— Не надо. Ты ведь мне еще не все сказал?
— Сейчас, когда ты вошла в комнату, я взглянул тебе в лицо, и мне показалось вдруг, что я вижу перед собой не тебя, а нашего ребенка — твоего и моего, понимаешь?
Ратти вздрогнула. Раздувая ноздри, глубоко вздохнула. Зажмурилась на мгновение — попыталась представить себе это дитя, дитя Джаянатха.
И пусть Джаянатх для нее уже прошлое, прожитое время, что из того?.. Свой дом. Свое жилье. Ласковое тепло домашнего очага… Ведь и ей, Ратти, все это тоже нужно. Необходимо.
Растроганная, обернулась к Джаянатху. Еле слышно молвила:
— Ну скажи мне что-нибудь… Помоги наконец сделать то, что я должна, обязана была сделать давным-давно.
— Ты все сделаешь, Ратти, я знаю это… Я ведь счастливчик, мне всегда везет.
Ратти показалось вдруг, что она стала совсем легкой — легкой, как ветер. Джаянатх между тем продолжал:
— Ведь сколько добра накопил. Все, кажется, у меня есть, а для кого, кому оставить, и сам не знаю! Нет, ты нужна мне, а моему делу нужны твои сыновья.
Ратти так и замерла на месте, будто окаменела. Темная пелена застлала ей глаза, отчаянная, жуткая слабость сковала все тело.
Кое-как овладев собой, взглянула на Джаянатха. Заметив, что его лицо уже приняло подобающее отцу семейства выражение солидного достоинства, звонко расхохоталась.
— Ох, какой же ты неисправимый консерватор!
Джаянатх удивленно поднял брови.
— Что ты говоришь?
Ратти убежденно кивнула головой.
— Говорю правду!
Перед ее глазами все еще плыл какой-то пепельно-серый туман. Едва шевеля губами, словно разговаривая с самой собой, прошептала:
— Какие там дети могут быть у такой бедолаги!
Джаянатх поднялся с места, подошел к Ратти. Оглядел ее с головы до ног — так, словно она была не одета, ласково положил ей руку на плечо, сказал с улыбкой:
— Все понятно: тебе просто хочется подразнить меня! — И, осторожно коснувшись ее груди, уверенным тоном закончил:
— А я вот вижу у этого источника по крайней мере пятерых здоровых ребят!
Насмешливый взгляд Ратти, обежав комнату, остановился на чисто выбритом, благоухающем лице Джаянатха:
— Ну что уж там — пятерых! Давай семерых сразу!.. Ладно, я сейчас схожу заварю свежего чая, а потом мы с тобой сядем рядышком и подсчитаем, кому из них сколько капитала достанется. Хорошо?
Ратти резко повернулась и направилась к выходу. Она чувствовала, как в груди ее что-то бурлит и клокочет — словно вода в речном омуте во время половодья. Казалось, где-то там, под самым сердцем, только что совершилось жестокое и бессмысленное убийство.
Замешкалась на пороге. Вернулась. Подошла к Джаянатху. Со жгучей — острее самой сильной жажды — тоской поглядела ему в глаза и срывающимся от волнения голосом спросила:
— А где же ты возьмешь мачеху для твоих семерых сыновей?
Джаянатх непонимающе уставился на нее. Вздохнув, пожал плечами:
— Ты все шутишь!.. Довольно, право, сколько можно!..
Взгляд Ратти сразу потускнел, а лицо затуманилось. Как бы убедившись в бесплодности дальнейших объяснений, она проговорила ровным, спокойным голосом:
— Тебе придется поискать другую мать своим будущим ребятишкам. Этой женщине искусство рожать детей — увы! — не дано.
— Ратти!
Ратти вышла из комнаты, открыла в кухне кран и подставила горящие щеки под тугую холодную струю.
Это была затяжная война. Всякий раз Ратти терпела поражение, но никогда не смирялась с ним. Всякий раз ей приходилось сражаться в одиночку, но она всегда смотрела вперед с гордо поднятой головой.
Нескончаемо длинный путь… За каждым поворотом — новый поворот.
И — никакого будущего.
Будущее глядело ей в лицо невидящими глазами времени — слепого случая, с которым Ратти так и не удалось сойтись лицом к лицу в решающей битве. Сколько раз металась она в цепких когтях судьбы!.. Сколько раз она вырывалась из этих когтей прочь — к свободе, к свету! Отбивалась как могла — руками и ногами. Не покоряясь, не мирясь, смотрела вперед с надеждой:
— Свершится же когда-нибудь то, чего я дожидаюсь! Ведь есть же где-нибудь он — тот, кто ждет меня!
Только — нет. Никого и ничего. Ратти больше никто не ждет, кроме самой Ратти.
Посмотрелась в зеркало. Все как прежде — та же древняя постройка. Запустив в баночку руку, густым слоем наложила на лицо крем. Осторожно разгладила пальцами лоб, подбородок, шею.
Снова оглядела себя в зеркале, как бы со стороны, — глыба льда! Снежный сугроб в тени. Солнце не касается его — вот снег и не тает… Беспокойная улыбка на тонких губах — и все, больше никаких признаков жизни.
Опустила глаза. Провела рукой по телу… Два холмика — две ледышки. Как странно, что до сих пор еще никто не замер от восхищения, взглянув на них, что их не видал никто — ни один человек. Доверху заполненная снегом темная пещера, где нет и не может быть никакой жизни…
Сильной струей пустила горячий душ, наклонила голову. На какое-то мгновение испытала вдруг острое, ни с чем не сравнимое наслаждение. Блаженство — такое ничтожно маленькое, незначительное и вместе с тем такое огромное, всепоглощающее. Достаточное для того, чтобы забыть — пусть ненадолго — все беды и невзгоды.
Насухо вытерлась махровым полотенцем и опять взглянула на себя в зеркало, стыдливо прикрывая рукой холмики, красивые, как на картинке. Закутавшись в просторный халат, вышла из ванной. Приготовила себе, не разбавляя, двойную порцию, отхлебнула глоток, устало прикрыла глаза.
Глотки — большие и маленькие — несли с собой тепло. Тепло извне. Сколько раз приходилось ей слышать, что в ее теле нет живого тепла. Нет огня. Сколько раз думала она о том, где же он скрыт, этот таинственный жар, этот неуемный пыл, способный растопить заледенелые тела и души?
Она знала: наступает такой момент, когда в сердце человека вспыхивает жгучее пламя, постепенно разгорается, набирает силу, охватывает все тело ласковым, мягким теплом — и вот уже простое, природой завещанное нам чувство, растекаясь как река, подхватывает нас и неудержимо влечет к тем счастливым берегам, которые существуют где-то и доступны всем…
Всем? Но вот она, окаменевшая, превратившаяся в скалу Ахалья[23], по-прежнему так и стоит поперек течения — не плавится от зноя, не ломается и не трескается, сколько ни бьет, сколько ни крушит ее бурная река. Какой была, такой и осталась.
Ратти допила свой стакан и, облокотившись на подушки, бессильно раскинула руки.
Да, много вынесла эта одинокая скала. От сильных ударов — камень о камень — взлетали порой вверх целые снопы искр; казалось, вот-вот затеплится ласковый огонек. Но искры, сверкнув, тут же исчезали в темных, мшистых расселинах, и оттуда поднимался только едкий, удушающий дым. И каждый удар, каждое новое столкновение оставляли на поверхности скалы новую метку, новую царапину…
Ратти встала. Наполнив стакан, поднесла его к глазам и долго разглядывала, словно уговаривая себя выпить.
Вздрогнула от неожиданности. Ей представилось вдруг, что стакан этот — у губ Махена. Стакан полный, а Махену в рот ни одна капля не попадает.
— Раттика, ты не хотела? Тебе неприятно было?..
Недовольный голос Махена и глаза Ратти — потускневшие, страшные… Беспомощно мечущиеся, словно запутавшиеся в чьих-то сетях птицы.
Опустошенная, иссохшая, как жаждущая воды пустыня, Ратти чуть приподнялась — дрогнули и напряглись худые, острые лопатки — и, склонившись к Махену, срывающимся голосом сказала:
— Хотела, Махен, но не могла, пойми…
Разбитый, совершенно уничтоженный Махен обеими руками отшвырнул простыню — с такой злобой, будто это была не простыня, а сама Ратти, — и молча отодвинулся к стене.
Горящий взгляд Раджана вонзился в грудь Ратти, словно раскаленный скальпель. Ловким, привычным жестом, со спокойной уверенностью, приобретенной за целый год их знакомства, Раджан привлек ее к себе. Ратти не сопротивлялась.
Раджан крепко поцеловал ее в губы. Еще, потом еще… Жесткие руки с властной бесцеремонностью принялись скользить по телу Ратти, как бы намереваясь подготовить ее к какому-то важному испытанию. Сдерживаясь изо всех сил, Ратти стояла неподвижно, пока не почувствовала наконец, что больше терпеть не может. Резко высвободилась…
Лицо Раджана запылало.
— Раттика!..
В его голосе слышалась угроза. Ратти молча смотрела ему в глаза пустым, ничего не выражающим взглядом.
Раджан попытался скрыть охватившее его раздражение. Он снова позвал ее — на этот раз мягко, вкрадчиво:
— Ну, иди ко мне, Раттика! Ну же, скорей!..
Страстная дрожь в голосе Раджана заставила Ратти встрепенуться — ей почудилось, будто она видит свой собственный труп. Она хотела подойти к Раджану, нужно было сделать всего только один шаг, но не могла двинуться с места.
Раджан подошел сам, крепко сжал ее руку.
— Идешь, Ратти?
— Нет.
В горле Ратти было сухо, как на спаленном засухой поле, а взгляд казался безжизненным и страшным, словно выжженная солнцем трава.
Раджан, наверное, впервые в жизни встретил такой решительный, безоговорочный отказ. С бессильной тоской видела Ратти, как на его лице яркой молнией полыхнула такая обжигающая страсть, какой сама она никогда не испытывала. И тут же с испугом заметила, что тело Раджана вдруг напряглось, будто перед прыжком.
— Ты должен простить меня, Раджан… Ты должен понять… На меня каждый раз что-то находит. Кажется, вдруг будто коснется меня что-то такое — черное, ядовитое, гадкое, и я совсем деревянная становлюсь, ничего не чувствую…
Раджан, не отвечая, глядел прямо перед собой обезумевшими от гнева глазами. Тяжкое, разрывающее душу молчание нависло в комнате.
Раджан наконец очнулся, пришел в себя и вдруг поглядел на Ратти с такой горькой обидой, с такой бессильной злобой и презрением, словно хотел растоптать ее — тут же, на месте. Все так же молча повернулся и направился к выходу. И вслед ему бес