В голосе Бхану Рао снова зазвучало эхо минувших лет:
— Я не понимаю, кого ты сейчас хочешь защитить, Ратти?
— А разве мы оба не нуждаемся в защите? Хотя бы друг перед другом? Разве я неправду говорю?
— Раттика, когда ты так говоришь, мне все кажется, что за твоей спиной кто-то стоит. Я словно вижу какое-то другое лицо…
— И правильно кажется… Быть может, это и есть мое лицо, мое, настоящее… Я иногда думаю, что я всю свою жизнь сижу у телефона и набираю номер за номером.
— Только, пожалуйста, не надо больше картин прошлого!
— Нет, Бхану, я совсем не об этом. Понимаешь, иногда вот так позвонишь — оказывается, номер не тот… Иногда — занято… Иногда — номер правильный, да нет никого, трубку некому взять. А иногда — и номер тот, и человек дома, но ничего не слышно, видимо, связь плохая.
Лицо Бхану Рао вдруг сделалось болезненно усталым. Он предостерегающе поднял руку:
— Довольно, Раттика, хватит! Я, знаешь, кажется, всю жизнь только и делаю, что звоню, и попадаю куда надо, а вот… Ты вот сейчас сказала, и я подумал, что все это зря. Без толку…
Ратти засмеялась:
— О, видишь, как ты себя жалеешь, Бхану Рао!
Бхану Рао быстро взглянул на нее и, покачав головой, сказал тихо:
— Нет… Ты только, пожалуйста, не выключай этого абонента, держи его все-таки на линии…
Ратти ласково погладила его протянутую руку.
— Что ж тут поделаешь, Бхану! Ты очень любишь беседовать сам с собой, и потому твой номер вечно занят.
Цепкий взгляд Ратти, словно луч радара, обшарив ресторан отеля, мгновенно обнаружил сидящего за столиком в дальнем углу Субраманьяма. Довольная своей наблюдательностью, Ратти направилась через зал прямо к нему. Субраманьям поднялся ей навстречу. На его хмуром лице, казалось, навеки застыло выражение угрюмого недовольства и какой-то неясной тревоги — след долгих, одиноко прожитых лет.
— Очень признателен вам за то, что все-таки нашли время повидаться со мной.
Ратти искренне рассмеялась.
— Если уж люди решили встретиться, их должно быть по крайней мере двое. Одного для встречи как-то мало, не так ли? Благодарить тут, право, некого, да и не за что.
Субраманьям чуть усмехнулся в ответ, но в глазах его по-прежнему светилось неясное беспокойство. Ратти решилась прийти к нему на помощь:
— Может быть, закажем что-нибудь?
— Да-да, конечно…
И вот на белом поле скатерти — два стакана имбирного лимонада, а по обе стороны стола, друг против друга, — две человеческие фигуры, одинокие, как растущий посреди голой степи кустарник.
Субраманьям, желая разбить неподвижное, полуденным зноем нависшее над столом молчание, заговорил первым:
— Вину очень много рассказывал мне о вас. Восхищался вами… Говорил, что вы такая… Такая…
На губах Ратти расцвела шаловливая улыбка:
— А теперь вы увидели сами, и — какое разочарование!
— Нет, что вы! Разумеется, нет. Вы знаете, мы ведь с Вину большие друзья, и…
— Знаю, мне Вину про вас тоже рассказывал.
Пальцы Субраманьяма нервно мяли сигарету. Ратти взглянула на его руки и по их беспокойным, торопливым движениям поняла, что он собирается с силами, чтобы заговорить о самом важном.
— Вину очень вас… Вы очень ему дороги.
— Когда я встречаюсь с Вину, у меня на душе бывает очень радостно и иногда, в то же самое время — очень-очень тоскливо.
Субраманьям оживился, будто отыскал наконец тропинку, по которой ему предстояло двигаться дальше.
— Я, пожалуй, понимаю, что вы хотите сказать. Мы с ним — ну, конечно, разница в возрасте между нами очень большая, но все-таки, когда бы мы ни встретились, всегда как друзья и говорим обо всем… Это одно из достоинств Вину — с ним можно говорить. Так вот…
Ратти попыталась на мгновение оторвать свой мысленный взор от Вину и внимательно, словно измеряя дистанцию между ним и собой, взглянула на сидящего перед ней Суббу[21]. Лицо ее сделалось серьезным:
— Мне всегда казалось, что от шуток Вину веет дымом погребального костра. Болтает, шутит, смеется, а ты все-таки чувствуешь в этой болтовне что-то тревожное, мрачное… Взглянешь на него — и видишь на лице такое смятение, будто он заехал на черной повозке[22] туда, откуда никому возврата нет… И значит, надо все бросать, бежать в первый попавшийся бар. А там уж, стоит ему только глоток сделать, начинается: мол, сама видишь, милая моя девушка, нам сейчас быть вместе никак нельзя, хоть я и очень тебя люблю. Вот погоди, помрем мы с тобой, станет нам посвободней, тогда и встретимся. Ты еще мне эту дрянь допить поможешь…
Голос Ратти пресекся. Субраманьям исподлобья взглянул на нее и по ее лицу понял, что мысль о смертном часе овладела Ратти целиком и увела ее куда-то очень далеко. Чтобы как-то вернуть ее, тихо спросил:
— Извините. Быть может, закажем что-нибудь поесть?
Ратти вздрогнула при звуке его голоса. В глазах Субраманьяма она, как в зеркале, увидела выражение своих глаз. Свою тревогу, свои сомнения, смертный страх…
— Я сама знаю, Субба, что не нужно об этом думать, а не могу… Путаюсь в этих мыслях, и тяжело мне очень. Больше всего, может быть, от сознания, что когда умру — умру вся, целиком. И — навсегда. Навечно.
Субраманьям решился наконец преодолеть свое смущение и заговорил о главном:
— Вы, вероятно, знаете… Несколько времени тому назад вам было сделано одно небольшое предложение — жить вместе. Могу ли я сейчас повторить его?
Уголок зеленой лужайки, видневшийся из окна, вдруг закачался, затрепетал перед глазами Ратти. Она посмотрела на Суббу. Глаза ее увлажнились. Дрогнувшим голосом сказала:
— Буду очень рада выслушать вас.
Субраманьям насторожился.
— Но ведь Вину еще раньше должен был поговорить с вами. От моего имени. Он что, не говорил?
Голос Ратти сразу сделался скучным и вялым.
— Говорил, Субба, говорил…
Субраманьям, затаив дыхание, ждал, что она скажет дальше, но Ратти молчала. Тогда он негромко спросил:
— А вам не хотелось бы узнать побольше о… о том, кто делает это предложение?
Ратти показалось, что она каждую морщинку на лице Суббы может читать так же легко и свободно, как линии собственной ладони. Решительно покачала головой:
— К чему, Субба? Я ведь не смогу отобрать себе то, что мне понравится в нем, или отложить в сторону то, что мне придется не по душе. Правда?
Субраманьям, однако, все с той же серьезностью продолжал настаивать:
— Не в этом дело. Понимаете, сегодня, едва только вы вошли сюда, я сразу же почувствовал, что я не тот человек, которого вы ждали. Не тот и даже быть им не могу.
Ратти бросила на него отчаянный, сердито-смущенный взгляд:
— Не надо так говорить! Зачем?
— Я говорю правду. Я прекрасно понимаю: все, что у меня есть, все, чем я обладаю, не стоит вашего внимания. Но…
Ратти рассмеялась — сухим, неискренним смехом:
— Но — что, Субба? Уж договаривайте, что хотели сказать. Ну скажите, прошу вас, — просто чтобы подбодрить бедную старую женщину!
— Только одно: куда бы ни ступила ваша нога, земля, которой вы коснетесь, станет для меня святыней.
Ратти, словно отодвинув с дороги какой-то мешавший ей барьер, решила кончить этот разговор раз и навсегда:
— Простите, Субба, но для меня расстояние между «хотеть» и «иметь» давно уже стало таким огромным, что преодолеть его просто не хватает ни сил, ни мужества.
— Этого не может быть! Несколько минут назад я смотрел, как вы входили в зал: вы ступали как принцесса, как дочь падишаха! Такая гордость, такая уверенность в себе…
Ратти снова рассмеялась, но смех ее звучал грустно, а голос дрожал:
— Полно, Субба! Неужели вы не знаете, что есть люди, которым приходится надевать на себя дорогие тряпки, чтобы скрыть свою нищету?.. Люди, которые давно уже лишились всего: и богатства, и родовых владений… Которые теперь, если их кто-нибудь обидит, даже пикнуть боятся…
На лице Ратти отразились вдруг все разочарования и тревоги прошедших лет. Усталым движением взяла со стола меню. Сказала тихо:
— Ладно. Давайте закажем что-нибудь поесть.
Поднося к губам стакан с водой, Субраманьям с предельной ясностью понял, что двум пустыням, которые оказались на время рядом, так, видно, и суждено остаться неподвижно-бесплодными под палящими лучами полуденного солнца. Навсегда!
Держа в руках поднос с чайником и чашками, Ратти отворила дверь и вошла в комнату. Искоса взглянув на Джаянатха, окликнула его с веселой усмешкой:
— Ты где витаешь? О чем задумался?
Гримаса самолюбивой досады — словно его застали за каким-то неподобающим его возрасту занятием — мелькнула на солидном, немолодом лице Джаянатха. Он смущенно пожал плечами:
— Да нет… Так, ни о чем.
— Разве? Пари держу: минуту назад ты созерцал нечто такое, чего в этой комнате не было и нету!
Джаянатх помолчал немного, очевидно размышляя, как ему лучше выпутаться из этого затруднительного положения, потом запинаясь проговорил:
— Я… м-м… Я просто глядел, как ты несешь чай, и все.
В темных глазах Ратти вспыхнул и погас какой-то огонек. Она слегка нахмурилась, покачала головой:
— Не хотелось бы, а приходится признать, что ты сейчас искренен со мной только наполовину.
Джаянатх, взяв с подноса чашку, обжег Ратти сердито-обиженным взглядом.
— Когда начинается такой допрос, просто не знаешь, что и отвечать.
— А ты правду говори. Я ведь все равно узнаю.
Джаянатх нерешительно оглянулся на дверь.
— Ну хорошо… Я сидел и наблюдал за тобой. Видел, как ты вышла из дому, как зашла к этим соседям из Калькутты, вскипятила у них на кухне чай и вернулась. Просто сидел и смотрел на тебя.
— Такое внимание может избаловать женщину.
В голосе Ратти звучала ирония, но Джаянатх предпочел ее не услышать. Обняв Ратти за талию, он привлек ее к себе. Ратти осторожно высвободилась.