— Знаешь, Шрипат, если бы ты не привел меня в эту комнату, мы бы сейчас уже, наверно, ну, согрешили, что ли, с тобой… Я бы по крайней мере не устояла, честное слово! Но ведь это — твой дом, Шрипат! Твой дом, пойми!..
Яростная ненависть и жгучее презрение смотрели на нее из глазниц Шрипата. Эти глаза, казалось, были готовы растерзать Ратти. Они внушали страх, заставляли съеживаться в ожидании удара.
Отодвинув портьеру, Ратти вернулась в гостиную. Села. Тусклым, опустошенным взглядом обвела комнату. Усталым жестом проигравшего сложила на коленях руки.
…Нет, видно, тебе счастья, Ратти. Нет и не будет. Ты — тот скрытый пласт навеки застывшей, сгустившейся тьмы, куда никогда не проникнет ни один луч света. Если бы было иначе, разве мог бы Шрипат превратить твою любовь в мертвый пепел?
В гостиной появился Шрипат. Тщательно одетый и причесанный, он казался другим. Не прежним и даже не новым — совсем другим человеком. В глазах его еще тлели огоньки непотухшего гнева, но лицо было непроницаемым и неподвижным, как у каменного истукана.
— Уна приезжает поездом девять сорок. Если хочешь, могу по дороге завезти тебя.
— Спасибо, Шрипат, как-нибудь сама доберусь. Так вот, значит, отчего вся эта спешка — Уна возвращается!
Лицо Шрипата стало еще более жестким. Каким-то пресным тоном он процедил сквозь зубы:
— Ты говоришь так, будто тебя собирались изнасиловать здесь.
Ратти почувствовала, что невидимая рука швырнула ее на живую изгородь из кактусов и ей теперь приходится продираться сквозь тысячи острых колючек. Дрогнувшим голосом сказала:
— Твой выбор выражений оставляет желать лучшего, Шрипат!
Шрипат, на лету подхватив брошенный в него камень, швырнул его обратно:
— Вот-вот. Именно это я хотел сказать тебе.
Ратти встала.
— Будет, по-моему, гораздо лучше, Шрипат, если мы с тобой постараемся забыть про этот день и будем просто помнить друг друга по-хорошему. И пожалуйста, не надо столько горечи и злобы, у меня на душе и без этого скопился большой запас людского яда!..
НЕБЕСА
Зазвонил телефон.
— Ратти?
— Слушаю.
Подчеркнуто вежливый голос в трубке:
— Это говорит Дивакар.
— Дивакар! Как это ты про меня вспомнил?
— Видишь ли, я так часто передавал тебе поручения и приветы от Римы и Кеши, что на этот раз решился позвонить просто сам от себя. Между прочим, я сегодня звоню тебе уже третий раз.
— Ох!..
Взгляд Ратти сделался задумчивым. На лице отразилась какая-то мимолетная внутренняя борьба. Она слегка нахмурилась. Доверительно понизив голос, словно Дивакар стоял рядом с ней, проговорила:
— Сказать тебе откровенно, Дивакар, телефон сегодня действительно три раза звонил, но я просто не могла себя заставить снять трубку. Почему-то очень не хотелось, чтобы чей-нибудь голос нарушал мое уединение.
На другом конце провода — долгая пауза. Молчание, которое нависает в телефонной трубке всякий раз, когда что-то где-то ломается или нарушается связь.
Ратти с безучастным видом ждала, что будет. Длинный жужжащий гудок — связь прервана. Подождав одну, показавшуюся ей непомерно долгой минуту, Ратти сама набрала номер.
— Алло!.. Это я, Дивакар.
— Так и знал, Раттика, что ты позвонишь!
— Если ты был в этом так уверен, ты, должно быть, и впрямь про меня все знаешь!
— М-м… На это претендовать не могу, но кое-что мне действительно известно.
— Не сомневаюсь! Рима и Кеши, наверно, изложили тебе мою биографию во всех подробностях: год рождения, и какие я рубашки ношу, и сколько за раз…
— Э-э, постой, постой… К чему этот тон? Ты ведь сейчас и не говоришь даже, а прямо как серпом режешь!
В голосе Дивакара слышались упрек и легкая обида. Ратти засмеялась:
— Да нет, я просто болтаю, чтобы что-то сказать.
— Неправда. Чтобы кольнуть, и побольнее.
Ратти захотелось немножко пожалеть себя.
— Что ж, может быть, ты и прав. У человека, которого все время язвят и колют, поневоле возникает иногда желание ужалить другого, даже ранить…
Дивакар помолчал немного.
— Раттика, прости, но это какой-то совсем уж болезненный разговор. И я вижу, такие разговоры у тебя просто в привычку вошли. Я хочу сказать… Ты-то ведь не больная, ты — здоровая, так зачем же…
— Ну, сегодня я тебе на это ничего не скажу, Дивакар. Хотя признаюсь: это действительно привычка, и очень старая. Тут ты прав.
Дивакар весело рассмеялся:
— Знаешь, Ратти, ты, кажется, сочинила про себя целую книгу и помнишь любую строчку на любой странице! Тебе и читать не нужно — все наизусть процитировать сможешь.
Ратти его шутка совсем не понравилась. Сказала сухо:
— Что ж, почему бы человеку и не почитать про себя самого, если он одинок и вокруг него на много-много миль безлюдная пустыня? И вообще, что происходит с человеком, когда он один, может понять только тот, кто это одиночество на себе испытал. Со стороны этого не увидеть, Дивакар!
Дивакар долго молчал, а потом вдруг разразился безудержным хохотом. Он хохотал так, будто выпил по крайней мере три двойных порции подряд.
— Ох, Раттика, да ты себя прямо-таки колючей проволокой окружила! Сидишь за этой оградой и только покрикиваешь на тех, кто снаружи: «Эй, поосторожней, куда лезешь!.. Не видишь, что ли, — колючки!..»
Ратти не могла не рассмеяться в ответ:
— Браво, Дивакар! Знаешь, что ты сделал? Ты отыскал номер внутреннего телефона Ратти — телефона ее души!
Дивакар почему-то больше не смеялся. Затаив дыхание, спросил после паузы:
— И… И что же ты об этом думаешь, Ратти?
— Я? Я очень удивлена и немножко боюсь тебя!
В голосе Дивакара послышалось горячее, страстное волнение:
— Нам нужно увидеться, Ратти, сегодня вечером, непременно!
Ратти словно почуяла какую-то опасность:
— Нет, Дивакар, только не сегодня! Ты извини меня, но просто никак не могу…
Но Дивакар будто и не слышал ее:
— Обязательно сегодня, Раттика! Я должен увидеть тебя!
Ратти показалось, что этот бегущий по проводам голос, проникая каким-то образом в ее комнату — точно просачиваясь через телефонный аппарат, — завораживает ее, сковывает по рукам и ногам.
Чуть слышно произнесла имя Дивакара. Имя это прозвучало в ее ушах как призыв проснуться, пробудиться наконец от долгого сна:
— Эй, вставай, Ратти!.. Вставай скорей! Время пришло!..
Погруженный в какие-то свои размышления Дивакар вел машину по гладкому шоссе. Город давно уже скрылся вдали. На заднем сиденье Ратти то и дело беспокойно вздрагивала, вглядываясь в неясно мелькавший в сгустившихся за окном сумерках пейзаж — подавленная его мертвым безмолвием. Ощущение пройденного расстояния, многих миль, оставшихся далеко позади, пришло к ней внезапно — когда машина сделала на повороте крутой вираж, и породило в ее душе неясную тревогу.
Не отрывая взгляда от дороги, Дивакар протянул руку и накрыл своей ладонью пальцы Ратти. Почувствовал легкую, как колебание воздуха, нервную дрожь.
— Знаешь, Ратти, я ведь с самого утра только об одном и думал! Придешь ты или нет?
Ратти посмотрела на него открытым — без тени стыда и смущения — взглядом.
— А мне и думать было нечего, Дивакар. Я просто знала, что приду.
Дивакар тревожно оглянулся, словно ему нужно было не услышать, а увидеть ее слова.
— Ты не понимаешь, Раттика. Стоит мне только встретить тебя, поговорить с тобой, даже подумать о тебе, у меня на душе становится как-то неспокойно. Какое-то странное чувство…
Ратти покачала головой.
— Ну, уж на это, скорее, я должна сетовать. Ты знаешь, когда мы с тобой говорили по телефону, я… была просто поражена!.. Даже дух захватило… Откуда тебе известно все это? Одно из двух: или ты каким-то образом подслушал, как я разговариваю во сне, или ты все прочитал про меня в какой-то книге. Понимаю, не очень это хорошо, конечно, а все-таки хочу спросить тебя: что тебе обо мне рассказали Рима и Кеши?
— Очень немного. Я узнал от них, пожалуй, только одно — что ты существуешь на свете. Больше ничего.
— Я один раз заметила, как на меня Кеши глядит, точно до самого дна моей души добраться хочет. Я тогда разревелась даже! А теперь у меня такое впечатление, будто ты усадил меня перед объективом фотокамеры и щелкаешь — кадр за кадром… Это прямо какая-то фантастика, Дивакар!
— Нет, Ратти, нет. Просто-напросто однажды вечером, болтая с Римой, я узнал, что они поселили меня в той же самой комнате, где прежде жила ты. Сам не знаю почему, как это получилось, но с этой минуты я начал думать о тебе. Искать тебя. Я понимал, конечно, что тебя уже давно нет в этой комнате. Вместо тебя теперь там живу я. И все-таки, стоило мне закрыть глаза, я сразу чувствовал, что ты только что там была… В одну дверь вошла, а в другую вышла. Несколько раз я даже видел твою тень на оконном стекле…
Ратти насторожилась, словно заметила вдруг загоревшийся на перекрестке красный сигнал. Стараясь изо всех сил, чтобы голос ее звучал равнодушно, спокойно, спросила Дивакара:
— Получается, значит, что я для тебя не живая женщина, а какой-то призрак, привидение ночное, так?
Дивакар резко остановил машину. Осторожно, как бы опасаясь чьих-то посторонних глаз, обнял Ратти за плечи. Низким, сдавленным голосом произнес:
— Ты — моя мечта, Ратти. Я, может быть, еще не знаю тебя, но хочу знать и узнаю во что бы то ни стало.
Не услышав от Ратти в ответ ни звука, продолжал:
— Все время, пока я жил у Римы и Кеши, я пытался представить себе: что видела ты в этой комнате? О чем думала, лежа на этой постели?..
Напряженное выражение исчезло с лица Ратти. На душе у нее стало вдруг легко и спокойно.
— Ни о чем я не думала, Дивакар. О чем тут было думать? Когда я приехала в их дом, я почувствовала очень скоро, что в темноте, которая давно уже давила меня, извне и изнутри, словно вдруг какие-то огоньки затеплились. Рима, Кеши, малыш… Поглядела я на них, потом на себя, потом снова на них… Там в эти морозные, снежные дни я как будто вновь обрела когда-то утраченное мною время. Оглянулась назад. Весь свой путь, точно цепь, звено за звеном перебра