А по деревне уже катится слух: мать Пхульпатии уезжать не собирается, не может она покинуть родную деревню. Санатан намеревается открывать здесь какой-то центр. Будут приезжать сюда на три месяца девушки из Патны, Дели, Калькутты и других городов — учиться настенной росписи. А Пхульпатии и ее матери назначили жалованье — тысячу рупий в месяц. Да, да, девушки будут обучаться бесплатно. И в газетах об этом напечатано. Бадри Бхагат каждому встречному об этом рассказывает. «На этот раз, — говорит, — и деревню, наконец, полностью назвали. Вот читай: «Здание нового центра народного искусства в деревне Моханпур округ Мадхубани будет возводиться по проекту известного архитектора господина Хусейна».
В ответ слушатели радостно восклицают:
— Ну, слава всевышнему, вспомнили, наконец, и о нашей деревне!
Перевод В. Чернышева.
Нафис АфридиСОКРЫТО В ДУШЕ
© Nafis Afridi, 1975.
На дерево у мечети легли сумерки. Мулла Карам Илахи поднялся на минарет. Перегнувшись через парапет, он окликнул портного Баббана Шейха, лавчонка которого приютилась возле мечети, и спросил, который час. Еще через мгновение он поспешно выпрямился, приложил ладони к ушам и пронзительным голосом начал призывать к молитве:
— О великий аллах!..
Тетка устремила на минарет слезящийся взор и сердито заворчала:
— Ишь, завопил! Чего это он так рано нынче? У нас еще вон сколько дела осталось!
Джумия отложила в сторону резец. Тетка склонилась к очагу. Держа в правой руке лист жести, она яростно размахивала им, чтобы раздуть огонь. Из ее глаз струились слезы. У дядюшки, когда он видел это, обычно вырывался тягостный вздох. Как нелегко ей, бедняжке! К этой всегда сердитой и сварливой женщине он и сейчас испытывал чувство нежности, которое, к своему удивлению, ощутил в первое же утро после свадьбы. Замечая, что жена быстро слепнет, дядюшка всякий раз думал о том, как бессмысленно растрачено все, чем была дорога ему эта женщина. Придет день, когда она совсем лишится зрения и не сможет обходиться без посторонней помощи.
Хаким[41] Бахауддин Барни, выписывая для нее рецепт, строжайше предупреждал, что солнечный свет и дым очень опасны для ее глаз. «Если она не будет беречь себя, то хорошего ждать нечего!»
Однако получается так, будто яркий свет и дым поклялись не оставлять в покое эти слезящиеся глаза. Беречься ей никак не удавалось. Дел по дому немало. Кто ими будет заниматься? Если бы не помогала Джумия, то тетка давно бы слегла и не вставала. На дочерей надеяться не приходилось, они уже давно привыкли жить вольными птицами.
После ареста дяди изготовлением ламп пришлось заняться Джумии. Тетка два раза в день готовила еду, латала ветхую одежду и одеяла. Освободившись от своих дел, она садилась помочь Джумии — вставляла в круглые остовы жестяных ламп заранее нарезанные стекла. Джумия теперь видит, что весь дом держался на дяде. Ему приходилось трудиться без устали, и только поэтому домочадцы имели кусок хлеба. Он не разгибал спины ни днем, ни ночью. Можно подумать, что и родился-то он здесь, среди этих громоздящихся кучами обрезков стекла. Работа для него — все. За работой он забывает и дом, и детей. Она, Джумия, мало чем могла помочь ему. Ее доля в делах совсем невелика, не больше щепотки соли в еде. Когда она думает о пяти дочерях дядюшки, в душе у нее поднимается негодование. Если бы они хоть чуточку понимали, как трудно, сейчас семье, то дела не были бы так плохи. Вот взяться бы всем дружно и сделать лишних сотни две ламп! На эти деньги можно было бы нанять адвоката для дяди.
С тех пор как Джумия поселилась в этом доме, она стала помогать дяде и кое-чему научилась у него. Конечно, такой проворности, такой точности, какой обладали его умелые руки, у нее не было. За несколько дней напряженной работы она сумела сделать сотню-другую ламп. Составленные вместе в несколько рядов один поверх другого, они вздымались вверх, словно небольшой прозрачный дворец. Вокруг валялись нарезанные стеклянные пластинки, негодные обрезки стекла, заготовки жестяных остовов, ножницы для резки жести, тиски, в которых гнули остовы, алмазный резец. Все беспорядочно разбросано. Сейчас это дело перестало давать доход. Перед светом электрических лампочек померкли самые яркие керосиновые лампы и фонари. Кто теперь ценит умение Рамазани, известного жестянщика, чьи лампы славились по всей округе? Нынче электричество дошло до каждой деревни. На свадьбах для освещения стали использовать движки с генератором.
Джумия вдруг почувствовала, как заколотилось у нее сердце. Ведь сегодня в восемь вечера должен прийти приказчик сетха[42] Хаджи забрать готовый товар. Пересчитав лампы, которые носильщик будет складывать в корзину, приказчик опять, как всегда, напомнит: «Ну что, не надумала еще? Ладно, время пока терпит. Только потом не говорите, что почтенный Хаджи ничем не помог старому Рамазани!»
А тетка опять будет испытующе глядеть на Джумию, и в глазах у нее, сменяя друг друга, будут отражаться разные чувства: униженное смирение, безнадежное отчаяние и бессильный гнев беспомощной старости. Тетка считает, что все зависит только от нее, от Джумии. Да это и в самом деле так. Если она согласится, то можно сказать, что в этом доме сразу же наступит долгожданный праздник. Все будут радоваться и веселиться. Всего одна-единственная жертва, и семья избавится от бед, которые преследуют ее как проклятие. Однако Джумия не хочет, чтобы ее лишили единственной возможности устроить свою судьбу. Не хочет, чтобы ее, будто полено, швырнули в пылающую печку. Ведь она вправе распоряжаться и собой, и своей жизнью. Сладостные мечты о будущем наполняют ее восторгом и радостью. Ее душа трепещет и поет, словно целая стая певчих птиц. Но бывают минуты, когда она чувствует, что ее жизнь не принадлежит ей. Она всегда должна приносить себя в жертву. В книге судьбы, которую пишут небесные ангелы, на ее долю досталось, наверно, всего два слова: страдай и терпи.
Внезапно ей вспомнилось, что приказчик сетха Хаджи придет сюда последний раз. Сегодня она должна сказать прямо: да или нет. Ее охватила дрожь. Что будет, если она ответит отказом? Они лишатся оптового покупателя, который берет у них лампы. Кому теперь нужен их товар, когда на него совсем нет спроса? Их лампы брали всего двое: сетх Хаджи и Курбан Али Бохра. Курбан Али уже три месяца как перестал ими торговать. А сетх Хаджи берет лампы только из жалости к тетке и сваливает их у себя на складе. Вести дела в убыток сетх Хаджи никогда не будет. Просто у него есть виды на Джумию. Он хочет получить ее любой ценой, чего бы это ему ни стоило. А Джумию больше всего гложет страх. Если она ответит отказом, то все немногое, что связывает ее с этим домом, в один миг рассыплется, будто кусок хрупкого мела, если на него посильнее надавить.
Лишь крохотный лучик надежды вселяет в нее бодрость и помогает на какое-то время отогнать страх. Портной Баббан Шейх… Едва она вспоминает о нем, как ее охватывает трепет. У нее появляется уверенность в себе. Она думает о том, что не все двери будут для нее закрыты, если придется уйти из этого дома. Она тайком проскользнет в одну, которая непременно откроется перед ней. И тогда она постарается, чтобы одинокий Баббан Шейх чувствовал себя по-настоящему счастливым. В его доме она может жить с достоинством, пользоваться всеми правами и ничего не опасаться… Но тут опять с мучительной болью возвращается прежняя мысль. Что будет с дядей? Как они все смогут обойтись без нее?
Вот так же и раньше мулла звал к вечернему намазу. Дядюшка заканчивал работу и, потягиваясь, поднимался с места. Из переулка, откинув дерюжную занавеску, заглядывал в дом Бахш Илахи. Дядюшка торопливо снимал с гвоздя шапочку, натягивал ее на голову и спешил в мечеть. Джумия провожала его взглядом, пока он не скрывался за занавеской.
Сейчас она смотрит на эту занавеску. На ней сплошь одни дыры да заплаты. Даже в курятниках и голубятнях есть настоящие двери. А у людей до сих пор на дверных проемах висят вот такие занавески из мешковины или дерюги. Один вид их сразу говорит, как несладко живется обитателям такого дома. Дядюшка всю жизнь трудился, но так ничего и не накопил. Пять дочерей — все на выданье, надо было готовить приданое. Он не разгибал спины над лампами, чтобы у других в доме было светло, а зарабатывал едва-едва на кусок хлеба.
Сетх Хаджи может все изменить. Даже дядюшку из тюрьмы вызволить может. Почему Джумия постоянно молчит? Почему не хочет согласиться? Тетка безжалостно бьет ее, грозится выгнать из дому, а она все молчит, будто ее рот заперт на замок.
Нынешнее утро тоже началось скандалом и побоями. Джумия отмалчивалась, как всегда. Наконец тетка принялась чистить посуду, а Джумия, тихонько всхлипывая, перебирала обрезки стекла. Тетка все еще не могла успокоиться. Она ворчала, произносила какие-то ругательства и язвительные словечки. Глаза Джумии снова и снова застилали слезы.
А теперь уже кончился и вечерний намаз. У Джумии опять гулко заколотилось сердце. Ведь приказчик сетха Хаджи придет раньше последнего намаза! Что ей делать? Подняться на крышу, перебраться в соседский дом и спрятаться там? Или откинуть занавеску на входной двери и позвать извозчика Наби, чтобы поехать прямо в дом сетха Хаджи?
Тетка подсела к печке и начала ее разжигать. Потом с ворчаньем поднялась, стирая пот с лица. Постоянное молчание Джумии выводит тетку из себя. Внезапно подскочив к племяннице, тетка хватает ее за косу. У Джумии вырывается сдавленный крик, из глаз текут слезы. Ее охватывает чувство безнадежного отчаяния, и от этого слезы льются еще обильнее.
— Знаю, на портного Баббана глаза пялишь, бесстыжая! Запомни, я тебе житья не дам! Если не будет по-моему, не будет и по-твоему! — с ненавистью сказала тетка.
Вернувшись к печке, она поставила на огонь фасоль и чайник с несколько раз прокипяченным чаем.