятнадцать ежемесячно нужно отдавать ему. Только на этом условии бабу Шьямлал смог получить работу.
Чтобы успеть к началу смены, Шьямлал выходил из дома задолго до наступления темноты. Правда, он задерживался на Аджмальхан-роуд, чтобы полюбоваться видом большого парка, либо у храма — послушать проповедь. Миновав храм, он шел до перекрестка. Здесь он останавливался: улочка, что начиналась за поворотом, вела к полицейскому участку, откуда к нему приходил инспектор, и бабу Шьямлал надеялся увидеть его. Но так ни разу и не увидел. Случалось, около участка собиралась толпа, на велосипедах подкатывали полицейские. Довелось однажды увидеть и преступника в наручниках, и плачущую женщину: она умоляла разрешить ей свидание с мужем, которого должны отправить в тюрьму.