А Шьямлал в эти ночные часы как обычно сидит у ворот, вслушиваясь в шум и грохот, доносившиеся из-за стены. Вот в пылающей печи нагревают толстые листы железа. Когда железные квадраты накаляются докрасна, рабочий большими клещами по одному выхватывает их из горна и сует под пресс. Раздается тупой звук, от раскаленного металла сыплются искры. Вокруг стоит густой запах железной окалины.
Доносится знакомый перестук колес. Значит, уже три часа ночи. Невдалеке, отчаянно скрипя, проплывают темные платформы с отбросами большого города. По прилегающим улицам и переулкам расползается зловоние.
И перед ним вдруг возникает темный морской простор… Ночное море перекатывает грозные валы. Тьма такая, что уже в двух шагах ничего не видно. Кажется, будто взгляд всякий раз натыкается на стены черной воды. И в голове его медленно шевелится мысль: а если б Бирен не утонул? Нелегко пришлось бы ему, ох, как нелегко… Хоть и не по своей воле, а пришлось-таки признать, что его уже нет в живых. А вдруг действительно он сам сошел на берег… и когда-нибудь вернется домой? Ну а если вернется, что его ждет? Жизнь раскидала всех в разные стороны. И все равно хотелось бы надеяться: если другие возвращаются, то почему и ему не вернуться? Как знать…
Поезд прошел. Наступает глубокая предутренняя тишина. Чтобы побороть сон, Шьямлал поднимается со своей табуретки и в сгустившейся темноте начинает прохаживаться у ворот.
Перевод В. Чернышева.
Кришна СобтиПОДСОЛНУХИ ВО ТЬМЕПовесть
कृष्णा सोबती
सूरजमुखी अँधेरे के
दिल्ली १९७४
© Krishna Sobti, 1974.
МОСТ
Ратти шла по улице, не замечая прохожих, топча ботинками свежевыпавший снег. В ее стремительной походке, во всем ее облике чувствовалась какая-то странная отчужденность, неукрощенная и неукротимая дикость. Руки в перчатках то вырывались из карманов пальто, то, резким движением стряхнув снег с волос, прятались туда снова.
Тяжелые ботинки печатали на бумажной белизне дороги ровные, четкие, как почтовые штемпеля, следы — шлеп-шлеп, хруп-хруп. Снег лежал под ногами, плотным слоем покрывал идущие вдоль тротуара деревянные перила — они, казалось, тоже окоченели от холода.
Поворот. Ратти остановилась, взглянула на часы. Шесть… Что-то вдруг полыхнуло перед глазами. По телу разлилась сковывающая слабость. Ратти споткнулась, но удержалась на ногах и пошла дальше.
День длиною в век… Растянувшийся на годы вечер… А вокруг — все та же мерзлая стынь.
Ратти набрала побольше воздуху, пытаясь выдохнуть едкий, колючий дым, вдруг защипавший горло, и почувствовала, как черная пелена застилает глаза — словно кто-то набросил ей на голову плотный мешок.
Она твердо сжала губы, приказывая себе: не плакать! Только не плакать!
Торопливым, неровным шагом приблизилась, к стоящей над обрывом беседке. Массивный, шарообразный купол… Ограждающая смотровую площадку железная решетка… И еще — небольшая лестница. Та самая лестница.
Ратти поднялась по ступенькам и, протянув руку, крепко сжала железные прутья решетки. И рука та же. Дрожащая от страха, изо всех сил сопротивляющаяся детская рука.
Да нет же, нет! Это было не здесь! Не могло быть здесь! Нет!..
Неодолимый страх охватил Ратти, смертной судорогой скрутил все тело. Напряглись под тонкой тканью блузки округлые выпуклости. Словно их грубо сдавила чья-то бесцеремонная пятерня.
Обессилев, она прижалась лбом к холодным прутьям решетки. Почему, ну почему той девочке — этой девочке! — так и не дали почувствовать себя настоящей женщиной? Хоть раз в жизни! Почему?
Накинула на голову шарф и, плохо сознавая, что делает, стала спускаться. Внизу, на Скэндэл-пойнт[13], почувствовала сердито-недоуменные взгляды прохожих и постаралась взять себя в руки. Усилием воли заперев бури прошлых лет в темных глубинах сердца, Ратти свернула с тротуара и поднялась по ступенькам в знакомый ресторан.
Вот он, ее неприютный приют, — на все случаи жизни! Теперь только хороший глоток — один глоток согревающей, ласкающей душу влаги, и все будет в порядке.
Войдя в просторный зал, нашла себе столик в углу. Села. Заказала официанту:
— Чистый джин!
Поднесла стакан к губам и — как опытный шахматист в два хода партию: раз — шах, два — мат! — поставила его на стол.
— Еще двойной!..
Взглянула в окно. Закутанные в теплые пальто люди показались ей какими-то живыми комочками — кусочками жизни. По губам Ратти пробежала кривая усмешка: ты-то сама больше на рваную тряпицу похожа.
Увидела, что стакан у нее снова пустой, и сделала знак официанту: еще!
На этот раз джин не показался ей крепким. И слабым тоже. Он просто был. И она сама — просто была. Вся крепость, вся терпкая, пьяная горечь давным-давно выветрились из ее души. Она стала слабой и пресной. Пресная женщина. Девушка, которая никогда не была девушкой. Женщина, так и не ставшая по-настоящему женщиной.
С последним глотком она вдруг почувствовала, что в ее тело впились невидимые когти, а в груди будто выросла колючая живая изгородь. Третий лишний…
Всякий раз неистребимое желание дойти до цели, добраться хоть куда-нибудь, и всякий раз — возвращение в пустоту, в холодный неуют одиночества. Всякий раз…
Взглянув случайно на троих в толстых пальто за соседним столиком, поняла: в личине, которую носит она, есть и теперь еще что-то, притягивающее к себе чужие взоры. Отведя взгляд, стерла из памяти лица тех троих, поставила на стол пустой стакан и знаком приказала подать счет. Когда она поднялась из-за стола, все тело ее пронизывала нервная дрожь, но в твердой, уверенной походке чувствовался хмельной вызов, и взгляд был серьезным и строгим. Взгляд женщины, которая сама себе госпожа.
По ступенькам спустилась на улицу. Перед глазами поплыли неоновые огни на здании телеграфа. В этих разноцветных огнях она вдруг ясно и отчетливо прочитала свой приговор, свою судьбу: затерявшаяся телеграмма, невесть кому адресованная, никем не востребованная!
На глазах Ратти выступили слезы. Она замедлила шаг. Дорога в никуда, без конца и края — вот что ты такое, Ратти! Ты сама тупик в конце своей дороги. Безвыходный тупик.
Широкая площадь пуста и безлюдна. Плотно закрыты двери магазинов и лавок. В мглистом тумане сиротливые фигуры стоящих возле почтамта людей похожи на тени деревьев.
Сколько дорог исхожено, сколько тропинок истоптано, а конца пути не видно! И все же как хорошо бродить по этим дорогам! Хорошо жить, не засыпая каждую ночь рядом с кем-нибудь. Хорошо твердо ступать по земле вот этими натруженными ногами.
У поворота на Саммер-хилл, среди черных древесных стволов, словно подвешенных над землей в густом тумане, Ратти заметила тускло блеснувший огонек. Вгляделась — Кеши уже поджидал ее с карманным фонариком в руках. Подойдя к нему, тихо сказала:
— Извини, пришлось задержаться…
Кеши сразу учуял, где провела Ратти последние часы.
— Сейчас снег повалит, пойдем!
Они подошли к дому. У самого порога Ратти охватило вдруг странное ощущение — предчувствие новой дороги, открывающейся перед ней за этими дверьми. Захотелось очертя голову броситься по этой дороге вперед, потому что это — ее дорога…
Заметила про себя: Кеши, пока они шли, и не подумал даже взять ее за руку, поддержать, чтобы в темноте не споткнулась.
Позвонили. Дверь широко распахнулась — словно осветилась вдруг внутренность темной пещеры. На красном диване — женщина в зеленом платье джерси; нервное, подвижное лицо; большие черные глаза — два неиссякаемых источника тепла и ласки; на губах — задорная, дразнящая улыбка:
— Ну, привел свою подружку?
Ласковый взор Кеши падает на лицо Римы, как бы ищет ответ на некий безмолвный вопрос, ищет — и не находит. Вешая пальто, Ратти внимательно следит за этим обменом взглядов. Взгляды их блуждают где-то далеко — там, где не существует ни преград, ни барьеров. Кеши заметил, что она следит за ними, отвернулся, стал рассматривать какую-то книжку. Потом подвинул стоящий возле камина стул и жестом показал: садись! Рима поднялась и вышла.
Усевшись, Ратти заметила, что Кеши краем глаза поглядывает в ее сторону, и с подчеркнутой беззастенчивостью стянула с ног мокрые носки и положила сушить.
Вошла Рима. Взглянула на обнаженные ступни Ратти. Молча поставила на стол поднос со стаканами.
Ратти, устало прикрыв глаза, низко опустила голову. Скрипнули дверцы буфета. Послышался знакомый булькающий звук. Подняв голову, увидела: Кеши стоит перед ней со стаканом в руке. Взгляд Ратти был устремлен не на руки Кеши, а на его обутые в замшу ноги. Молча взяла стакан, отпила большой глоток.
Кеши отвернулся, аккуратно притворил дверцы, подал стакан Риме. Подойдя к камину, присел на корточки и стал шевелить кочергой дрова.
— Опять не так положили! Никак не разгораются: мало дров — плохо и много — нехорошо!
Ратти, пристально поглядев на него, с притворной недоверчивостью покачала головой:
— Подумать только!
Рима пересела поближе. Отхлебнув глоток-другой, недовольно посмотрела на Кеши и капризным тоном сказала:
— Вперед не забывай, пожалуйста, что я пью только джин!
Кеши встал. Через минуту в комнате запахло лимонами. Кеши подал Риме другой стакан:
— Теперь все в порядке, мадам?
Рима кокетливо поднесла стакан к губам. По ее движениям было заметно, что она уже чуть-чуть опьянела. Она искоса взглянула на Кеши, как бы желая что-то спросить, потом передумала и обернулась к Ратти:
— Как у тебя с деньгами было? Никаких осложнений?
— Чуть-чуть. Совсем немножко.
— Обратно одна поедешь?
— Как прежде.
Кеши вот уже несколько минут не сводил с Ратти глаз.
— А в прошлый раз как было? Что делала?
Ратти показалось, что ей приходится сейчас расплачиваться по какому-то старому счету.